— Еврейский старшина, пожалей, пожалуйста! Сжалься! Бей меня вместо отца. Дорогой старшина!.. Сладкий еврейский старшина!.. Пожалей, пожалуйста, бей меня!
Рыжий Иче-Меир, стоявший до сих пор, как окаменелый, внезапно проснулся. Он прыгнул к скамейке, схватил сына за горло, как бы желая задушить его.
— Уйди отсюда, Пини! Вон отсюда! Беги вон!
Из глаз у него брызнули искры, на шее набухла жила, вот-вот она прорвется.
— Вон отсюда, Пини! Пини, уйди!..
Гарри вдруг о чем-то вспомнил. Он подошел к старшине и шепнул емуна ухо:
— Шпиц, у меня в больничной комнате есть «Р-6».
— Раз так, что же ты молчал до сих пор? Блядский выродок! Вернитесь на нары!.. Мои счеты я сведу с вами в другой раз! — крикнул он на обоих евреев, подлежавших порке.
«Р-6» — это особая немецкая сигара, деликатес, курят их только «райхсдойчен». Попали они к Гарри странным образом.
В один из дней, когда Гарри сидел у себя в больничной комнате, он услышал, как раскрылась дверь кухни, и кто-то прорвался в полутемный барак, направляясь прямо в больничную комнату. Гарри хотел быстро укрыться в одной из конур на нарах, как он это обычно делал, когда сюда доносились пьяные голоса немцев во время их гулянок, но на этот раз опоздал. В дверях больничной комнаты Гарри увидел лохматую голову немки-блондинки, которую он раньше заметил через зарешеченное окно. Она была пьяна и наполовину раздета. Она посмотрела на него в каком-то экстазе, потом упала к его ногам, обняла их голыми руками и завыла:
— О, святой! Иди со мной…
Ворвался, начальник лагеря, поднял ее с пола и увел. Она кричала на весь барак, пытаясь вырваться из его рук:
— О, Христос!.. О, святой!..
Вскоре начальник лагеря вернулся в больничную комнату и с легкой улыбкой сказал:
— Итак, доктор, ты, видно, здорово испугался блондинки «Магдалины»..
Он вытащил коробку с сигарами из кармана. Прежде, чем он зажег сигару, одна из них выпала и откатилась в угол комнаты.
— Больше тебя не будут беспокоить, доктор, — сказал начальник.
Не впервые «выпадают» из коробки начальника лагеря сигары в присутствии Гарри, Это случается каждый раз, когда тот приходит проверять больничную комнату и находит, что все в полном порядке, все хорошо организовано, соответственно его вкусу: бутылки стоят на столе ровными рядами, симметрично, как солдаты. Ему особенно нравится список больничного инвентаря, вывешенный на стене. Он в восторге от бисерного четкого почерка, без единой помарки и кляксы. Не к чему ему придраться, все на должной высоте, исключительно красиво, и тогда начальник лагеря вынимает свою коробку и роняет одну из них.
Для Гарри такая сигара — большое утешение. Можно отвести душу. Он даже изобрел специальную систему, как ее курить. Он не втягивает в себя дым, а жует его. Целую неделю он съедает свою пайку хлеба вместе с дымом сигары. Дым перемешивается во рту с хлебом, который он долго держит во рту. Проглатывает вместе. Никогда раньше он не испытывал такого удовольствия. Просто ощущение райского блаженства от подобного бутерброда. Вообще-то желудок уже не чувствует поступающей в него пищи. Голод не утихает. Наоборот, он рычит, он наглеет, он требует своего.
Совсем по-другому, когда хлеб пропитывается дымом сигары. О, божественный запах сигары!
Теперь, когда Шпиц стоял над своими двумя жертвами, держа в руке палку и никто не мог уже вызволить их из его рук, Гарри вспомнил о «подарке» начальника лагеря — сигаре «Р-6».
Занвил Люблинер стоял позади Гарри.
Когда Занвил шел к скамейке, его глаза были сухими. Теперь из них текут слезы.
К Гарри наклонилось лицо Пини с третьего яруса нар. Он распростер свои руки и глухо зарыдал:
— О, санитар… Санитар… Больше он ничего не смог выговорить.
Гарри шел к больничной комнате. По дороге его встретил Шпиц:
— Санитар! После последнего удара гонга я зайду к тебе в больничную комнату!..
Гарри ничего не ответил. Возле больничной комнаты он услышал свое имя, повернулся и увидел архитектора Вайсблюма.
— Господин Прелешник, я хотел вам сказать, что сегодня эсэсовец убил Тедека лопатой. Может быть, с сегодняшнего дня я смогу получать от вас те полпорции супа, что вы обычно давали Тедеку?
Гарри почувствовал, как кровь ударила ему в голову и заливает мозг. Он закусил губы и поспешил войти в больничную комнату.
Он зажег свет. За дверью выстроилась большая очередь больных.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Только во второй половине дня Даниэла почувствовала некоторое облегчение. Жгучая боль в нижней части живота еще ощущалась, но уже не так сильно. Теперь ей стало легче.
Крупные капли пота стекали с ее голого тела. Только сейчас она почувствовала, что лежит в луже пота. Она лежала с приподнятыми коленами, ноги были привязаны к железным стойкам у краев стола. Время от времени острая боль возвращалась.
Она приподняла голову. Сквозь зарешеченную клетку она увидела в таких же клетках девушек, вышивающих красными нитками цветы по белому полотну. Окно барака было занавешено разноцветной бумажной занавесью, по низу которой были вырезаны кружева, а посередине изображены птицы и животные. Точно такие Даниэла видела издали в окнах розовых бараков, когда ее привезли в этот лагерь.
В барак вошел главный немецкий врач с группой помощников. Одетый в белый халат, застегнутый до шеи и с эсэсовской фуражкой на голове. Его лицо был озабочено. Он обходил все клетки и проверял написанное на черной табличке, висящей на крючке у каждой зарешеченной кабинки.
Говорил он тихо, степенно. Точно таким же тоном, когда увидел на теле след от удара плетки кальфакторши.
Он обходил клетки-кабины и смотрел через решетки на находящихся там девушек, как ученый глядит на своих подопытных кроликов. Девушки не поднимали голов от вышивания.
В некоторых клетках находились девушки, опыты над которыми требовали длительного времени: опыты по искусственному осеменению, по зарождению двойни, естественным выкидышам, преждевременные роды, разные методы кастрации и прекращение беременности. Слева были клетки для опытов по хирургии. Тут девушки менялись часто: их лишали естественных женских органов и прививали искусственные; им делали инъекции разными, не испытанными ранее химическими препаратами; на них проверяли действие разных отравляющих таблеток.
Тут же, вблизи барака, разместился «институт» лагеря. Здание было построено у боковой дорожки, среди грядок и клумб красных цветов. Даже проволочная ограда была здесь украшена вьющимися пахучими цветами. Посторонний не имел права ступать сюда.
На вывеске было выведено: «Институт по гигиене и исследовательской работе».
Когда прибывал новый этап, то раньше всего их отправляли в барак хирургии «института», предварительно освобождаемый от прежних обитателей. Тут всех до единой стерилизовали. После этого они уже были готовы вступить в «крыло радости». Так как Даниэла была «особым случаем», то ее стерилизовали непосредственно в «институте», в одной из свободных в тот день кабин.
Главный врач приблизился к кабине, где лежала Даниэла. Тут он задержался, разглядывая Даниэлу. Ей показалось, что перед ней стоит Шульце в черной гестаповской фуражке и направляет в нее конец своей палки; еще немного — и он убьет ее.
На нее смотрели, как на редкое животное, запертое в клетку.
Главный врач посмотрел на нее и мягким голосом сказал, стараясь ее успокоить: «Не бойся. Завтра ты выйдешь отсюда».
Повернувшись, он закончил фразу, обращаясь к своим ассистентам: «„Юнгес“ будут иметь удовольствие от нее…»
Из ближайшей комнаты вышла врачиха. В руках у нее была тарелка, в которой плавал кровоточащий кусок мяса, по форме напоминающий человеческое сердце. Главный врач подошел к кабине, где лежала доставленная на тележке девушка. Попеременно глядя то на нее, то на вырванный из ее тела кровавый кусок, он подошел к черной дощечке, висевшей на сетке кабины и перечеркнул белым мелом крест-накрест все написанное. Это означало — объект эксперимента ликвидируется, завтра кабина будет свободна…
Доктор показал на Даниэлу:
— Там надо закончить «уход» и очистить кабину.
В бараке царила тишина, словно в нем и не было живых людей.
Тишина, словно в подземном аквариуме. Кабины были размещены вдоль стен барака. Они походили на клетки зверей, установленные во временном помещении кочующего цирка.
Теперь звери отдыхают. Вечером их покажут публике.
Вошли санитарки с подносами, на подносах красные и белые миски. Санитарки обуты в полотняные тапочки, их шагов не слышно. Молчаливые, они подходят к каждой клетке, открывают дверь, ставят мисочку с едой и закрывают за собой дверь. По указаниям на черных дощечках над сетками кабин они знают, куда какую мисочку подавать. Если черная дощечка перечеркнута крест-накрест, пища туда больше не подается: нужно экономить ее для тех, которых еще не вычеркнули из жизни.
