– Это исключено, – промолвил Багратионов стальным голосом. – Я согласен, у Амалии Константиновны есть свои причуды и с ней не всегда легко иметь дело, но как агент она совершенно незаменима. Я расспрашивал вас о том, считаете ли вы ее патриоткой, чтобы понять, можно ли воздействовать на нее в этом направлении, если она… гм… захочет отказаться.
«А она наверняка захочет, – мелькнуло в голове у Ломова. – Ой, до чего же скверно! Там, где сомнения начинаются еще до дела, обычно все заканчивается только одним: провалом…»
– Ваше превосходительство, – промолвил он вслух, – я правильно понимаю, на самом деле вы вызвали меня не для того, чтобы посоветоваться со мной, а для того, чтобы я в случае чего повлиял на баронессу Корф?
– Полагаю, – задумчиво ответил генерал, – это может оказаться нелишним.
– В таком случае, – заметил Ломов, – я хотел бы уяснить себе суть дела. Кого именно баронессе предстоит охмурить: короля, посла, министра?
Услышав слово «охмурить», Багратионов насупился, но у Ломова был такой безмятежный вид, что генерал решил не заострять внимания на неуместном простонародном выражении.
– К сожалению, все гораздо сложнее, – ответил Багратионов на вопрос Сергея Васильевича. – Если все сложится так, как мы думаем, и этот господин приедет осенью в Россию… Он всего лишь историк и исследователь. И он собирается написать книгу о нашей стране.
Тут, признаться, Сергей Васильевич попытался представить себе лицо баронессы, когда она узнает, что ей достался не принц и не король, а всего лишь обычный историк, но тут его воображение с позором капитулировало, и он успел лишь смутно подумать, что последствия могут быть… ну да, непредсказуемыми.
– И Амалия Константиновна… – решил он все же расставить точки над «ё».
– Баронесса Корф должна будет повлиять на него таким образом, чтобы он сподобился написать о нашей стране если не хвалебную, то, по крайней мере, приличную по тону книжку. К мнению этого олуха за границей весьма и весьма прислушиваются… и положительный отзыв, исходящий от данного лица, нам вовсе не повредит.
– Теперь я понимаю, почему вы упомянули о патриотизме, – вздохнул Сергей Васильевич. – Без любви к отечеству браться за такое дело будет сложновато.
Но генерал Багратионов умел распознавать иронию, даже если она скрывалась за самой невинной интонацией, и свирепо сверкнул на подчиненного глазами.
– Можете быть уверены, Сергей Васильевич, я и сам не в восторге оттого, что так получилось, – сухо промолвил генерал. – Однако книги мистера Бэрли читают в Букингемском дворце, и поэтому с ним вынуждены считаться и в Зимнем. Нас бы вполне устроило, если бы он ничего не писал о России, но так как он не собирается отказываться от своего намерения, пусть хотя бы он напишет о нашей стране то, что нам не стыдно будет прочесть.
– Ну, я, к примеру, все равно не читаю то, что пишут о России люди, которые тут никогда не бывали, – проворчал Ломов. – Одной книжкой больше, одной книжкой меньше – какая разница? И потом, как бы ни обстояли дела, все равно о нас ничего хорошего не напишут. – Он поморщился. – Почему бы просто не заплатить Бэрли денег вместо того, чтобы утруждать баронессу Корф?
– Он не возьмет, – покачал головой Багратионов. – Пару лет назад он выпустил книгу о Румынском королевстве, и тогда ему предлагали деньги, чтобы он смягчил кое-какие выражения, а когда он отказался, даже пригрозили его убить. Но ни деньги, ни угрозы действия на него не оказали. Значит, надо пойти другим путем. Если баронесса Корф сумеет на него повлиять, то… Вы же сами понимаете, влюбленный человек с легкостью принимает на веру то, что ему говорит любимая женщина…
– Ну, если бы я был влюблен, меня бы насторожило, что моя любовница пытается меня учить, что я должен думать о русской истории, например, – хмыкнул Ломов. Он был раздосадован и даже не пытался этого скрыть. – А как баронесса сумеет втереться к нему в доверие? Как бы случайно познакомится с ним на приеме в Петербурге?
– Нет, Бэрли будет жить не в Петербурге, а в имении своего знакомого, – ответил Багратионов, беря со стола лист, исписанный крупным почерком. – В этом-то как раз и загвоздка. Впрочем, я просмотрел список тех, кто живет по соседству, и у меня зародился один план…
Глава 21
Красное и белое
Федор Меркулов вытащил из ящика стола револьвер, крутанул барабан, откинул его и, убедившись, что он пуст, тщательно зарядил его. Потом некоторое время посидел за столом, почти не чувствуя в ладони тяжести оружия.
В той ужасной, невыносимой ситуации, в которой он оказался, он видел только один выход: застрелиться. Тогда Селиванов уже не сможет шантажировать его и требовать, чтобы он отдал имение за бесценок. Но Федор думал не только о Селиванове, но и о своей матери. Каково ей будет, когда она потеряет своего последнего сына?
Значит, стреляться нельзя. Что же тогда? Отдать все этому гнусному кровопийце и пойти по миру? Две тысячи рублей только с виду кажутся деньгами, на которые можно прожить; таким людям, как он и Анна Тимофеевна, их хватит ненадолго. И что подумает о нем мать, когда узнает, что он…
У него закололо в виске, он встряхнул головой и понял, ему в любом случае не хочется стреляться здесь, во флигеле собственного дома. В самом доме, под портретами предков – еще куда ни шло. Но путь в дом был закрыт, потому что там царствовала неприятная ему баронесса Корф – интриганка, от которой лично он не ожидал ничего хорошего.
Услышав в коридоре шаги матери, он сунул в карман халата револьвер, быстро взял газету и сделал вид, что читает, но так нервничал, что не сразу заметил, что держит лист вверх ногами.
Анна Тимофеевна произнесла несколько фраз о том, что вечером приезжал следователь по особо важным делам из Петербурга, он долго беседовал с баронессой, потом заночевал в доме, а утром уехал. Федор вяло отвечал. Он думал о том, что, когда он умрет, мать будет вспоминать именно эти последние их встречи, со слезами перебирать в памяти все слова, которые он сейчас произносит, и у него было такое чувство, что его душа рвется пополам.
Они позавтракали, потом мать заметила, что у халата одна из пуговиц держится на честном слове, и, как Федор ни протестовал, халат у него отняла. Когда она вернула ему халат, Меркулов вспомнил о револьвере и испугался, решив, что мать догадалась о его намерении. Но револьвер по-прежнему лежал в кармане, Анна Тимофеевна не обратила на него никакого внимания.
День был холодный, ясный, безветренный, и Федор подумал, что если он умрет, то ничего не переменится: солнце будет светить точно так же, и по двору будут бегать маленькие сыновья кучера, швыряя друг в друга снежками. Внезапно ему все опротивело: он быстро оделся, забрал с собой револьвер и зашагал куда глаза глядят.
Едва он вышел за ворота, как увидел роскошный экипаж доктора Брусницкого. Кучер придержал коней, и Федору волей-неволей пришлось поздороваться со старым врачом.
– Слышали о новом следователе? – спросил доктор после обмена приветствиями. – Нагрянул утром к Снегиревым, забрал вещи студента, осмотрел дом от подвала до чердака, велел прислуге искать какой-то фонарь, которого нет на месте… и добился-таки того, что нашли, одного фонаря не хватает. У Елены Владимировны сделалась жуткая мигрень, я еду сейчас к ней… Если вы к ним, могу вас подвезти.
Федору очень хотелось послать к черту и Брусницкого, и госпожу Снегиреву, и вообще весь свет, который никак не хотел оставить его в покое. По правде говоря, старому доктору бывший ссыльный был интересен только как собеседник, с которым можно было обсудить свежие новости. Этот петербургский следователь – о-го-го, местным он еще покажет! Бодр, резв, энергичен, всюду сует свой нос, всех, кто не хотел с ним разговаривать, поставил на место… И не успел Меркулов опомниться, как уже оказался в экипаже и время от времени даже подавал Брусницкому односложные реплики.
– Сын Снегирева хотел сегодня вернуться в Петербург, так следователь сказал, что не отпускает его, а если тот ослушается, даст телеграмму, чтобы его сняли с поезда и арестовали… Пока, говорит, убийца не найден, вы отсюда не уедете.
– Неужели?
– Да-с, представьте себе… – Брусницкий ухмыльнулся неожиданно озорной усмешкой. – Мало того, следователь затребовал отчет обо всем оружии, какое имеется в доме.
– Да ведь у них ничего нет, – буркнул Федор. – Ну, ружья охотничьи, но Павел Антонович уже давно на охоту не ходит…
– А у Елены Владимировны, представьте себе, нашелся револьвер, – ответил старый доктор, смакуя каждое слово. – Она сказала, что когда-то купила его, потому что они с мужем были в каком-то итальянском городе, и их там пытались ограбить на улице.
