На товарной платформе, под навесом, что-то было ровно уложено в прямоугольник и затянуто доверху брезентом. Приблизившись с группой конников к этому прямоугольнику, я перерубил клинком веревку, державшую брезент. Тяжелое серое полотно упало вниз. И мы, солдаты беспощадной гражданской войны, не раз встречавшиеся лицом к лицу со смертью, замерли, потрясенные ужасной картиной. Перед нами аккуратным штабелем высотой не менее шести метров лежали исколотые, изрубленные, почерневшие на морозе голые трупы с кандалами на руках и ногах…
От местных жителей узнали, что незадолго до нашего прихода колчаковские каратели зверски убили в Барабинске группу красноармейцев и партийных работников, которые попали в плен к белым в 1918 году при отходе советских войск с Урала. Трупы этих мучеников и были сложены на станции.
Мы с честью похоронили тела погибших. Начальник политотдела дивизии, выступая на траурном митинге в присутствии всех жителей поселка, сказал:
— Запомните, товарищи, на всю жизнь запомните, детям и внукам своим расскажите, какой ценой пришлось платить за свободу, за светлое будущее социалистического государства рабочих и крестьян…
На следующий день полк двинулся дальше.
В дороге я вдруг почувствовал себя плохо: сильно заболела голова, пропал аппетит, начался кашель, ноги стали подкашиваться от слабости. Меня одели в трофейную собачью доху и посадили в сани.
Неподалеку от Новониколаевска (ныне Новосибирск) я, как будто немного одолев болезнь, снова сел на коня и присоединился к головному эскадрону. Мы должны были занять село Чик, находившееся рядом со станцией того же названия. По данным разведки, в селе стояла школа юнкеров, которые согласились сдаться в плен.
Когда приблизились к Чику, над воротами изгороди, окружавшей село, увидели белый флаг. Но из села по нам вдруг открыли огонь несколько станковых пулеметов. «Вот тебе и добровольная сдача», — мелькнула у меня мысль. В тот же момент мой конь вздыбился и замертво рухнул на твердый укатанный снег. Я выскочил из седла, отлетел в сторону. Почувствовал свинцовую тяжесть в правой ноге. Не смог ни встать ни даже повернуться…
Больше половины эскадрона погибло в результате подлого обмана колчаковцев. Но спустя несколько часов спешенные конники других подразделений Восточного полка взяли село и истребили юнкеров всех до единого.
Со мной долго возились в полковом лазарете. Оттерли спиртом прихваченные морозом пальцы рук и ног, тщательно перевязали тяжелую рану в правом бедре и «устроили» меня в штабной обоз: госпитали наши отстали и все еще находились где-то под Омском.
И вот начал я «преследовать» белых, лежа на санях, в упаковке из собачьих дох. Временами терял сознание.
А когда приходил в себя, видел тянувшиеся навстречу вереницы грязных, оборванных пленных. По обочинам дороги валялись полузанесенные снегом трупы колчаковцев, торчали брошенные противником пушки, повозки, кухни.
Таким образом я добрался до станции Тайга, где части 27-й и 30-й дивизий только что разгромили соединение польских легионеров. Отсюда меня отправили с санитаром в Томск, занятый уже 2-й бригадой нашей 30-й дивизии.
Сначала меня определили в гостиницу «Европа», где размещался хороший хирургический госпиталь, брошенный белыми. Однако там я не задержался. Дежурный врач установил, что я не только ранен, но и болен сыпным тифом. Меня перевезли в другой, инфекционный, госпиталь.
Ослабленный тяжелым ранением, почти два месяца боролся я со свирепым сыпняком. Потом мне сделали операцию: извлекли пулю, застрявшую в ноге. И только в апреле 1920 года закончилось мое лечение.
В погожий весенний день вышел я из здания армейского эвакопункта, держа в руках денежный аттестат, пачку ассигнаций и заключение военно-врачебной комиссии. В заключении было написано:
«Признать годным к нестроевой службе во фронтовом тылу. В целях быстрейшего восстановления здоровья обеспечивать усиленным питанием в течение трех месяцев».
Раздумывая о том, что делать дальше, случайно встретился с Иваном Карловичем Спариным. Бывший лекарь полка имени Малышева, оказывается, работал теперь старшим инспектором санитарного отдела 5-й армии. Узнав о моем положении, Иван Карлович предложил мне занять должность комиссара санитарных поездов, курсирующих на линии Томск — Тайга — Новониколаевск.
— Конечно, санитарная служба — это не конная разведка. Но и мы делаем очень важное дело — возвращаем в строй больных и раненых красноармейцев. Так что ты, дружище, не стыдись этой работы. Да, пользуясь обстановкой, нажимай на самообразование: знания нам нужны не меньше, чем боевой опыт, — так напутствовал меня старый коммунист товарищ Спарин.
И я стал комиссаром санитарной службы. Помня совет Ивана Карловича, с жадностью читал книги, внимательно слушал лекции, доклады. Бывало так: утром, беседуя с красноармейцами, разъясняешь им, в чем суть современного капитализма, а вечером на курсах комиссаров сам сдаешь зачет по политической экономии.
Нередко приходилось участвовать и в операциях по уничтожению белогвардейского охвостья, различных банд, которые занимались террором и грабежом. А тем временем наша тридцатая несла службу в Забайкалье, на реке Селенга, прикрывая советскую границу. За героический поход от Омска до Иркутска и уничтожение остатков колчаковской армии 30-я дивизия была награждена почетным революционным Красным Знаменем Реввоенсовета республики. Ей присвоили наименование «Иркутская».
Летом я получил письмо из родного полка от своих друзей Павла Быкова и Михаила Курилова. Они передавали привет от всех земляков и приглашали к себе, обещая угостить вкусной селенгинской рыбой.
Но осенью 1920 года 30-я дивизия была переброшена на Южный фронт.
Там она вновь отличилась — на этот раз в борьбе против Врангеля. Мои однополчане-малышевцы штурмом брали Чонгарские укрепления и вместе с другими советскими полками освободили от белогвардейцев Крымский полуостров.
Здесь, у берегов Черного моря, и закончился героический поход нашего прославленного соединения, прошедшего по долинам и по взгорьям славный боевой путь в суровые незабываемые годы гражданской войны.
Примечания
1
В 1912 году в результате длительной борьбы рабочим удалось добиться от царского правительства издания закона о страховании. В соответствии с этим законом на крупных предприятиях создавались больничные кассы (страховые общества) для оказания рабочим помощи в случае увечья или болезни.
Средства больничных касс составлялись в основном за счет взносов самих рабочих. Предприятия отчисляли лишь небольшие суммы. Поэтому социальное обеспечение трудящихся улучшилось мало. Однако у большевиков появилась возможность использовать новые легальные организации для массовой разъяснительной работы.
На Верх-Исетском заводе выборы правления больничной кассы состоялись в мае 1913 г. В 1914 году секретарем правления стал участник вооруженного восстания 1905 г. в Перми, член партии большевиков Иван Михайлович Малышев. — Авт.
2
После Февральской революции в секретных делах жандармского управления было найдено подтверждение того, что Верещагин являлся агентом охранки. — Авт.
3
Екатеринбургский уезд входил в Пермскую губернию. Губернатор, часто бывавший в Екатеринбурге — центре Уральской горно-металлургической промышленности, — в эти дни как раз приехал в город. — Авт.
4
Слесарь Верх-Исетского завода, член партии большевиков с 1905 года. Погиб в бою с белочехами в 1918 году. — Авт.
5
Западными отрядами командовал М. Кадомцев.
6
Пятнадцатого января 1918 года Совет Народных Комиссаров принял декрет о создании регулярной Рабоче-Крестьянской Красной Армии. На Урале, как и в других областях Советской России, начали формироваться красноармейские части. Первый Уральский областной съезд Красной гвардии, состоявшийся во второй половине февраля 1918 года, принял резолюцию о зачислении всех красногвардейских дружин в резерв Красной Армии. — Авт.
7
К этому времени царская семья была перевезена из Тобольска в Екатеринбург. — Авт.
8
Организация, созданная Временным правительством. В нее входили главным образом контрреволюционно настроенные офицеры, а также часть сагитированных ими солдат. — Авт.
9
Так называлась дача бывшего главного начальника уральских горных заводов, территория которой примыкала к поселку Верх-Исетского завода. — Авт.
