Через десять минут на каменной скамье валялись два окурка. И снимок как будто насмехался над ним. Он порывисто вскочил и стал спускаться по тропинке, что вела через лес, мимо поляны Адониса.
Легкий ветер пробежал по листьям над головой. Первый ветерок за почти целую неделю. Благословенная тень отступила назад, и Адам шагнул на полянку, в центре которой стояла статуя.
Венера замерла, склонившись над мертвым возлюбленным, протянув к нему левую руку. Адонис лежал на спине — раскинувшись, с закрытыми глазами и распахнутым ртом, словно вместе с последним дыханием с губ его сорвался ужасный крик. В руке он все еще сжимал лук, то самое оружие, что не смогло защитить его от дикого кабана. В документах отца синьоры Доччи упоминался лишь некий зверь, а вот сам Овидий в «Метаморфозах» был точнее и указывал на то, что Адониса порвал насмерть дикий кабан.
Адам был доволен, что, по крайней мере, добрался до первоисточника. Может быть, если просмотреть все повнимательнее, удастся найти некую символическую связь с семьей Доччи. Ведь кабан значился и на их гербе.
Какой-то шум вынудил его отвлечься от статуи. Ветерок снова пронесся по кронам деревьев, набирая силу, крепчая. Верхушки закачались, будто пьяные любовники на танцполе, закивали в унисон, а ветер сорвался вниз, к земле, прижал выжженную солнцем траву и теплой рукой взъерошил Адаму волосы.
Он снова ощутил беспокойство, но теперь достаточно сильное, такое, что погнало его с опушки. Вернувшись к тропинке, он оглянулся через плечо, наполовину ожидая увидеть рядом с каменными Венерой и Адонисом кого-то еще. Но нет, они так и остались вдвоем.
Необходимые указания Антонелла дала накануне. Пройти по тропинке в самом низу мемориального сада, свернуть на юг, пересечь оливковую рощу и подняться к ее дому.
Тропинку Адам отыскал без труда, но прежде, чем спуститься, он, следуя невнятному импульсу, вернулся к храму Эхо и еще раз посмотрел на сад снизу вверх. Растянувшись по пологому склону, лужайка подходила к гроту с замершими на страже кипарисами. Дальше склон резко уходил вверх, к амфитеатру — Флоре в ее перламутровой раковине и нависавшей над ней триумфальной арке.
Ветер уже набрал силу, и теперь по дну долины как будто катил плотный невидимый поток. Адам повернулся ему навстречу, и поток промчался мимо, к деревьям. К глазам подступили слезы. Он несколько раз моргнул.
И тут его осенило.
Грегор Мендель.
Имя, знакомое со школьных дней. Уроки биологии. Генетика.
Адам снова достал из блокнота семейную фотографию Доччи. Взгляд забегал — от отца к матери, потом поочередно к каждому из детей.
Все трое — Эмилио, Маурицио и Катерина — унаследовали от родителей глубокие, темные глаза, но, даже если бы этого не случилось, если бы кто-то родился с голубыми глазами, Мендель не стал бы бить тревогу и объяснил такое явление тем, что оба родителя носили рецессивный ген голубых глаз, который и проявился у ребенка. Да, вероятность того, что отпрыск унаследует темные глаза, была бы выше, но и вероятность получить голубые не исключалась. Невозможно было бы другое: чтобы у двух голубоглазых родителей, несущих двойную дозу рецессивного гена, родился темноглазый ребенок.
Если он не ошибся, то же самое правило должно действовать и в отношении другого физического тренда: мочки уха. Несросшаяся мочка означает доминантный ген. Следовательно, у родителей с рецессивными генами, то есть сросшимися мочками, не может быть ребенка с несросшейся мочкой уха. Можно, конечно, посмеяться, но это так.
Адам еще раз посмотрел на фотографию.
Ошибки быть не могло. Из всей семьи несросшаяся мочка была только у одного Эмилио. Ничего страшного. Это даже не бросалось в глаза. Но давало основания подозревать, что Эмилио не был сыном одного из родителей.
Определить точнее было не так уж трудно.
Физическое сходство между Эмилио и синьорой Доччи сомнений не вызывало, подтверждая таким образом факт ее материнства. Из чего следовал вывод о том, что Эмилио не был сыном своего отца, точнее, того мужчины, что стоял слева от него в почти пародийной позе патриархального главы семейства.
Адам еще не успел сформулировать следующий, логично вытекающий из сделанного вывода вопрос, как на него пришел ответ. Может быть, ответ этот давно лежал в каком-то уголке, невостребованный. Может быть, он получил его накануне вечером, в разговоре с синьорой Доччи, но не сумел прочитать сразу.
Застывшее в больших глазах и длинной шее Эмилио выражение легкой настороженности еще раньше отозвалось ноткой узнавания, но тогда Адам ошибся, приписав ему сходство с каким-то животным или птицей. Да, он уже встречал такое выражение, видел его на фотографии, висевшей в одном из кабинетов Кембриджа. Фотографии гребной команды колледжа Иисуса, восьми долговязых молодых людей, крепко, как пики, сжимавших весла. «Не подумайте лишнего, — усмехнулся профессор Леонард, заметив его интерес к снимку. — Не уверен, что мы выиграли хотя бы один заезд. Точнее, я знаю, что мы не выиграли ни одного».
Глава 17
К ланчу Адам опоздал. Впрочем, это было не важно, потому что другие гости опоздали тоже, да и сама Антонелла изрядно отстала от собственного графика подготовки. Когда Адам подошел к дому, она с растерянным видом бродила между вызывающих жалость грядок. В мятой футболке, шортах и босиком. Великолепная. И сердитая.
— Кто-то ворует мои томаты.
Маленькие, сморщенные, помидоры вызывали жалость, и представить, что кто-то мог соблазниться ими, было нелегко.
— Простите их. Бедняги, должно быть, совсем отчаялись.
Нахмуренный лоб разгладился, брови разошлись, черты смягчились… Антонелла улыбнулась и рассмеялась.
Дом представлял собой узкое строение, окружавшее с трех сторон вымощенный кирпичами открытый дворик. Два расположенных друг против друга крыла соединялись хозяйственной пристройкой, на высоких воротах которой красовался резной герб семьи Доччи — стоящий на задних лапах кабан. Штукатурка местами отвалилась, обнажив каменную кладку. Внешняя лестница вела в жилые комнаты на втором этаже.
— А что на первом?
— Там держат домашний скот. Правда, не сейчас.
Мебели в комнатах почти не было, да им это и не требовалось. Полы и потолки, двери и стены сами по себе служили достаточным украшением — все старинное, все ручной работы. В спальне Адам увидел только железную кровать, комод и пару картин на стенах. Ничего лишнего. Взгляд задержался только у неубранной постели с брошенной ночной сорочкой.
На плите жарилась ветчина. Кухня, судя по всему, была самой большой комнатой в доме; открытые балки потемнели от возраста и дыма, большой стол мог, похоже, выдержать любое нашествие. Впрочем, принимать гостей в кухне Антонелла не планировала — погода позволяла устроиться под открытым небом. И вот тут она рассчитывала на Адама.
Ему поручалось натянуть во дворе тент. Все необходимое, включая стулья и подмостки, следовало взять в амбаре.
После того как возведенное строение заслужило похвальный отзыв и Адам разложил на столе салфетки и нашел подушечки для половины стульев, Антонелла наградила его стаканом вина, которое он же и принес. Придирчиво изучив этикетку, она одобрительно кивнула.
— А я почему-то думала, что ты студент.
— Это из запасов твоей бабушки.
— Тогда за бабушку. — Антонелла подняла стакан.
— За бабушку. Пусть живет до ста лет.
— Насчет этого не волнуйся — доживет. Маурицио, например, нисколько в этом не сомневается.
— Маурицио?
Она лишь загадочно улыбнулась.
— Что?
— Мне кажется, он немного нервничает. Никто не знает, что у нее в голове и как она поступит теперь, так сказать, вернувшись к жизни. Маурицио уже давно ждет, когда вилла перейдет к нему. Раньше он думал, что это случится не раньше, чем бабушка умрет.
— Надеюсь, меня он не винит.
— Тебя?
Адам в нескольких словах рассказал о встрече с Маурицио, озабоченным состоянием здоровья синьоры. Упомянул он и о том, что почувствовал с его стороны некоторую враждебность. А вот о том, что не остался в долгу, промолчал. Больше всего Антонеллу удивило то, что Мария сообщила Маурицио о визите доктора.
— Вообще-то Мария его недолюбливает.
— Есть и другое объяснение: она искренне заботится о синьоре.
— Может быть.
— Синьора сама роет себе могилу.
— Если так, остановить ее некому.
— Звучит как-то уж очень фаталистически.
Он хотел легонько уколоть ее. Получилось. Она посмотрела на него в упор — тяжело, с прищуром.
— Я люблю бабушку, но я также хорошо ее знаю.
Назревавший конфликт предупредил звук подъехавшего автомобиля. Машина, в которую каким-то чудом втиснулось три пары, вкатилась во двор в облаке белой пыли. Еще через минуту двор заполнили громкие голоса, звон посуды и смех.
