Над вышкой охраны висит шарообразная луна, словно нимб вокруг головы замученного еврея из Назарета на изображениях выставляемых в окнах польских жителей, в знак того что тут не проживает еврей…
…Куском хлеба можно будет его спасти… Она сама попросит, чтобы ее послали в ближайший лагерь… полбуханки хлеба она может прихватить с собой…
А ночь вбирает в себя эту печальную песню и уносит над крышами бараков за проволочную ограду.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Когда Феля была доставлена в «Крыло радости», она сразу поняла, что тут ей придется плохо. Феля из местечка Радно не сможет жить рядом с Эльзой из Дюссельдорфа. Какая-то из них должна уступить дорогу другой: или она, или Эльза. Вместе им тут не жить. Но если она собирается дожить до того дня, когда ей представится возможность свести счеты с Эльзой и с бандой из юденрата, ей сейчас нужно согнуть голову и сдержать свой гнев… Никогда до этого Феля не выказывала такого бурного желания во что бы то ни стало дожить до дня освобождения, до дня своей мести.
Ей нужно срочно принять меры, чтобы избежать соседства с Эльзой, потому что если она будет зависеть от ее милости, не миновать беды. Феля не даст Эльзе растоптать себя, как червяка. А если она не совладает с собой, не сможет укротить на время свою ненависть к этой, из Дюссельдорфа, то неминуемо навлечет катастрофу не только на себя, но и на всех девушек «Крыла радости». Немцы отомстят ей грозно и страшно. Поэтому она должна спешить, пока еще не превратилась в кусок безвольного мяса, как многие из девушек «Дома кукол».
На следующий день, перед началом «обслуживания» немцев, когда дрожащие девушки сидели на своих кроватях в ожидании, Феля посмотрела в окно на входящих в зону лагеря немцев. Они шли в лагерь через деревянный мост. Вдруг Феля увидела Яагу, начальницу лагеря, расхаживающую под руку с одним из немецких гостей — офицером. И тут же она решила, что получит желаемую помощь от этой высокопоставленной особы.
Когда немцы вошли в их барак, Феля поспешила офицеру навстречу.
Ее прекрасная фигура, стройные, высеченные на диво ноги, два ряда прекрасных белых зубов, очаровательная улыбка и жгучие черные глаза, — все это тут же бросилось ему в глаза.
Офицер схватил ее, не давая пройти мимо. Феля бросила на него жаркий взгляд, и ее красиво очерченный рот выдавил:
— О, разве джентльмен ведет себя так?..
Немец смешался. На секунду он забыл, что находится в «Доме кукол». Здесь он еще не слышал подобных слов. Тут еще никто к нему так не обращался. Инстинктивно он пробормотал:
— Ферцаин зи…[4]
Начало удачное! Совсем не плохо услышать здесь, в «Доме кукол», как немецкий офицер извиняется перед солдатской шлюхой, еврейкой. Феля взяла его под руку, как настоящая «леди» и повела к своей кровати. Они оба сели на ее край, на секунду глянули друг другу в глаза и оба громко рассмеялись…
Они сидели и приятно беседовали. Через несколько минут немецкий офицер почувствовал, что подобного с ним тут еще не было. Прошло немного времени, и он полностью подпал под обаяние этой прелестной женщины.
— Признаюсь, что я сейчас пришел сюда как все военные, чтобы найти временное удовольствие, но нашел что-то выше этого…
Не плохо! — подумала Феля. — Совсем не плохо! Почувствовав, что барометр достиг нужной отметки, она решила открыть перед ним свои карты. Времени ведь так мало. Время бежит. Выпавшая удача должна быть использована, благоприятный случай нельзя упускать. Она обратилась к нему просто и откровенно:
— А теперь, мой возлюбленный, скажите мне, пожалуйста, желаете ли вы, чтобы мое тело было здесь растоптано, как это обычно бывает со всеми другими тут? Не хотите ли вы, чтобы я хранила себя только для вас, для вас одного?..
Немец раскрыл глаза, как проснувшийся от сна. Он почувствовал себя прижатым к стенке. Вопрос Фели внезапно вернул его к действительности.
— Я совсем забыл об этом… — бормотал он в замешательстве.
— Вы, наверное, вообразили, что сидите и предаетесь любви в аллеях Унтер-ден-Линден в Берлине? — спросила Феля ядовито.
— Этот лагерь находится под надзором гестапо, — размышлял он вслух. — Тут ничем нельзя помочь… Однако… Я могу посодействовать, чтобы вас назначили кальфакторшей, и тогда вам не придется участвовать в «радостных обслугах».
Феля отрицательно покачала головой: ни за какие блага в мире она не согласится стать кальфакторшей под началом Эльзы, и истязать девушек. Нет, она, Феля, предпочитает сама умереть, чем убивать других. Кроме того, по существующим здесь, в лагере, правилам, красивые девушки не могут быть зачислены в кальфакторши. Объяснив ему это, она кокетливо изогнула свою фигуру и сказала:
— Вы ведь, конечно, не полагаете, что мое тело соответствует роли кальфакторши в «Доме кукол»…
Немец рассмеялся. Он с вожделением смотрел на ее тело. Мозг Фели работал четко. Феля хорошо знает, что время бежит, уходит, что нельзя его упустить. Она продолжала его подстегивать:
— Итак, ваш ответ на мой вопрос?
— Я растерян. Честное слово… — ответил немец озабоченно.
— Paз так, сделайте то, что все остальные! Ведь для этого вы и пришли!.. Завтра на этом месте будет сидеть другой.
Немец был в смущении. Он даже не мог себе представить, в какое запутанное положение он попадет. Он не стал размышлять, зачем ему все это. Почему бы ему не поступить с ней, как с любой другой в этом случае и смыться отсюда, но что-то удерживало его.
— Я готов помочь тебе, если ты подскажешь мне как… — сказал он.
Честно говоря, это было все, что Феля хотела услышать от него. Она набралась смелости и спросила его:
— Может быть, кому-нибудь из немцев здесь нужна экономка или домработница?
Немец внезапно стукнул себя по лбу, выпалил «идиот» и поспешно вышел из барака.
Феля следила за ним через окно. Он шел прямо к дому начальницы лагеря. Феля размышляла: вот, полпути я прошла как-будто бы благополучно. Теперь я должна пройти удачно и вторую половину. Хотя Феля почти никогда не обращалась к богу, так как у нее были с ним свои счеты еще с далекого детства, сейчас она сложила ладони как при молитве, а губы шептали:
— Помоги мне, господи! Я обещаю тебе, что если только ты поможешь мне, после войны я бyду честной еврейской женщиной. Помоги мне, боже, выбраться из лагеря. Я многим должна отомстить. Но помоги мне только выбраться отсюда. Если ты не хочешь помочь мне, я прошу тебя, боже, услышь мою просьбу, боже милосердный и всепрощающий, не мешай мне, не вмешивайся! Оставь меня одну, дай мне довести до конца задуманное мною.
В окно она увидела, как начальница лагеря вышла из своего дома под руку с немецким офицером. Он говорил с ней энергично и настойчиво. Видно было, что он старается убедить ее. Они теперь идут по направлению к бараку.
Яага глядела на нее. Глаза немца выражали удовлетворение. По всей вероятности, она понравилась Яаге, так как та велела ей тут же следовать за ней.
Бог внял молитве Фели. Она была принята в качестве служанки в дом начальницы лагеря.
Когда Яага вольет в себя несколько стаканов спирта, она начинает изливать душу перед Фелей, как перед близкой подругой. Феля уже не раз слышала все интимные подробности жизни: о ее любовнике, начальнике ближайшего лагеря в Нидервальдене, изменяющем ей; о ее юношеских годах, проведенных в бардаке в Дрездене. Пьяная, она всегда жалеет Фелю. Если бы Феля не была еврейкой, то, несомненно, получила бы пост начальницы немецкого концентрационного лагеря. Яага бы постаралась использовать все свое влияние. Феля ведь, в сущности, ее единственная верная подруга на свете.
Каждый день рано, на рассвете, Феля забегала в пятый барак к Даниэле помогать ей «строить» свою постель. Пара проворных рук в этом тяжком деле — божья помощь…
Феля превратилась в ангела-искупителя пятого барака…
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Что-то должно случиться сегодня утром. В Даниэле все было напряжено до предела. Она это чувствовала, как чувствуют в гетто приближение «акций». Что-то произойдет сегодня. Это утро явно несет беду.
С тех пор, как Даниэла получила от Фели в подарок карандаш и бумагу, она поднимается на рассвете и пишет.
Возня на улице за бараками очень подозрительна. Она вызывает страх. Ципора борется во сне с каким-то кошмаром. Лицо искривлено, шея натянута, она стонет, будто ее душат во сне. Может, надо разбудить ее?
С тех пор, как они познакомились, Ципора переменилась. Все говорят, будто Ципора сошла с ума. Тут это случалось не раз, и не с одной. Девушки опасаются, В последние дни Ципора ходит по бараку сама не своя: словно законы «Дома кукол» уже не для нее. Она получила две «рекламации» подряд и с тех пор блуждает по бараку, как тень, равнодушная и молчаливая. «Я убила Марцеля…», — только эти слова она произносит часто.
