Это было кровавое сражение. Со своего холма я видел, как побежали в беспорядке маленькие фигурки. Но я оставил им одну дорогу - лед замерзших прудов... Сброшенные на тонкий лед, осыпаемые ядрами, они тонули, тонули... Битва... а точнее, избиение противника закончилось лишь с наступлением темноты. Оба императора в постыдной панике, без эскорта, бежали с поля боя. Мы едва не захватили их в плен. Я отправил солдат снимать шинели с мертвецов, чтобы укрыть ими раненых. И около каждого дышащего велел разложить костер.
Теперь я мог отдохнуть и написать Жозефине: "Дружочек! Я разбил армии русских и австрийцев... Восемь дней я жил в лагере под открытым небом... Каждый день под дождем со снегом промокал до нитки, и ноги были холодные. (Эти детали почему-то интересовали ее больше, чем результаты сражений, во всяком случае, она всегда о них спрашивала.) Теперь нежусь в постели в красивом замке графа Кауница... надел свежую рубашку впервые за восемь дней и собираюсь поспать два-три часа... Я за
хватил 45 знамен, 150 пушек, 30000 пленных и среди них - 20 генералов. Убито 20000... (Их было куда больше, но она всегда боялась упоминаний об убитых.) Австрийской армии более не существует..." Это был самый краткий и оттого самый правдивый отчет о великой битве.
Отнятые у неприятеля пушки я повелел расплавить и соорудить из них ту самую колонну на Вандомской площади, которую нынче разрушили. Но, уверен, время ее восстановит... Уже на следующий день после Аустерлица я принимал австрийского императора. Так запоздало пришлось ему ответить на мой призыв о мире, посланный через отпущенного Мака... Мой штаб помещался на сеновале, и я принял Франца в палатке. И сказал ему: "Это и есть мой дворец. Уже два месяца я не знаю другого..." - Подразумевалось: "по вашей милости". "После такой победы он не может вам не нравиться", - льстиво ответил Франц.
Австрия вышла из коалиции. Перемирие было подписано. Францу пришлось потерять Венецию, Истрию и Далмацию - я присоединил их к своему Итальянскому королевству. Моих союзников, герцогов Баварского и Вюртембергского, я сделал королями - они получили Тироль и Швабию. Я воистину становился императором Европы!
Но русские хотели продолжить воевать. Безумцы! Я обещал Жозефине: " Завтра я обрушусь на русских, они обречены". Но обрушиться пришлось не на них. К разбитой России внезапно присоединилась столь долго колебавшаяся Пруссия. У глупца прусского короля колебания закончились именно тогда, когда должны были начаться. Что ж, сие только означало: после Вены мне сначала придется побывать в Берлине...
Император придвинул к себе тарелочку с любимыми пастилками. Только сейчас я заметил, что тарелка была из императорского сервиза - с изображениями его побед. На ней было написано: "Иена".
- К вечеру тринадцатого октября я вошел в Иену - тихий городок в горах. С вершины я наблюдал, как по равнине к Веймару текла человеческая масса. Это сосредотачивалась прусская армия. Они не знали, что я уже решил их судьбу... Ночью перед битвой я прошел с фонарем по дороге, которую саперы прокладывали на горе для пушек. Завтра эти пушки должны были уничтожить мирно храпевших внизу пруссаков. Да, они хорошо выспались перед смертью. Я же не спал. До рассвета следил, как поднимали артиллерию на высокое плато. И сам расставлял орудия...
Взошло солнце. Я отдал приказ наступать. С высоты гор артиллерия обрушила шквальный огонь. И корпуса лучших моих маршалов Сульта, Ланна и Ожеро двинулись на противника. Это была ожесточенная битва... Храбрец Ланн был контужен, у Даву прострелен мундир в нескольких местах. Пруссаки держались, но я уже знал - из последних сил. Как всегда, я физически чувствовал пульс боя; пришел черед кавалерии Мюрата... Я приказал: "Пора!" и Мюрат с саблей наголо, счастливый, пьяный от упоения боем, поскакал впереди, возглавляя яростную атаку...
Разгром оказался пострашнее Аустерлица. Пруссаки потеряли двадцать две тысячи убитыми, двадцать генералов полегли на поле боя. Мы захватили десять тысяч пленных и множество знамен. Прусская армия вслед за австрийской перестала существовать...
А потом погибла и последняя надежда пруссаков - лучший их полководец герцог Брауншвейгский. Я разгромил его войско в двадцати километрах от Иены. Бегущие остатки его армии смешались с беглецами из-под Веймара... В девяносто втором году герцог обещал прийти во Францию и сжечь революционный Париж. Так что я имел право поступить точно так же и с его Брауншвейгом и Берлином. Но, конечно же, не стал. Хотя при взгляде на архитектуру Берлина люди с хорошим вкусом непременно одобрили бы меня. Взгляд здесь постоянно натыкается на самое дурное подражание греческой архитектуре и французским дворцам...
Я въехал в Берлин на белом коне через знаменитые Бранденбургские ворота. (Они ужасны: греческая колоннада, увенчанная... римской квадригой!) Там меня торжественно встретил бургомистр с ключами от города. Тысячи горожан высыпали на улицы, испуганно глазели на меня, окруженного маршалами и гвардией. Я приказал бургомистру, чтобы жизнь в столице шла как обычно... Горожане подчинились безропотно, магазины и кафе тотчас открылись.
Да, этот народ воспитан в духе абсолютного подчинения власти! Слепое повиновение своему королю является здесь честью для подданных. Самое раболепное государство Европы! К примеру, история с квадригой, венчавшей Бранденбургские ворота. Мне пришло в голову лишить берлинцев этой статуи. Я заметил: если варварский народ лишить любимого символа, то сие как бы заставляет его окончательно принять поражение. В Москве, например, я придумал вывезти гордость русских - колокол с главной колокольни в Кремле. Там я сделал это по-русски - дал деньги какому-то пьянице, и тот влез на головокружительную высоту... В Берлине я это сделал по-немецки: просто приказал им снять квадригу. И они аккуратно исполнили мое приказание. Я отправил ее в Пантеон. Излишне говорить, что пруссаки, войдя в Париж в четырнадцатом году, тут же повезли обратно в Берлин свое жалкое сокровище...
Но вернемся в дни моей победы... Фридрих Великий - единственно великий король из всех этих тупых Гогенцоллернов. Недаром в молодости он решил бежать из собственной страны. Он всю жизнь издевался над глупыми подданными. Когда, к примеру, его спросили, как строить университет, он показал на изящно изогнутый дворцовый комод и сказал: "Так!" Болваны, не поняв юмора, так и построили... Возведя театр, он поставил в нем единственное кресло для себя. Остальные должны были стоять, но они не чувствовали себя ущемленными - ведь таков приказ. Этот великий немец ненавидел все немецкое. Он говорил про отечественных певиц: "Я скорее разрешу вывести на сцену лошадь, чем немецкую певицу". Недаром он построил себе дворец за городом и жил там - чужой среди сограждан...
Кстати, берлинский дворец Гогенцоллернов - бездарное и жалкое подражание Тюильри. В тронном зале, обитом красной материей, на постаменте под балдахином стоял безвкусный трон. Помню, за нами все время плелся лакей. И, когда Мюрат взял на память с камина золотую кружку, он страшно закричал и бросился к маршалу, беспрерывно и жалостливо что-то бормоча. Оказалось, старший лакей приказал ему следить, чтобы ничего не пропало! Я повелел спросить его: не заметил ли он часом, что пропала другая довольно заметная вещь - его государство? Но он не слушал и по-прежнему молил поставить назад кружку. Мюрат поинтересовался, не боится ли он, что сейчас его разрубят ровно напополам. Лакей побледнел, сказал, что очень боится, но должен выполнить приказ, и всё продолжал твердить о кружке. Я велел гнать его в шею... Но, пока мы обходили парадные комнаты, лакей постоянно возникал в дверях. Его били, даже ткнули разок шпагой, однако он не отставал. В конце концов я велел Мюрату отдать ему кружку... Поселившись во дворце великого Фридриха, после этой истории я велел прогнать из Сан-Суси всю немецкую прислугу.
Во дворце я нашел забавное письмо от перепуганного прусского короля, где он надеялся, что меня радушно встретила его столица и что мне понравится дворец великого Фридриха. Мне он понравился, и я остался жить в Сан-Суси. Я обедал за столом, где великий Фридрих собирал великих философов. Здесь обитала тень Вольтера, которого великий король столь часто звал "погостить в Сан-Суси". И оттуда я забрал самое ценное - шпагу Фридриха и часы, отсчитывавшие его время...
Император посмотрел на часы на столике.
- Часы я оставил себе, вот они. А шпагу, его генеральский шарф и знамена, под которыми он сражался, я отправил в Париж, в Дом Инвалидов - дом нашей славы... Естественно, нынче немцы все увезли обратно...
На следующий день я сделал смотр своей армии, а потом отправился к гробнице великого Фридриха, где так трогательно клялись меня уничтожить русский император и прусский король. Фридрих покоился в склепе, в деревянном гробу, обитом медью, без всяких украшений...
Завоевание Пруссии продолжилось. Мои маршалы двинулись из Берлина в глубь страны, одерживая победу за победой - Штеттин, Пренцлов, Любек, Кюстрин...
