«21/Х — 72 г.
Дорогие дети!
В номере у меня нет телефона, звонить с междугородной — долго ждать, поэтому пишу.
Начали работать в воскресенье с утренника. В цирке окна не закрываются, так что вид у меня был плохой, вечером — лучше. Оркестр играет бог знает что. Здесь вообще-то холодно. Конечно, был и дождь и ветер. Номер в гостинице у меня без ванной, да я и не прошу менять, так как остальные номера жутко холодные. Никуда не хожу. Цирк выходной по понедельникам, и все зрелищные предприятия — тоже. В цирке даже телевизора нет. Как всегда, живу точно в ссылке, а приеду домой и опять хуже каторги. Работаю как вол, и ничего для души. Настоящего не было, жила будущим, а теперь что? Прошлым я жить не умею, а настоящее, где же оно?
Прошу сообщать мне все о вашей жизни — не молчать.
Целую.
Пишите».
Это письмо отправлено за неделю до того, как «Вечерний Новосибирск» вынес в заголовок рецензии на цирковую программу, оценку ее работы: «Всегда блистательна, воздушна!..»
«Феерической белой птицей она взлетает к куполу, — писала И. Захарова, — и замирает вдруг на рамке, очаровывая зрителей своей ослепительной белизной и грацией.
— Народная артистка республики, воздушная гимнастка Раиса Немчинская, — голос инспектора манежа звучит через всплеск аплодисментов. Зритель доволен высокой оценкой мастерства нашей примы советского цирка. Она удостоена звания народной артистки — первой и единственной среди всех воздушных гимнасток.
Ее искусство поражает филигранной отточенностью трюков. Друзья-артисты знают, как немилосердно требовательна к себе Раиса Максимилиановна: ничто не заставит ее пропустить утром гимнастику, а днем — святое репетиционное время. Иногда удивляются: зачем? Ведь, находясь в такой прекрасной форме, она всегда может уверенно работать с закрытыми глазами… Но попробуйте сказать ей об этом, если из всех своих выступлений за год она остается довольной лишь двумя-тремя».
Вот ведь как повернулась эта восторженная рецензия. Оказывается, даже подлинного удовольствия от работы Немчинская не испытывает. Принято считать, что творческая неудовлетворенность ведет к исканиям, к совершенству. Но в жизни, к сожалению, нужно уметь не только чего-то достигнуть. Легче жить тому, кто всегда доволен собой. Творчески счастливой гимнастку считали многие. Но это счастье тяжело ей давалось.
Вопреки бесконечным травмам, вопреки суровым условиям жизни и работы, вопреки запрету работать без лонжи, вопреки возрасту ухитрялась она быть «блистательной и воздушной».
Раиса Максимилиановна как гимнастка завоевала такой авторитет, что самые сложные трюки, ею исполняемые, перестали удивлять и коллег и руководство. Даже чуть ли не присказка у них появилась: «Кто это делает? Немчинская? Ну так что же вы хотите?!»
Хрупкая на вид женщина, она добивалась своего с завидным упорством и целеустремленностью. Если ей мешали, она не считалась ни с должностью, ни с возрастом, ни с регалиями своего противника. «Прекрасная артистка, — говорили о ней, — но характер ужасный».
Когда пытаешься осмыслить жизненный путь воздушной гимнастки Раисы Немчинской, то постепенно начинаешь понимать, что все интересное и значительное она совершила не благодаря, а вопреки чему-то. Цирковые годы ее были непрекращающимся сражением с неустройством личной жизни, быта, с травмами, без которых невозможно отрепетировать ни одного трюка, с вечными неполадками в аппаратах, с несправедливостью, наконец, с самой собой.
Подумаешь обо всем этом, и сразу начинает казаться, что была у нее и не жизнь вовсе, а сплошное подвижничество. Но ведь это неправда. Вернее, не вся правда. Любые тяготы не существенны, если движет человеком, их преодолевающим, определенная цель. А цель эта была.
Удачно отрепетированный трюк. Точно найденный переход. Новый, от сердца и от манежного образа идущий жест комплимента. Чуткий дирижер, акцентирующий каждое движение гимнастки. Яркие прожектора, особо рельефно высвечивающие фигуру. Ни с чем не сравнимая радость работы на высоте. Разве можно не учитывать всего этого, говоря о судьбе артистки? На бумаге приходится излагать события постепенно. Но в подлинной жизни все случается до неправдоподобия сразу. И, главное, каждая минута настолько заполнена работой, что даже некогда бывает разобраться в этом клубке страстей, в котором обычно живет и творит цирковой артист.
Так уж, верно, устроена цирковая жизнь, что смешное в ней, как и в представлениях цирка, соседствует с трагическим, а героическое часто становится обыденным. Правда, и будни на манеже с такой же легкостью могут обернуться катастрофой. Работа в цирке все равно что жизнь у подножия вулкана, где и земля плодородна, и постоянно ждешь извержения. А забудешь об опасности, тут-то она тебя и подстережет. Вот в этом вечном напряжении нервов, необходимости постоянного самоутверждения и заключена, вероятно, притягательная гипнотическая власть циркового искусства над артистами.
«Запорожский цирк, — вспоминала Раиса Максимилиановна о давнишнем происшествии с ней, — вернее, манеж его, располагался как бы в яме. Поднимали меня к аппарату тогда еще из главного прохода, униформистам приходилось бежать вверх, а блок, через который шла веревка с тросом от подъема, цеплялся в самом низу этой ямы за зрительские места. Перед началом номера я краем глаза заметила какую-то панику среди униформистов, но разбираться, в чем дело, было некогда. Я, уже надев плащ, шла к занавесу готовить зубник к вылету, они спешили в главный проход. Поднимали рывками, а в момент, когда я приготовилась взяться за кольца, неожиданно рвануло вниз. Такое бывало, когда не хватало людей и они, затормозив, не успевали перехватить веревку. Лечу я и думаю, что непременно, когда отработаю, напишу директору заявление, пусть обеспечит униформой.
Рывок был такой сильный, что прямо все внутренности перевернулись. Распахнула я плащ пошире, приготовилась снова взлететь к кольцам. Но, чувствую, лечу вниз. Начала я понимать, что заявление писать не придется. Нужно успеть придумать, каким образом упасть, чтобы меньше разбиться. Конечно, я не выпустила и не собиралась выпускать зубник изо рта, но уже понимала, что меня никто не держит.
Потом уж я узнала, что первый рывок произошел оттого, что соскочил съемный блок, закрепленный внизу, у манежа. Не было старшего униформиста, вот никто и не проверил крюк у блока. А когда блок сорвало и бросило на взбежавших наверх униформистов, те от неожиданности и выпустили веревку из рук.
Удивительно, как стремительно работает человеческая мысль в такие ответственные моменты. Чуть ли не вся жизнь проходит перед глазами. Конечно, я решила падать так, чтобы, только прикоснувшись ногами к манежу, сразу же идти на коленки и живот, как делают коверные в комических перекатах. Это сразу должно было сбить силу удара. Подумала я и о том, что нужно использовать накидку, которая все еще оставалась на мне. Решила, как упаду, закрыться ею. Утреннее представление, зачем же пугать детей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
