— Хороший денек, — сказал Адам.
— Да.
— Не так душно, как вчера.
— Не так. — Мария посмотрела на лежащие в корзинке цветы. — Их надо поставить в воду.
Глядя ей вслед, Адам виновато моргнул. По щекам растеклась теплая краска смущения, на подбородке выступили капельки пота. Он попытался взглянуть на ситуацию под другим углом и увидеть в ней что-то смешное, но не смог. А вот Мария никаких трудностей с этим, похоже, не испытала, потому что через мгновение до него донесся приглушенный смешок.
Подождав немного, Адам выбрался тайком из грота и зажмурился от яркого света. Достал сигарету. Закурил. Сигарета была первая за день, и после затяжки у него закружилась голова.
Он хмуро посмотрел на Флору, замершую в провокационной позе над своим царством, и вдруг подумал, что виновата во всем она. Это она, богиня, наложила на своих подданных обет молчания, она приказала им не внимать его просьбам. Но почему? Зачем приоткрывать одну часть истории и скрывать другую?
Ответ мог быть только один.
Ладно, сказал себе Адам, давай сделаем по-твоему.
Он подходил к вилле, все еще обдумывая, как лучше подойти к разговору на столь деликатную тему, когда увидел на нижней террасе синьору Доччи, которая, стоя у балюстрады, смотрела в сторону оливковой рощи. Уж не потому ли, что Мария успела рассказать хозяйке о странном поведении гостя в гроте?
— Доброе утро, — приветливо, как обычно, сказала она, когда Адам подошел ближе.
— Доброе утро.
— Хороший денек. Не так душно, как вчера.
Так и есть, рассказала. Он бледно улыбнулся.
— Вам уже лучше? — осведомилась она.
— Я и тогда хорошо себя чувствовал, и сейчас.
— У меня есть племянница, Алессандра… ее забрали за то же самое.
У нее появился повод развлечься за его счет, и она не собиралась упускать такой шанс.
— Ваша племянница разговаривала со статуями?
— С картинами.
— Напрасная трата времени. Им и сказать-то особенно нечего.
Синьора Доччи рассмеялась.
— А где Гарри?
— Отправился во Флоренцию.
— Необычный молодой человек.
— Трудные роды.
— Правда?
— Нет. Но сколько я помню, всегда был такой. Ему безразлично, что думают о нем люди. Он… он… Он просто Гарри.
— Хороший скульптор?
— Не знаю. Наверное. В прошлом году, после окончания колледжа, ему предлагали остаться на преподавательской работе.
— Тогда что-то в нем есть.
— Да, есть. Дурацкое желание потратить остаток жизни на ржавые железяки.
Адам и сам понимал, что это всего лишь дешевый выпад, месть брату за вчерашнее, но синьора Доччи посмотрела на него с интересом:
— Вы напоминаете мне молодого Криспина. Он тоже меня смешил.
Именно такой зацепки Адам и ждал.
— Хочу спросить вас о нем.
— О Криспине?
— Да. Это личный вопрос.
— О…
— Очень личный.
Она взяла новую трость, прошла к скамейке и медленно опустилась.
— Хорошо. Но с одним условием — сначала вы позволите мне задать вам личный вопрос.
— О'кей.
— Вы влюблены в Антонеллу?
— Да.
— Почему?
— Это уже два вопроса.
— Вам будет позволено задать столько же.
— Я не знаю почему. Мы едва знакомы.
— Да, верно.
— У меня нет объяснения.
— Физическое влечение — это необъяснимо.
— Тут что-то большее. — Он попытался найти подходящие слова и не сумел. — Думаю, я мог бы быть счастлив с ней.
— А если бы я сказала, что она уже сделала несчастными нескольких молодых людей?
— Я бы спросил себя, зачем вы это говорите.
— Вы не верите мне?
— Я этого не сказал. Но может быть, я еще успею не только наделать ошибок, но и остаться в живых.
— Ошибки, совершенные в любом возрасте, окрашивают жизнь навсегда. Даже если ошибок всего одна.
— Эмилио, например.
Шаг сделан, подумал он, и повернуть назад уже невозможно.
— Эмилио? — насторожилась синьора Доччи.
— Он был вашим сыном?
— Ну конечно, он был моим сыном.
— Я имею в виду… от профессора Леонарда.
Синьора Доччи отвела глаза. Какое-то время она смотрела вдаль, а когда повернулась к нему, ее глаза повлажнели от слез. Голос, однако, прозвучал ровно и бесстрастно.
— Я хочу, чтобы вы ушли.
— Ушел?
— Сегодня.
— То есть…
— Да. Я хочу, чтобы вы уехали отсюда.
В ушах застучала кровь. Ничего больше он не слышал.
— Прошу прощения, если обидел.
Она отвернулась:
— Уходите.
Кабинет выглядел так, словно здесь прошел бумажный вихрь. Адам сложил разбросанные листки в более-менее аккуратные стопки и за три раза перенес собранные материалы наверх, в свою комнату. Шок еще не прошел, и он делал все автоматически, как оглушенный. Вытащил из-под кровати чемоданы. Начал складывать вещи. Остановился. Подошел к окну. Выкурил одну за другой две сигареты.
Итак, что же дальше?
О том, чтобы возвратиться в пансион «Аморини», не могло быть и речи — слишком близко. Лучше уж снять комнату во Флоренции, пофотографировать, задержаться на денек-другой.
А Гарри?
Черт. Как же он мог забыть о Гарри. Придется подождать у дороги, пока братец вернется из города. И что ему сказать? Правду? Нет, правду нельзя. Не скажешь ведь, что без крова над головой они остались из-за того лишь, что, насмотревшись на классическую статую богини, он счел себя вправе задавать хозяйке виллы непочтительные вопросы о ее убитом сыне.
Успокаивало только одно: возможное объяснение прозвучало бы в том же стиле, что и многочисленные оправдания Гарри. Скорее всего, брат пожал бы плечами и поинтересовался, где тут ближайший бар.
Может, поехать вместе с Гарри в Венецию? А почему бы и нет? Они еще ни разу не путешествовали вместе.
Уверяя себя, что все не так уж плохо, Адам перебирал варианты, когда в дверь тихонько постучали.
— Да?
Синьора Доччи прошла к стоявшему возле камина креслу и устало в него опустилась.
— Эмилио не был ошибкой. Я прекрасно понимала, что делаю. Даже если Криспин не понимал… — Она помолчала. — Мы были влюблены. Я и сейчас чувствую силу той любви. Любви на пределе. То, что я сделала… что допустила… тогда оно представлялось совершенно естественным и правильным. Естественным и правильным с точки зрения молодости. А я была тогда очень молодой, примерно вашего возраста. Не думаю, что вы это поймете, но Эмилио стал для меня подарком самой себе, потому что я не могла быть с Криспином.
— Почему?
— Из-за денег, конечно. У него их не было, а у семьи Бенедетто они были. Много денег. Поместье переживало не самые лучшие времена. Отец очень переживал — Криспин ему нравился, — но не мог позволить нам быть вместе. — Синьора Доччи опустила глаза. — Бенедетто был хорошим человеком. Я прожила неплохую жизнь.
— Он знал?
— Никто не знал. Даже Криспин. Я ему не сказала.
— Вы ему не сказали?
Она вздохнула:
— Его бы это сломало. Когда это случилось, я только-только вышла замуж. Криспин очень расстроился — Бенедетто ему нравился. Потом, уже после смерти Эмилио, я написала Криспину письмо. Но так и не отправила. Порвала. Зачем? Я бы только сделала хуже. — Она перевела дыхание. — Ну вот, теперь вы все знаете.
Адам промолчал. Что он мог сказать?
— Как вы догадались? — спросила синьора Доччи.
Он рассказал о семейной фотографии, Грегоре Менделе и мочке уха.
Она кивнула.
— Я ничего этого не знала, а вот знал ли Бенедетто..
— Может быть.
— Если и знал, мне он ничего не сказал.
Ей — нет, а кому-то другому? Например, Маурицио? Может быть, Маурицио знал, что Эмилио, наследник, брат только наполовину?
Синьора Доччи протянула руку. Адам подошел и взял ее.
— Не уезжайте. Я бы хотела, чтобы вы остались.
Ему бы порадоваться, но настойчивый голос шептал: Собери вещи и, пока не поздно, убирайся отсюда подальше.
— Теперь вы меня наказываете? — спросила синьора Доччи, неверно истолковав его молчание.
— Нет.
— Извините. Мне не следовало так себя вести. Не следовало вас прогонять. Я… я была в шоке.
— А мне не нужно было задавать вам такой вопрос.
Она приняла его слова как извинение, хотя на самом деле он всего лишь корил себя за несдержанность.
Глава 19
— Что-нибудь еще, синьора?
— Спасибо, Мария. Все, что нужно, у меня есть. И не укутывай ты меня так, я же не ребенок.
— Вы плакали.
— Это ничего. Воспоминания нахлынули, вот и расчувствовалась. А ты знаешь, как я не люблю раскисать. Гарри уже вернулся из Флоренции?
— Еще нет.
— Надеюсь, с ним все в порядке.
— Думаю, вам не стоит о нем беспокоиться.
— Не стоит, но уж очень он эксцентричный.
