Только если слово проступило через твою собственную жизнь, если напиталось твоими жизненными соками, если собственная твоя судьба (tutti!) — тем, что ты претерпел, что испытал, чему радовался — его вымолвила, тогда оно действительно твое — слово. Без жизни человека слово смысла не имеет. Пустой звук оно тогда — да и только. Поэтому слова произносятся не движением языка, а проживанием жизни. Как жизнь идет, такие и слова в каждом складываются. Произнести слово легко — достаточно дикции; а вот вымолвить — ох как трудно: требуется усилие души. Легко стать перед зеркалом и кричать "люблю, люблю!", а попробуй это слово впервые любимой вымолвить… Эх!
Ну, хватит, заболтался я с вами. Кто пережил, тот понял, а кто не понял, может быть потом сообразит. Впрочем, и не всем сказанное понимать надо.
И еще одно в завершение. Понятно должно быть из сказанного, что обманывает человек словами своими большей частью ненамеренно. Он просто не знает подлинного нрава слов. И думает, наивный, что любыми словами пользоваться можно, если научился их произносить и с другими сочетать. Честно, искренне, в радости начинает слова выговаривать, а на поверку, если вдуматься, сплошной обман получается. Что ж удивляться: не прожитое — не нажитое.
Честолюбие
В честолюбии содержится юношески пылкое приятие красоты и многообразия мира. Никто не относится к действительности с таким воодушевлением, как честолюбец. Он — самый великий миро-устроитель, он полон неугасимого энтузиазма, он верит истово в будущее мира, и эту огненную веру обнаруживает неистовством своего самоутверждения. Честолюбец дерзок, пылок, чувствителен, даже если он подчеркнуто сдержан, сосредоточен, немногословен, даже если печален, робок или угрюм.
Вообще внешность и поведение его могут быть самыми различными, и мы скоро зашли бы в тупик, пытаясь выявить честолюбца по особым приметам и манерам поведения. Все его действия направлены к избранной цели, и потому сколь многообразны пути к ней, столь же различается его поведение. Поэтому сказанные в начале слова следует считать душевной особенностью натуры честолюбца, характеристикой его внутренней жизни. Поведение же его, и даже мысли о себе самом, могут оставаться предельно скромными, непритязательными, трудолюбивыми.
Чествование приятно каждому, но единственно честолюбец превращает стремление к почестям в главный нерв и смысл своей жизни. Идея величия манит его. В грезах сновидений он, должно быть, нередко видит себя слоном, а после пробуждения сожалеет: зачем он в самом деле не родился серым гигантом, или синим китом, или — того больше — Великим Морским Змеем!
Яркие, почти живые грезы развивают в честолюбце способность воображения, умение мечтать, а также неудовлетворенность малым. В отличие от тщеславия, которое все запечатлевается в эффектной вспышке, честолюбие является гораздо более глубокой и серьезной устремленностью жизни. Неудовлетворенное честолюбие способно сжечь человека изнутри, и оттого даже вполне преуспевшие честолюбцы редко и глухо признаются себе в сущности своей натуры, и еще реже думают о ней. Их знание о своем честолюбии — тайное знание, скрыто диктующее все поступки, но крайне редко заявляющее себя в явном и откровенном виде. Одной из причин такой скрытности является глубокая суеверность честолюбивых натур; они не заявляют о своих притязаниях, боясь "сглазить" и обидеть богиню удачи. Они чрезвычайно ранимы, нет для них ничего болезненнее насмешки, и ничего они не страшатся более, чем уронить мнение о себе.
Оттого, что честолюбивые стремления обычно сокрыты, они не мозолят глаза и не досаждают окружающим. Напротив, честолюбивый человек легко уступает в мелочах, он никогда не встревает в склоку и тяжбу, он не притязает на все те маленькие поощрения и достижения, которые так ценят обыкновенные люди и вокруг которых кипят почти все страсти нашей обычной жизни. Сияющие цели честолюбца — его далекое солнце, которое ему светит и его манит. В движении к этому свету он может, конечно, по небрежности наступить на соседскую мозоль, но никогда не сделает этого со зла и обычно весьма доброжелателен к окружающим. Они ведь увлечены малыми, будничными целями, и потому не соперники ему. Самой обыденностью своих целей и жизней они выделяют его, честолюбца, в особенную личность. Вследствие этого честолюбивый человек ощущает бессознательную благодарность к обычным людям, они симпатичны ему. А поскольку мир в массе своей слагается из обыкновенных людей и заурядных жизней (так полагает честолюбец), то и в целом он расположен к миру доброжелательно и оттого в общении приятен, внимателен и вежлив.
x x x
Честолюбие движет социальными реформаторами, великими учеными, вдохновенными творцами — всеми, кто идет впереди, кто шагает в неведомое. Именно туда устремляется честолюбец, ибо там, в неведомом, всего вернее надеется найти себя. Точнее — свою славу; ведь он весь в ней, ибо она воплощает то, что привлечет к нему взоры всех людей.
В этой жажде всечеловеческого признания проявляется замечательная черта честолюбца — любовь к людям, потребность в их уважении и восхищении. Бывает, конечно, что увлеченный этой страстью честолюбивый человек, отчаявшийся получить ответ на свое чувство, прибегает к средствам постыдным или жестоким. Но разве само чувство виновато в этом? разве осуждаем мы любовь, хотя и она в диких или измучившихся людях приводит подчас к бессовестным и гнусным деяниям? Так и низменные проявления честолюбия мы должны отнести к трагическим последствиям чистой и возвышенной в своих истоках страсти. Однако увы! По мере того, как обыденная жизнь втягивает личность в свой оборот, честолюбие бледнеет и гаснет. Мало-помалу человек свыкается со скукою повседневного существования, и хотя еще мнит себя устремленным к высшим целям, на деле дерзает все реже и реже.
С течением времени он обнаруживает с ужасом свою похожесть на других, и тогда понимает, что его честолюбивые стремления — попросту несбывшаяся мечта. В душе каждого человека, наверное, живут, угасая, такие неосуществившиеся чаяния. Мы, покрывшись слоем "жизненной опытности", гоним эту мечту, или отмахиваемся от нее как от детской наивной выдумки, или смеемся над нею, или забываем, или заменяем наглядными, сподручными целями… но остается от нее легкая, иногда пробуждающаяся в душе печаль. Обеспокоенно оглядывается тогда человек, не в силах понять, откуда она берется, и вертит головой, рассматривая обстоятельства своей жизни в поисках неблагополучия, и не найдя сердится, и досадует на нелепое чувство, объясняя его плохой погодой и срывая раздражение на близких. А это всего лишь… вы знаете теперь, что это. И это значит, что каждый человек был честолюбцем, и потому осуждающий честолюбие вынужден будет осудить себя!
Педантизм
Педант — самый верный из подданных. Раз определив для себя систему мира, он хранит ее с усердием пчелы или муравья. Оттого он чрезвычайно удобен в быту — как в семейном, так и гражданском.
Всякое явление, цель или вещь имеет у него свое место, и железный закон связи этих явлений, действий и норм незыблемо поддерживается им. Твердо и непреклонно он стоит на своем, утверждая собственный образ жизни как нечто непрекословное. Педант сильнее и последовательнее самого сильного духом человека. Его ограниченность закрывает для него все иные возможности, кроме одной, им однажды избранной. Поэтому для педанта может быть лишь то, что есть. Представьте, сколь незыблемую опору в подобном душевном складе находит любой социальный строй!
Педантизм в самом буквальном смысле — положительное качество. Действительно, на какого человека можно положиться с большим основанием, чем на педанта? Надо лишь знать, какое течение дел принято им за норму, и тогда можно опираться на эти сведения с той же уверенностью, как если бы это было знание не о поведении человека, а о природной закономерности.
Неукоснительные привычки педанта особенно благотворно должны действовать на замученного суетой человека. В них он должен находить то же отдохновение, что в мерном плеске прибоя или в убаюкивающе-монотонном шелесте листвы. Так непременно должно быть… если, конечно, мы не задерганы до такой степени, что кроткая размеренность бытия педанта кажется нам угрюмым издевательством над естественным течением жизни. Тогда возникают гнев, ненависть, скандал и даже бытовое членовредительство. Однако, согласимся, это следует отнести на счет воспаленной психики, а не педантичности. Я твердо держусь того мнения, что с педантом легко, безмятежно, надежно, а скука и раздражительность — неминуемые спутники общения с педантичной личностью, — проходят ведь… проходят, правда?
Неопрятность
Неопрятность внушает людям зачастую большее отвращение, чем подлость. Это вполне естественно, ибо в неопрятности заключено не меньшее пренебрежение общепринятым, чем в подлом поступке.
