— Конечно, вошел в кровь, — бормочу я. — Попробуй не последовать, когда тут же вмешивается Принципиальное совещание и выворачивает вам шею так, как положено.
— А как же иначе? — удивляется она, искоса глядя на меня и все более отворачиваясь. — На то и принцип, закон природы, чтобы соблюдать неукоснительно. Все — значит все. Вбок — значит вбок. И чем больше угол поворота головы, тем разумнее личность. Все четко. Не то что сейчас, господи, хаос-то какой! Этот ваш принцип Горми — полное отсутствие принципов вообще!
— Почему? — сопротивляюсь я. — Нормальный принцип. Вы же знаете, чем заканчивалось следование принципу Сосо. Одни, стараясь быть лучше всех, так крутили головой, что сворачивали себе шеи, но подавали пример другим, и их называли принципиальными. А многие просто физически не могли, и им сворачивало шеи Принципиальное совещание. Смертельный номер! Государству нужны живые личности, а не мертвые.
— Государству нужны личности, соблюдающие принцип, — говорит она, и я вижу, как из ее левого глаза вытекает слеза. Может, и из правого тоже, но в профиль это незаметно. Пододвигаю стакан с водой и чувствую себя совершенно разбитым. Будь моя воля, я возможно и согласился бы, что принцип Сосо — лучший в мире. Но от меня-то ровно ничего не зависело, сами понимаете. Закон Горми зарегистрирован в Реестре, он действует, и что я мог сделать для этой красивой, но совершенно потерявшей рассудок женщины? Жаль мне ее стало, я видел — она отворачивается все больше, так и хотелось обежать кругом, вытереть ей слезы, но ведь я был на работе, я должен был убеждать посетителей, а не жалеть их.
— Послушайте, уважаемая, — говорю, — поймите, что принцип Сосо годится лишь для очень немногих личностей, у которых шейный аппарат так устроен, что позволяет голове поворачиваться хоть на полный оборот. Частный случай, но был ошибочно введен во всеобщий принцип. Вы должны видеть, что после введения принципа Горми народ стал здоровее…
— Разве может стать здоровее народ, поступившийся принципом? — удивляется она. — Разве может стать здоровее общество, в котором все вертят головами куда хотят?
— Но если уж смотреть в одну сторону, — резонно замечаю я, — то лучше вперед, чем вправо или назад.
— Нет! — она почти визжит. — Вперед должен смотреть тот, кто открыл принцип, а все, кто этому принципу следует, должны смотреть на того, кто принцип открыл, или назад, чтобы видеть пройденный путь и понимать, как плохо было раньше и как стало хорошо теперь!
Господи, думаю я, когда же кончится рабочий день, не могу я ее уговорить, и выгнать не могу, и сам уйти. Вот так, граждане судьи, дотянул я до конца смены и сбежал. Думал, что она больше не придет. Она пришла. Явилась и на третий день, и на четвертый. Я чувствовал, что при ее появлении у меня самого голова начинает непроизвольно поворачиваться вправо до боли в позвоночнике. Это было наваждение. Ее ничто не убеждало. В объективность природы она не верила. А я ведь тоже личность, граждане судьи. Она не давала мне работать. За три дня я не сумел зарегистрировать ни одного изобретения. Я детально изучил ее профиль: две родинки на левой щеке, ухо чуть удлиненное, но удивительно привлекательное, прическа строгая, короткая, деловая. Но нервы не выдержали.
— Послушайте, уважаемая, — я к ней все время так обращался, — вас не убеждает, что принцип Горми позволил наконец понять: шея обладает значительно большим числом степеней свободы — так биологические законы были приведены в соответствие со всеми прочими законами природы. Вы утверждаете, что не можете поступиться принципом, но ведь вы и следовать этому принципу не можете, физически не в силах, потому что это противоречит природе личности!
Она замерла, будто я влепил ей пощечину. Ей — женщине!
— Вы ответите за свои слова, — сказала она очень тихо, и у меня мороз пробежал по коже. — Для тех, кто верен принципу Сосо, нет преград. Ни в море, ни на суше.
— Принцип Сосо действительно гласит, — продолжаю я скучным голосом, — что верный принципал способен повернуть голову на сто восемьдесят градусов. Всем известны имена героев, которым это, как говорят, удавалось. Правда, сейчас мы знаем, что это было враньем, что подобное не под силу личности, если она действительно личность. Ну а фотографии, что публиковались в прессе, были просто…
Пока я говорил, ее щека становилась все более пунцовой от ярости.
— Я не могу поступиться принципом, — четко сказала она, — и докажу вам.
Она поворачивала голову все дальше, я увидел ее правое ухо, мы как-то отвыкли за последнее время от подобного зрелища, туловище ее оставалось неподвижно, я видел, как пленительно вздымается в волнении ее грудь, а выше отложного воротничка — напряженная в страшном стремлении свернуть позвонки прекрасная шея, и тогда я услышал хруст, у меня потемнело в глазах, я покинул рабочее место, подхватил женщину, которая медленно оседала на пол, попробовал влить ей в рот воду, но… В общем, сами понимаете, граждане судьи, вам ведь известны результаты гипертрофированного следования принципу Сосо. Я… Я к ней до того страшного мига и пальцем не прикоснулся. Прошу квалифицировать этот случай как самоубийство. Прошу освободить меня от уголовной ответственности по этому делу, поскольку никто из нас не поступился принципом. Я — новым, она — старым и неверным. Такая женщина, Господи Боже мой… Но ведь она сама… Граждане судьи, обещаю, что буду честно выполнять служебный долг и, когда в будущем откроют новый принцип личности, я занесу его в Реестр и буду следовать ему неукоснительно. Ну то есть пока не откроют еще один принцип, ведь, как известно, природа бесконечна…
Татьяна ГРАЙ
«СГИНЬ, ДИКАЯ СИЛА…»
Снега уже подернулись черным, осели, — словно скисли. Ветер дул резкий, сырой — весна… День хоть и воскресный был, да что-то нерадостный. Низкие тяжелые облака нависли прямо над головой, время от времени из чернеющих клубов вываливались на землю белые огромные хлопья, но едва лишь касались дороги — таяли, добавляя тяжелые капли к жирной грязи, и без того уже непролазной. Невеселый наступил день, муторный. Ни свет вокруг, ни тьма — все колеблется, все неверно, неустойчиво. Да только Анне было все равно. Муторнее ее дум никакой день быть не мог. Анна шагала с самого рассвета, переночевав в маленькой деревушке, верстах в пяти отсюда, — пустили добрые люди, обогрели, накормили… Анна расспросила хозяйку, далеко ли село, велико ли да каков там батюшка. Рассказали. Село зовется Никодимское, большое, по праздникам там ярмарки, и народ веселый живет. А поп в тамошней церкви новый, ничего пока о нем не знают. Прежний-то батюшка был хорош, добрый да безотказный; за требы много не брал, а с кого спросить нечего — даром и венчал, и крестил. Преставился в начале зимы, упокой, Господи, его душу… А теперь — отец Варсофоний, молодой. Из ученых. Знает-то он много. А каков человек — не разобрались еще.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
