— Насколько я понимаю, вы сейчас занимаетесь этой версией?
— Да. Но все равно я больше склонен думать, что инсценировка…
— Есть основания? — спросил я.
— Интуиция. Но чтобы совесть была спокойна, проверю и Кропотина. Если уж не он, то одна дорожка — Парабук. Я ведь, кажется, все село перешерстил.
— В том числе и сына продавщицы?
— Конечно, Захар Петрович. В школе даже был.
— Ну и?
— Учится он не очень хорошо, но грешков вроде воровства или сомнительных товарищей за ним не имеется. Хотя у них в школе не все благополучно. Несколько учеников восьмого класса летом занимались мелкими кражами на дачах. И еще одна деталь: он ходит в школу в соседний поселок Житный, в десятилетку. Километров шесть от Рощино. При школе буфет. Но мать денег не дает, чтобы не приучать к ним, так он стреляет пятаки на булочки у одноклассников. Укради он деньги в магазине, уж наверняка не удержался бы от кутежа. Как вы считаете?
— Ну что ж, хорошо, что вы побывали и в школе…
Я поднялся, чтобы уйти. На прощание попросил Сергея Сергеевича все-таки держать меня в курсе дела. Новые обстоятельства, вскрытые им, могли повлечь за собой неожиданности в расследовании.
Новость в рощинском деле я узнал не от Бутова. Через три дня после разговора со следователем в райотделе внутренних дел ко мне в прокуратуру пришел взволнованный посетитель. Это был муж продавщицы. Рыжеволосый, высокий, несколько рыхлый, он отчаянно шепелявил. И я с трудом разобрался, что до этого Парабук уже побывал в милиции, но Бутова там не нашел и поэтому решил обратиться ко мне.
— Так все же что случилось? — спросил я у него.
— Пашу нашего того… — проговорил он с клекотом и зажал рукой дряблые щеки.
На него было больно смотреть.
— Понимаете, товарищ прокурор, Нюся волосы на себе рвет, места себе найти не может. Пропади пропадом эти деньги! Зря мы с милицией связались. Собрали бы как-нибудь… Пашенька ведь у нас один был… Помогите, товарищ прокурор, найти подлюгу… Своими руками задушу.
— Ваш сын пропал? — разобрался я наконец в его нескладном рассказе.
Парабук всхлипнул, вытер пятерней лицо и обреченно произнес:
— Убили мальчонку… За какие-то пятьсот шестьдесят рублей, пропади они пропадом.
Я вспомнил об «угрозе», подброшенной в несгораемый ящик рощинского магазина.
— Когда убили, кто, где? — сдерживая волнение, спросил я.
— Вчера… В лесу… Если бы знать этого гада!
— Почему же вы только сегодня сообщаете об этом?
— Да все не верили, ждали, что придет Пашенька. Всю ночь просидели. Утром уж невмоготу стало. Весь лес обшарили. Не нашли. В Житном был. Как узнали, что он вчера в школу не приходил, с Нюсей припадок случился… Исполнили угрозу…
— Значит, сына вы не нашли? — спросил я, несколько успокаиваясь.
— Наверное, здорово спрятали, гады…
— Ну вот что, товарищ Парабук. Пока еще неизвестно, что с ним. Мы примем меры к розыску. Будьте мужчиной, возьмите себя в руки.
Мои слова, кажется, возымели действие. Парабук перестал бормотать и сидел тихо, пока я связывался с милицией. По моему заданию дежурный разыскал Бутова, и я попросил следователя срочно приехать ко мне.
Парабук, видя, что за дело взялись всерьез и безотлагательно, немного успокоился и стал рассказывать связнее.
Выяснилось следующее.
Вчера утром Павел, как всегда, ушел в школу. Обычно их собирается несколько ребят. Дорога в Житный не близкая. Иногда ученики едут попутной машиной, но чаще дуют прямиком через лес. В хорошую погоду, конечно. В этот раз Павел дожидаться товарищей не стал — спешил. Он был дежурным по классу. В школу младший Парабук не явился. Его больше никто не видел.
После того как были выяснены все обстоятельства, и выполнены соответствующие формальности, муж продавщицы ушел.
— Что вы скажете? — задал я вопрос Бутову.
— Ума не приложу, — признался следователь. — Это совсем спутало мне карты. Неужели реализована «угроза»?..
— Как убивается мужик, — сказал я, вспомнив Парабука. — Представляю, в каком отчаянии мать.
— Мне кажется, она более сдержанна. В Рощине так и говорят, что у них в семье за мужика Нюся. Действительно, та — кремень.
— А с другой стороны, единственный сын. Дело-то, оказывается, не шуточное.
— Я поеду, Захар Петрович?
— Конечно. Я, наверное, тоже буду в Рощине. Надо быть в Житном, так я подскочу.
В поселок Житный я наезжал регулярно по депутатским делам. Меня выдвинули в райсовет рабочие местного льнокомбината. Назавтра я поехал к своим избирателям и пробыл в поселке до обеда. Мой шофер Слава с неохотой на обратном пути завернул в Рощино. Дело в том, что накануне зарядил дождь и дорогу развезло.
Сергея Сергеевича я нашел в сельисполкоме, в комнате участкового инспектора. Следователь отогревался возле печки. Тут же висел его плащ, грязный и мокрый насквозь.
— Ну и погодка, — сказал Бутов. — Как назло.
— Грибы пойдут, — откликнулся участковый инспектор. — Бабы жаловались: сухо, поганки и те не вылазят.
— Шут с ними, с грибами. Кому развлечение, а кому мука, — проворчал Сергей Сергеевич.
— Без грибочков зимой плохо, — не унимался участковый. — Люблю солененькие.
По нахмуренному лицу следователя я понял, что он недоволен. Видимо, никаких проблесков. А тут еще дождь.
— Весь лес обшарили, — пояснил Бутов.
Я невольно взглянул на его мокрые туфли. Представляю, каково пришлось Сергею Сергеевичу. Инспектор был в резиновых сапогах. В них все нипочем. Вот и бодрится.
— Ничем обрадовать не можем, товарищ прокурор, — развел руками Бутов.
— Вижу, — сказал я. — Вы останетесь или поедем домой?
— Если разрешите, то я с вами.
— Конечно.
Сергей Сергеевич, поеживаясь, залез в мокрый плащ. Мы вышли к машине.
— Взглянем на магазин, — предложил я, мне хотелось самому посмотреть на место происшествия.
— Парабук работает? — спросил я по дороге у следователя.
— Работает, — ответил он, кутаясь в свою промокшую одежду.
На первых порах Сергей Сергеевич хотел было отстранить продавщицу от работы. Я ему посоветовал повременить с решительными мерами.
— Сейчас направо, — сказал Бутов водителю. Слава завернул в переулок, и показался небольшой каменный дом с деревянной пристройкой. — Приехали.
В темном помещении тускло светилась лампочка. Было тесно, пахло хозяйственным мылом и дешевым одеколоном. У прилавка стояли два покупателя — старуха в мужском плаще и девочка лет десяти.
Анна Парабук что-то взвешивала на весах и, увидев нас, как мне показалось, на мгновенье растерялась. На ней был чистый белый халат, темная косынка повязана узлом на затылке.
Сунув старухе кулек и приняв деньги, Парабук тихо сказала девочке:
— Поди, Татьяна, придешь попозже…
— Мамка стирает, за мылом послала. — Девочка протянула продавщице руку с несколькими монетами.
Парабук, не глядя, сгребла деньги, автоматически протянула куда-то руку и подала кусок мыла. Проводив покупательницу до порога, с лязгом закрыла тяжелую щеколду.
— Опять осматривать будете? — обратилась она почему-то к одному Бутову.
Лицо у Парабук было мрачное, под глазами заметны жгучие тени. Она двинулась впереди нас походкой тяжеловеса. Мне стало жаль ее. Я почти физически ощутил горе этой женщины.
За основным помещением следовала небольшая подсобка, заставленная коробками, ящиками, мешками. На простом столе стоял ящик, обитый цинковым железом. Тот самый, который фигурировал в деле как сейф. Окошко едва пропускало свет сквозь грубые, толстые металлические прутья. Из подсобки дверь выходила во двор, усыпанный мокрыми, прибитыми к земле опавшими листьями.
— Здесь мы живем, — просто сказала Парабук.
В глубине дворика темнел деревянный сарай. К нему прилепилась оштукатуренная беленькая пристройка.
— Всякий инструмент держим, — указала хозяйка на сарай. — А это флигелек. Паша летом спит.
Парабук с трудом подавила вздох. И я еще раз подумал: велико же ее горе, если сын действительно погиб.
— Дома обыск будете делать? — спросила продавщица.
— Нет, — сказал Бутов и спросил, видимо, чтобы несколько разрядить обстановку: — А супруг ваш где?
— На почту побежал, с родственниками телефонный разговор заказан. Пашу все спрашиваем… А, пустое все это, — горестно махнула она рукой…
Распрощавшись с Парабук, мы поехали вдоль села. Слава поминутно чертыхался. Машина перелезала через колдобины, буксовала. Из-под колес летели фонтаны грязи.
— Вон просеку видите? — показал рукой следователь.
Рощинские дома дугой опоясывали поле. Дорожка отрывалась от последней избы и прошивала стену темного леса, застывшего вокруг села.
