В отчаянии я стала подсчитывать количество глупостей, сделанных мною за последние две недели. Дошла до двенадцати, сбилась со счета, попыталась подсчитать еще раз, махнула мокрой рукой и заплакала.
Половина восьмого. Через полчаса мне предстояла встреча с Мишиным, которая — в этом я была абсолютно уверена — ничего не прояснит, а явится лишь очередным этапом выполнения календарного плана КГБ под кодовым названием «Возложение агнца Божия, Валентины Мальцевой, на алтарь непримиримой борьбы с капиталистическим способом производства во имя светлых идей коммунистического послезавтра». Агнцу блеять не положено. На то он и тварь бессловесная. Вырастили, откормили — гуляй, жди ножа! Дальше уж сильные мира сего сами решат, когда именно и кто именно принесет тебя на алтарь. Консультации с жертвой планом не предусматриваются. Точка!
Точка? Ах вы!..
Я выскочила из ванной как ошпаренная и ринулась в спальню, рассыпая вокруг, словно ошалевшая от купания собака, тучи брызг. Где эта проклятая рукопись?! Где этот сраный самиздат, мать его?!. В чем же там штука, что они придумали, почему я никак не врублюсь и, как новый пудель академика Павлова, способна лишь на безусловные рефлексы? Где рефлексы условные, где они?
Я бессмысленно листала страницы рукописи, сама не зная, что ищу, зачем ищу?.. Я прочла ее еще в России и ничего особенно не обнаружила. Обычное подражание Солженицыну, довольно примитивная литературная конструкция на фоне лагерей, колючей проволоки, злобных овчарок, ШИЗО, держиморд в офицерских погонах и сержантских лычках. Правда, хорошо, добротно написанная. Язык чистый, образный... Они преподнесли мне этот труд как вероятное явление мировой литературы. С самого начала я знала, что это не гак, но почему-то не стала спорить. Почему?
Показалось неважным?.. Да это и не было важно, учитывая мою тогдашнюю реакцию на перспективы сотрудничества с профессиональными провокаторами и накостниками...
Я вспомнила вдруг Юрия Олешу, его рассказ о какой-то заурядной книге, которую он просматривал вскользь, походя, и — вдруг! — невероятно сильное ощущение писателя от встречи с неожиданным, поражающим воображение: в книгу, скорее всего по ошибке переплетчика, были вшиты четыре страницы из «Идиота» Достоевского. Так в куче навоза находят — правда, исключительно в баснях — россыпь жемчужин. А что если и сюда что-то вшили?.. Не по ошибке, естественно.
Наскоро вытершись, я стала лихорадочно листать машинописный текст, вглядываться в абзацы, искать несоответствия, ремарки, значки на полях, что-нибудь... Но все было нормально — нумерация глав, шрифт пишущей машинки, имена героев... Я прощупала самодельную обложку рукописи, сделанную из толстого коленкора, попыталась даже расслоить ее, но безуспешно — что-что, а клеили в России всегда намертво. Фамилия автора... Эпиграф... Предисловие... Посвящение... «Дорогой жене Клаве, моему единственному другу...» Нет, я искала явно не там.
Часы на стене в холле показывали без десяти восемь. Я вздохнула и пошла одеваться.
Витяня сидел спиной к входу. Я никогда не видела его со спины, но узнала сразу, едва переступила порог роскошного бара «Плазы», выдержанного в подчеркнуто кастильских гонах — бордовом и черном. Бордовые — стойка, тяжелые портьеры, скатерти на столиках, черные — пол, потолок, бутылки и состояние моей несчастной оплеванной души... Коррида спиртного. Бандерильи острых приправ. Матадоры с подносами вместо мулет. Экзотическая багетная рама для мужественной спины советского шпиона...
— Извини, товарищ Курт, я опоздала.
Витяня резко обернулся и, увидев меня, вскочил с места.
— Валентина, как я рад видеть тебя!
— Не раскидывай так широко руки, — сказала я, усаживаясь напротив, — а то не удержусь, чтобы не слиться с тобой в экстазе...
— Неужели ты еще способна на это?
— Хочешь проверить?
— Хотел. В шестом классе.
— Все ты врешь, миленький. Педерастические наклонности проявлялись у тебя уже в пятом. Так что не кокетничай, это не к лицу австрийскому журналисту.
— Ты знаешь, подруга, самую страшную пытку времен инквизиции? — Витяня продолжал улыбаться как ни в чем не бывало.
— Знаю, — я закурила и выпустила густую струю дыма в его самодовольную физиономию.
Когда перед сожжением на костре грехи отпускал Юрий Владимирович...
— Может, заткнешься, а?
— А зачем, Витя Мельцер?
— Так, для разнообразия.
— А иначе я покончу жизнь самоубийством?
— Мне кажется, сегодня утром мы уже обсудили эту проблему.
— Да, но днем у меня было небольшое светское приключение — я имела беседу с покойником, знакомством с которым обязана исключительно тебе. Согласись, даже странно как-то: сперва знакомить, йотом убивать... У вас что, плановый отдел без начальника?
— Да, я уже слышал, — Мишин спокойно смотрел на меня ничего не выражающими, какими-то пустыми глазами. — Ужасная история...
— И ты не расстраиваешься, что ваш человек сыграл в ящичек?
— Он не был нашим человеком.
— Врешь, коллега Мельцер из венского «Курир», — я еще раз выдохнула сигаретный дым ему в лицо и почувствовала даже какое-то гнусное удовлетворение, когда Витяня поморщился. — Все ты врешь. Он был вашим человеком, а стал ничьим.
— Даю тебе слово, что мы не имеем никакого отношения к случившемуся. У Гескина хватало своих проблем. Ты знаешь, оказалось, что он стоял на грани банкротства? Что единственное, чем он владел по-настоящему, был баронский титул и библиотека?
— А ты-то откуда это знаешь?
— Ваня, прекрати: он пустил себе пулю в лоб, мне действительно очень жаль, но мы-то здесь при чем?
— Витя, я же сказала, что не верю ни одному твоему слову. Я, конечно, дура, но ведь не идиотка же, а? Ты сам подтвердил сегодня.
— Короче, это не тема для дискуссии. Ограничимся уже сказанным и займемся нашими баранами.
— Бараном. Только одним бараном. Овечкой. Мною.
— Пусть так...
— Как хорошо ты пахнешь, сволочь! — я потянулась через стол и вдохнула знакомый запах духов. Дым отечества. Аромат провокации. Дыхание смерти. — Слишком хорошо для такого мерзавца. Как называются твои духи, Витька?
— «Красная Москва», — Мишин по-прежнему сохранял непринужденный гон, хотя я видела, что он с трудом сдерживает себя.
— Не-а, — я притушила сигарету и зажгла новую. — Тебе, камрад Мельцер из венского «Кури-ра», никогда не позволили бы дискредитировать святое имя нашей златоглавой столицы. В номере человека, которого вы решите убить, будет пахнуть чем угодно, только не «Красной Москвой». Скорее «Сиреневым Амстердамом» или «Голубым Парижем»... Или «Дракаром»...
— Что ты несешь, Валя?
— Отсебятину. Я же не профессионалка, Витя, мне еще учиться надо. Курсы пройти, тайнопись освоить, шифры всякие, приемы убийства, вождение автомобиля, ложь на уровне третьей ступени...
— Тебя допрашивали?
— Да.
— Что ты им сказала?
— Сказала, что ни о каком самоубийстве Гескина и речи быть не может. Что барона прихлопнули. Что убийца, по всей вероятности, ты. Да, и еще я сказала, что не знаю, почему ты это сделал. Но пообещала комиссару Геретсу узнать. Так что будь другом, Мишин, скажи, почему ты убил Гecкина? У меня поручение от комиссара...
— А это что такое, ты знаешь? Мишин чуть отвернул лацкан своего роскошного замшевого пиджака, и я увидела на отвороте серебристый кружочек, похожий на значок.
— Микрофон?..
— Бери выше, Мальцева: микрофон с магнитофоном, — Мишин щелчком сбил с лацкана невидимую пылинку. — Вся ваша беседа с этим лилипутом из полиции записана здесь. И я хорошо знаю, о чем вы говорили...
— И?..
— Ты держалась молодцом.
— Я вела себя как дура.
— Если бы ты действительно вела себя как дура, все бы очень плохо кончилось.
— Меня бы убили?
— Всенепременно.
— Но как, коллега? Расскажи, мне ведь необходим опыт для роста над собой.
— Валя, хватит дурачиться, давай поговорим как взрослые люди.
— Давай.
— Рукопись в номере?
— А где ж ей быть?
— Завтра ты встретишься с Телевано. Он прилетает сегодня ночью...
— Как же мне привлечь его внимание? Надеть мужской пиджак? Оголить правую грудь? Нарисовать на лбу серп и молот?
— Подойдешь к нему в перерыве, — терпеливо продолжал Мишин, — скажешь, что восхищена его выступлением, и попросишь о встрече.
— В номере?
— В кафе.
— В каком именно?
— Кафе «Дольфус», это в квартале от Зала конгрессов.
— А если он предложит мне «Жокей-клуб»?
— Скажешь, что у тебя очень мало времени, а разговор безотлагательный. Короче, вы должны сойтись именно в «Дольфусе».
— А если он откажется? Извините, мол, но я с супругой, а она не любит, когда я общаюсь с агентами КГБ. Даже если это дамы приятной наружности. И даже в кафе «Дольфус».
— Он не откажется, — Витяня ухмыльнулся. — Жена в Боготе, любовница в Сан-Диего, еще штук десять телок разбросано по всей Латинской Америке... Так что — не откажется.
