А после того, как мы доедаем обед, он действительно ведет меня в аудиторию, чтобы целых полтора часа посвятить учебе. Кирилл дает мне распечатанный конспект лекций и заставляет переписывать его в тетрадь. На все мои возмущения отвечает, что так я лучше запомню, чем если бы просто взяла листы и не глядя убрала их в сумку. Он устраивается за преподавательским столом, я же сажусь за примыкающую к нему парту, так что Подольскому прекрасно видно все, что я записываю.
По ходу он комментирует то, что я пишу, объясняет и задает наводящие вопросы. Никаких двусмысленных ситуаций или приставаний, ничего из того, чего я так опасалась, не происходит. Видимо, наш разговор в кабинете декана так повлиял на поведение Подольского.
Но если быть уж совсем откровенной, то такого внимания от Кира мне как раз и не достает. Мне нужно постоянное подтверждение его недавним словам – слишком уж глубока моя неуверенность, именно поэтому я делаю все, чтобы его получить. Вздыхаю глубоко, так чтобы грудь ходуном ходила в вырезе так удачно одетого сегодня свитера, задеваю его ноги своими, дую губы и накручиваю локоны на палец. Кирилл определенно замечает все мои потуги, но ведет себе безупречно, ровно так, как и полагается доценту. И лишь искорки, пляшущие в глубине его глаз сообщают мне, что ему все это нравится.
– Ну что, Васильева, – наконец, он поднимается из-за стола и потягивается. – Двойка вам за поведение… – его губы чуть подрагивают, не давая улыбке проступить на поверхности, и я уже готовлюсь дать остроумный ответ, как на всю аудиторию раздался звонок моего телефона.
Сердце почему-то пропускает удар. А когда я вижу фотографию лучисто улыбающейся в объектив бабушки, непроизвольно хмурюсь – она точно должна знать, что сейчас я на занятиях. А значит, просто так звонить не станет.
– Алло? – настороженно зову я.
– Анна Васильевна вам кем приходится? – не здороваясь, спрашивает какой-то усталый мужской голос, а у меня как будто весь воздух в легких мгновенно заканчивается.
– Бабушка, – мой голос похож на скрежет ржавого металла, такой же трухлявый и неприятный.
– Родственница значит? – вроде как радуется незнакомец.
– Что с бабушкой? – я не выдерживаю неторопливого темпа беседы, заданного мужчиной.
Кирилл считывает испуг, что просто не может не отразиться на моем лице и в поведении, и тут же оказывается рядом. Взглядом спрашивает, что случилось, но я и сама пока задаюсь этим вопросом, поэтому ответить ничего не могу. Только бы ничего непоправимого!
– Ваша бабушка сейчас в реанимации… – мужчина на том конце провода представляется врачом, что-то бубнит про инсульт, про документы и возможную операцию, которая в любой момент может понадобиться, сыпет непонятными терминами, типа «геморрагический», а я только и могу, что беспомощно держать трубку у уха и смотреть в полные беспокойства глаза Кирилла.
Сосредоточиться на словах врача не получается. Мозг вырывает из контекста отдельные редкие слова, но постичь их смысл никак не удается. Я теряюсь в обрушившемся так внезапно шквале информации, не могу принять, что моя реальность вновь изменилась, и теперь впереди неизвестность. Кир забирает из моих слабых пальцев трубку и сам общается с доктором. Я не сопротивляюсь. С радостью перекладываю этот груз на его плечи, потому как мои попросту не выдерживают. Еще чуть-чуть, и я бы рухнула под его тяжестью. Витаю в сумбурных мыслях и никак не могу прорваться сквозь вязкий туман паники. Никак не могу обрести ясность.
– Бабушка теперь умрет? – жалко спрашиваю я, когда Кирилл отключает связь. Рот кривится от переизбытка эмоций.
– Нет, конечно нет. С ней все будет хорошо, – мягко уверяет Кир, притягивает меня к себе, и я утыкаюсь носом в рубашку, напитавшуюся его теплом. Он принимается гладить меня по волосам, а я борюсь с подступающими слезами. Близость Кирилла словно дала им отмашку, и теперь истерика так и норовит вырваться и со всей силы хлынуть на благородного Подольского. Мы стоим так несколько минут, пока он не говорит тихо: – Нужно ехать за документами.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Глава 26
Не совсем понимаю, что он имеет в виду, но беспрекословно следую за ним, потому что железно уверена – Кир обязательно разберется. Это знание запечатлено у меня на подкорке, потому и не требует от разума осознанности. Начинаю хоть что-то соображать, только очутившись у себя в квартире. Как мы до нее добрались, не знаю. Помню только лишь ладонь Кирилла, что уверенно вела меня за собой и не дала потеряться, остальное – как в тумане.
Иду в бабушкину комнату, к ящику шкафа, где у нее хранятся все документы. Роюсь и ничего не вижу, в глазах все расплывается. Как назло, под руку попадается все не то: документы на квартиру, какие-то квитанции, рецепт очков…
– А что искать нужно? – я растерянно оборачиваюсь к Кириллу, когда осознаю, что совсем не понимаю, что мне нужно. Только мысль про медицинский полис в голове непрестанно крутится. Но этого явно мало.
Он подходит ближе и бережно отодвигает меня чуть в сторону.
– Тут все документы хранятся?
– Да, – беспомощно моргаю.
– Нужно найти паспорт, полис и СНИЛС, – уверенно перечисляет Кир. На каждое слово я послушно киваю и таращусь на то, как его красивые музыкальные пальцы ловко перебирают бумаги, разложенные с поистине пенсионерской скрупулёзностью, а кое-где даже перевязанные бечевкой. – Готово! – через какое-то время объявляет Кирилл. – Только я сам паспорт не нашёл, но, думаю, ксерокопия подойдёт.
– Может, у бабули он с собой был? – я выдвигаю предположение, хотя сама не знаю, зачем. Какая, в сущности, разница, где сейчас лежит этот паспорт, не до него вообще!
– Идём, – торопит меня Кирилл.
Мы двигаемся к двери, а позади бежит Пушок и жалобно мурлычет, пытается тереться о мои ноги. Наверняка, малыш чувствует состояние хозяйки. Не могу так уйти. Сажусь на корточки и на мгновение прижимаюсь губами к пушистой макушке.
– Будь умничкой, Пух, я скоро вернусь, – даю наставления и торопливо покидаю квартиру. На душе становится еще тяжелее.
Кир запирает замок и отдаёт мне ключи, тянет вниз по лестнице, а на улице нас уже ждёт такси. Садимся в машину под осуждающе-недоуменными взглядами кумушек, что так любят сиживать на лавочке возле подъезда.
– Случилось что, Ян? – окликает меня Марья Петровна со второго этажа. – Лица на тебе нет, девочка…
И пока я теряюсь с ответом, Кирилл коротко бросает:
– Потом.
Мчим в сторону больницы, хотя мне кажется, что таксист еле плетётся, специально собирает все красные светофоры. Мог бы и побыстрее ехать.
– Все будет хорошо, – напоминает Кир и рукой прижимает меня к себе, чтобы таким образом заставить прекратить ерзать по искусственной коже сидений.
К нужному отделению тоже ведёт меня Кирилл. Я везде следую за ним, как за стрелочкой навигатора. Да я вообще не знаю, что бы без него делала, останься наедине с этой ситуацией! Останавливаемся возле какого-то поста, общаемся с медсестрой, хоть я и в основном молчу, после к нам выходит врач. Меня одевают в халат, шапочку и маску, на ноги выдают бахилы. К бабушке я должна идти одна. Возле самых дверей оборачиваюсь на Кирилла, и он кивает в знак поддержки. Неуверенно дергаю подбородком в ответ и толкаю тяжелую белую дверь.
Не знаю, что ожидаю увидеть, но точно не огромное помещение, заполненное койками, безо всяких перегородок. Стены в нем отделаны кафелем, куча непонятных приборов, проводов сбивает с толку. Меня подводят к бабуле. Она лежит абсолютно голой, накрытая белой больничной простыней. Я могу различить кривую кардиограммы чуть сбоку от ее головы и показатели давления, которое бабушке беспрерывно измеряют. Несмотря на мои страхи, она в сознании. Долго вглядывается в меня, после чего с трудом разлепляет пересохшие губы и шелестит:
– Ян, ты?
– Да бабуль, – я киваю и стараюсь не расплакаться. Думаю, что бабушка совсем плоха, раз почти не узнала меня, но потом приходит соображение, что в маске и шапочке для волос лица не разглядеть. И тревога постепенно рассеивается.
