эту правду.
Она обвинила меня во лжи, в клевете, в том, что я цинично и мерзко пачкаю в грязи имя её брата, выставляю его предателем.
Я терпеливо выслушивал упрёки, горькие слова, оскорбления. Я проявил уважение к её боли.
Она прекратила общение.
Спустя день вышла на связь снова. Не извинилась. Она смирилась с мыслью о гибели своего брата, но не смирилась с тем, что он хотел сдаться.
«Это была его легенда, — родил объяснение её мозг, — он хотел подпустить хохлов поближе и взорвать их гранатой. Он их обманул, сказав, что гранат нет. Вы просто не знаете об этом. У него была граната, потому что её не могло не быть. Вы не разобрались и сразу же навешали ярлыки. Как вы могли? Как вам не стыдно? Не взорвал, потому что не получилось. Оглушило взрывом их гранаты. А потом он не смог…
И этот выстрел. Это хохлы могли сымитировать. Ввести в заблуждение. А на самом деле они его забрали, он сейчас в плену.
Поэтому он не предатель, это вы его все предали.
Вы не помогли. Вы допустили, чтобы его взяли в плен. А потом навесили на него ярлык, оклеветали».
Она снова бросила трубку.
«Хорошо, — думал я. — Пусть будет так. Пусть так будет у вас. Если вам так легче, пусть будет так. Ему уже всё равно. Его тело никогда не будет найдено. Как тело Барса. Как тело Юры. Как тела двух моих товарищей, погибших в лесополке между Работином и Н-кой».
Поэтому пусть будет так. Я всего лишь хотел рассказать то, что знал.
Потому что я один взял на себя труд общения с этой девушкой. Никто не захотел.
И мистер Фьюжн тоже.
В том бою один из наших попал в плен. Мы также посчитали его двухсотым. Хохлы неохотно берут в плен «Шторм Z». Мы не представляем особой ценности как обменный фонд. Как правило, нас сразу же выводят в расход. Минобороны РФ не особо горит желанием менять пленных хохлов на зэков, когда есть возможность поменять их на обычных солдат. Случаи обмена есть, конечно.
Раньше я думал, что их в принципе нет, да и в учебке нам говорили:
— В плен и не думайте сдаваться, вас никто вытаскивать не будет.
Но знающие люди рассказали, что всё-таки иногда меняют.
Но положа руку на сердце, что бы я сам сделал на месте Минобороны, имея выбор? Поменять Тарасика на расписного Ваську Черепа из колонии строго режима, ст. 105, или на мобика Женю, айтишника из Волгограда, женат, двое детей?
Вопрос риторический, мне кажется.
Поэтому и того бойца мы тоже посчитали допрошенным и убитым.
Но через месяц он выплыл на Ютубе.
В пропагандистском ролике с той стороны наш боец рассказывал, как его принуждали в колонии к отправке на войну, как его с колёс бросили в бой с одним автоматом на четверых, называл Путина плохими словами, призывал зэков бросать оружие и возвращаться на зоны.
Никто из нас, кто смотрел этот ролик, не осудил его.
Все понимали, как этот ролик был снят.
Единственное, что мы выразили, так это надежду, что, раз ролик снят, видимо, в лагере для военнопленных, то его, скорее всего, уже не убьют просто так, бессудно, как могли бы убить на передке.
Никто не осудил и брата той девушки.
Простреленные руки и ноги, ощущение безнадёги, понимание, что никто тебя никуда не вытащит…
Рвануть чеку и гранату к шее?
А много ли на самом деле таких, кто готов так сделать, без балабольства?
Я вот не смогу.
И среди своего окружения я только одного человека знал, который железно, без колебаний заявлял, что так сделает. Он и гранату для этого с собой всегда носил. И спал с ней.
Это был мистер Басмач.
Но мистер Басмач говорил это всё там и тогда, когда самый грозный хохол рядом с ним был индюк из соседнего дома. Что он говорит сейчас, обитая на передке, и носит ли с собой по-прежнему гранату для самурайского поступка, я не знаю.
А здесь окоп. Хохлы — вот они. Адская боль в ногах и руках. Насмерть перепуганные товарищи, расползшиеся по окопу и способные только обстреливать сектор противника, чтобы не подпустить его к себе.
Отходить некуда даже им, целым.
Никто не придёт на помощь.
И ты это всё понимаешь, несмотря на боль, от которой мутнеет сознание.
И надежда, она же никуда не исчезает: «А вдруг не убьют?»
Ну и главный вопрос: «А ради чего и во имя чего чеку-то рвать? Убьют, так пускай хохлы и убьют, раз уж так».
Никто не осудил.
Никто из нас, бывших в жопе, не осудил.
Но вот девушка, в жопе не бывшая, пишущая мне с айфона из большого красивого миллионного города, где свет, трамваи, кабаки и вода по трубам, она не смогла принять поступок своего брата. Отвергла его. Придумала легенду. Большой миллионный город за три тысячи километров от фронта не готов принять то, что очевидно и понятно в хохляцком окопе.
Впрочем, последний раз общаясь, мы уже не поднимали эту тему. Вопросов «как?» уже не было.
Она общалась уже не так эмоционально. В её голосе я услышал тоску и усталость, больше ничего. Они с матерью ждали каких-то вестей от Минобороны.
Но Минобороны сказало:
— У нас таких нет.
Она попросила меня просто сказать ей, «где».
Я скинул ей скриншот со своей рабочей карты, на словах примерно обрисовал квадрат.
Ну а потом речь зашла о деньгах с карты…
…они продержались до вечера.
Хохлы попались какие-то не особо воинственные, на рожон не лезли.
Их пехоту отвели, а то место, где засел мистер Фьюжн с товарищами, начали крыть артой.
И всё бы ничего, но ведь одним сидением в окопе и перестрелкой дело не ограничилось.
В аккурат когда мистер Фьюжн и его команда запрыгнули в хохляцкий окоп, неподалеку на мине разулся наш танк.
Нет, я не смогу пояснить, что наш танк делал вблизи окопов противника.
Да, в этой войне танки к позициям не приближаются, это высокомобильное средство огневой поддержки.
Это я лучше многих знаю и понимаю, поэтому я не готов сказать, как он там оказался.
Но он оказался и разулся на мине. И, понимая, что сейчас его будут разбирать, экипаж покинул машину. И у них не было вариантов, кроме как укрыться в этом же окопе, где сидела группа мистера Фьюжна.
Втроём они заскочили в окоп. Без брони, без оружия.
