лучшие дни.
Старинные миниатюры
Оно объявляет об отмене канонов,
Оно само станет каноном.
МИНА КАНДАСАМИ, «ЭТО СТИХОТВОРЕНИЕ ПРОВОЦИРУЕТ ВАС»
Мастера кино, насмотревшись на Запад, задумали снять не цветочную любовную сагу, а картину с содранной кожей двух столетий. Зрители должны были провалиться в восемнадцатый век, почувствовать его запах с экрана.
В фильме не могло быть лиц с рекламных плакатов, которыми заклеены сплошь мои стены. Мысль безрассудная, ведь любят именно такие лица. Поглядеть на них да поплакать над горькой судьбой ходят семьями и целыми кварталами.
Мастера кино решили рискнуть и создать фильм, который понимали бы в мире за пределами субконтинента. Они заключили контракт с иностранцами, и те учили их тому, что умеют сами.
Фильм намеревался стать золотым украшением моей истории. Мастера изучали старинные книги и живопись, ездили по дворцам и музеям. Они рассмотрели множество могольских миниатюр: узоры одежд, нежность движений, сотни глаз, тонко вырезанных на лице, с чёрными зрачками, которые словно плавают в белом тумане.
Я позабыл настоящие лица людей того времени, столь нужные мастерам для фильма. По мне, люди всегда были одинаковыми. Они всегда прорастали из плоти друг друга, становились такой же плотью и тлели. Всегда посередине их лиц торчали носы, глаза глядели по сторонам, где б найти что получше. Картины, на которых люди застыли с цветком лотоса, копьём или павлином, лишь смутно напоминают тех, живших когда-то. Тех, которые рыдали, размазывая сырость по щекам, хохотали, широко распахнув рот, так что уголки его рвались, любили своих жён, зажмурив глаза и мечтая о красивой соседке.
Мастерам кино приглянулось лицо волоокого, одичавшего в трущобах Амира. Оно показалось им чуть похожим на лицо пешвы Баджи-рао из обветшалых музейных книг, чудом сохранившихся после сотен муссонов. В тяжёлых белках Амира мастера увидели дворцовое томление могольских миниатюр.
А я знал этого пешву и скажу, что в Амире ничего от него не было. Опаленное солнцем лицо Баладжи Бхата было слеплено крупно, грубо. Черты Амира, унаследованные от Мумтаз, казались немного девичьими, изящными. Они-то и напомнили старинные портреты, прорисованные чуткой рукой художников. Вот у сына Баладжи, Шамшера, рождённого от любовницы Мастани, против которой ополчился весь дворец, была привычка, как у Амира, утирать пот со лба свёрнутым в несколько слоёв платком. Баджи-рао не замечал ни пота, ни раскалённого солнца.
Картинка в одной старинной книжке, которую перекопировали для себя мастера кино, послужила пропуском для Амира и ещё четырёхсот человек в сито отбора. По правде говоря, ни один из них не походил лицом на настоящего Баладжи Бхата.
Пешва
Прицел камеры и прожектор,
Танцующие войска,
Кастинг в постели.
АНУЖ ТИКУ, «БОЛЛИВУД»
Для начала мастера кино просили артистов представиться. Амир готовился основательно и успел упомянуть о своих чувствах к женщине-иноверке, подобных той страсти, что переживал пешва, об их с Марией изгнании.
Гоувинд, слышавший эти слова, повторил их почти точь-в-точь и, как мы знаем, не солгал. Мастерам кино, которые наблюдали актёров сквозь дым сигарет и кофейный пар, это пришлось по вкусу.
Предстояла долгая работа, из четырёхсот, жаждущих роли Баладжи, должен был остаться один. Мастера работали размеренно и осторожно, не спешили, несмотря на стоимость аренды павильонов и гонорары иностранцам. Они помышляли сотворить кино безупречное, как старинные ручные ковры Джайпура.
Разве киноискусство не такой же промысел, как медленное ковроткачество? Нужно отсортировать лучшую шерсть, очистить её и спрясть в прочные нити. Нити окрасить в густые насыщенные цвета, соткать вручную полотно с прихотливым узором, вымыть его с водой от природного блеска, былинок и грязи. Выровнять, обрезать неровный ворс и отправить на экспорт.
Амир получил несколько монологов, распечатанных на добротной твёрдой бумаге. Он вызубрил каждую букву, помнил все знаки препинания в тексте. В библиотеке Амир впитывал каждое слово о пешве, гордом воине, который своим мечом вёл к величию государство маратхов и не проиграл ни одной из сорока битв. Его державу унаследовал наш штат Махараштра, что раскинулся вдоль океана и Западных Гат, вторгается глубоко за сердцевину субконтинента. Махараштра на древнем языке санскрит и значит «великая страна».
Амиру думалось показать, что царственный пешва не был божеством, но человеком, знакомым со страхом, болью сердца, разладом. Он прячет чувства на людях, как все мужчины.
Амир уходил вдаль от деревушки, в самый край пустыря и там словно умалишённый отрабатывал жесты, голос, походку пешвы. Он представлял перед собой ряды войск и боевых слонов. Это доставляло ему немалое удовольствие и отвлекало от мелкой пронизывающей суматохи жизни. На него приходили посмотреть босоногие дети рыбаков.
Потом дети привели матерей, а скоро на репетиции Амира стала собираться вся деревня. Он просил кого-нибудь из рыбаков побыть генералами и титулованными особами. Марию ставил на роль любимой Мастани. Толстую рыбачку Минакши Амир хотел назначить первой женой пешвы, Кашибаи, но мужу Минакши это не понравилось, он заревновал и разозлился. Тогда Кашибаи стала играть другая соседка, Раджи.
Сначала рыбаки стеснительно посмеивались или даже хохотали от стыда, изображая полководцев и придворных браминов. Постепенно все втянулись в игру, помогая Амиру прожить судьбу воина, проработать все дворцовые интриги, ревность чиновников, военные тренировки, разговоры с жёнами. Часто рыбацкий народ погружался в роль не хуже самого Амира. Он чувствовал, что работа теперь идёт легче, обретает форму, объём и гармонию. Нужно было лишь больше и больше тренироваться.
Благодаря книгам и репетициям на пустыре Амир учился думать как пешва. Ради Баджи-рао он окончательно отошёл от веры своей семьи. Ведь пешва сражался с мусульманской Империей Великих Моголов за царство индуистов. Впрочем, Амир всегда считал себя скорее атеистом и не видел в этом большого препятствия.
Чтоб понять эпоху своего героя, Амир внимательно изучал коллекции исторического музея. Он осмотрел всё – от оружия и живописи до монет и рыболовных крючков.
Пешва Баджи-рао стал их с Марией смыслом, третьим человеком в лачуге. Амир часами дожидался своей очереди на пробы у павильонов «Кастико», и рядом с ним стоял пешва в доспехах. Мария шла встречать Амира через пустырь, старые кварталы, по дороге, тёмной от веток фикусов, а за ней шагал пешва, с сожалением оглядывая окрестности.
В её повседневности, уменьшенной до величины рисового зерна, скупой на события, прогулка до павильонов становилась торжеством. Перед тем как идти к Амиру в «Кастико», Мария тщательно мылась на полу лачуги,
