боялась, что моя тяга к нему будет отвлекать меня от работы. А работа должна быть на первом месте; работа – это мое будущее. И поэтому, когда я мимолетом замечала его на другом конце сада – он выделялся на общем фоне в своих обтрепанных джинсах и рабочих ботинках, в соломенной шляпе, затенявшей лицо, когда выходил из сарая либо оранжереи, держа руки в карманах, – я делала все возможное, чтобы стать невидимой в эти моменты. Изо всех сил старалась проявлять благоразумие и не высовываться, как бы трудно это ни казалось, и знала, что могу не выдержать, если возможность будет слишком заманчивой.
Если Рейчел и заметила что-нибудь из перечисленного, она промолчала. В любом случае сейчас у нас были свои секреты, которые мы хранили вместе. Это действительно было так: расшифровки, которыми я поделилась с ней, не открыли нам ничего радикального, но показали, что Таро в эпоху Возрождения было чем-то более серьезным или, по крайней мере, более неоднозначным, нежели простая карточная игра. Однако одну бумагу я утаила даже от Рейчел – страницу со словами, которые не могла расшифровать, но которые, тем не менее, казались частью того же собрания переводов с частично видимым изображением орла. Эту страницу я придержала при себе.
Я работала в библиотеке уже два часа, когда в помещение вошла Рейчел и посмотрела на дверь в кабинет Патрика.
– Он уже пришел?
Я покачала головой.
– Я надеялась, что он сможет помочь нам отвертеться от этой преподавательской экскурсии с Мойрой… – Рейчел огляделась вокруг, ища что-то; что именно, я не знала. Секундой позже Мойра протиснулась мимо Рейчел в библиотеку.
– О, хорошо. Вы обе на месте. Экскурсия начнется через пять минут, так что вам, наверное, пора закругляться. – Мойра бросила взгляд в мою сторону; я сидела, склонившись над столом и обложившись бумагами. – По крайней мере, на данный момент.
– Мойра… – начала было Рейчел, но та повернулась на каблуках и ушла, прежде чем мы смогли выразить протест.
Экскурсии для преподавателей были забавным делом. Обычно преподавательскую программу в Клойстерсе укомплектовывали пенсионерами, и она сотрудничала с отделом образования, предлагая экскурсии как школьникам, так и обычным посетителям. Но преподавателей не особо интересовали коллекции – им было интереснее сунуть нос за кулисы. Когда мы проводили их по служебным помещениям, они дольше всего задерживались у дверей и окон, запечатлевая в памяти индивидуальную топографию музея. А когда мы вели их через хранилища и офисы службы охраны, то получали больше вопросов, чем тогда, когда стояли перед алтарем Мерода или саркофагами XII века.
Когда мы пришли в хранилище, женщина, шея которой, несмотря на летнюю жару, была обмотана шарфом, спросила:
– Сколько экспонатов вы здесь храните?
Рейчел достала поднос, на котором были разложены фрагменты резьбы по камню и мелкие эмали, пронумерованные и каталогизированные.
– В хранилище Клойстерса находится более пяти тысяч подобных работ. Мы можем использовать их для проведения выставок или для ротации в главных галереях.
– В Метрополитене их еще больше, – прошептал кто-то рядом со мной, и я вежливо улыбнулась. – Вы были на экскурсии по их хранилищу? – спросила экскурсантка, положив ладонь мне на локоть.
– Нет.
– О, вам действительно следует там побывать. Такое нельзя пропустить. Вы можете увидеть, как они развешивают картины на металлических держателях.
Мы с Рейчел привыкли к подобным комментариям, к тому, как преподаватели считают нужным обучать нас по нашим же собственным методичкам. А позже, когда все эти люди расходились по галереям, мы с Рейчел садились за стол и довольно жестоко посмеивались над их снисходительностью и накопленной мудростью.
И хотя я не была в хранилищах на Пятой авеню, по своему короткому пребыванию в Клойстерсе я уже знала, что ценные вещи хранятся самыми разными способами. Пока в помещении поддерживается особый микроклимат и оно защищено от прямого солнечного света, все остальное уже не столь важно. Но, конечно, посетители музеев не воспринимают произведения искусства таким образом – как функциональные объекты, которые нужно чередовать и использовать для создания эффекта. Они рассматривают каждое из них как сокровище: то, что они мечтают найти на своем чердаке, среди семейного хлама, то, чему они придают огромную ценность – на эмоциональном уровне, в отсутствие подлинного понимания.
В отделе службы безопасности Рейчел представила каждого из охранников по имени.
– Мы рады, что вы пришли к нам, – сказал Луис; позади его головы светились мониторы наблюдения.
– У вас повсюду камеры? – подняв руку, спросила одна из женщин где-то в задних рядах.
– Почти, – ответил Луис.
– Но разве вам не нужен полный охват на случай ограбления?
– Ограбления в музеях происходят невероятно редко, – терпеливо объяснил он. – И у нас есть персонал, который работает двадцать четыре часа в сутки, чтобы обеспечить безопасность коллекций.
– В каких помещениях нет камер? – спросила женщина.
– Вы планируете кражу? – поинтересовался Луис. Он относился к этому с юмором. Большинство произведений искусства в Клойстерсе было невозможно сдвинуть с места – фрески, массивные гобелены, статуи, закрепленные в нишах, произведения искусства весом в несколько сотен фунтов.
Женщина слишком долго тянула слово «не-е-ет», явно немного обидевшись на намек. Рейчел, стоявшая впереди группы, поймала мой взгляд, и мы обе изо всех сил постарались подавить невольные улыбки.
– Внутренние помещения офисов, библиотека и часть хранилища не полностью охвачены видеонаблюдением, – сказала Рейчел.
– И основная часть садов и рабочих площадей, – добавил Луис. – У нас есть камеры для наблюдения за садами, но не везде. В конце концов, растения можно заменить.
– Я не знаю, так ли это, – вмешался в разговор Лео. Он с кружкой кофе в руке пытался пробиться сквозь толпу женщин, некоторые из которых с опасением посматривали на его одежду.
– Лео, – сказала Рейчел, – пожалуйста, представься нашему новому летнему курсу преподавателей.
– Привет, – сказал тот, поднимая опустевшую кружку.
– Лео – один из наших садовников, – продолжила Рейчел.
– Если вы не догадались об этом по пятнам грязи.
– Если у вас есть вопросы о том, что мы выращиваем в саду, он – отличный помощник в этом.
– Однажды я была на экскурсии и слышала, что вы выращиваете яды. Это правда? – перебила женщина.
Лео кивнул.
– Но вы должны помнить, что многие вещи, которые мы сегодня считаем ядами, в Средние века и в эпоху Возрождения были лекарственными и косметическими средствами. Возьмем, к примеру, белладонну, – сказал он. – Ее называют красавкой, потому что женщины принимали ее в небольших количествах, чтобы расширить свои зрачки.
Он нашел меня взглядом; на его щеках проступили ямочки, заметные даже сквозь щетину, которую Лео не удосуживался сбривать уже несколько дней.
– А как еще их
