В этот момент в ночном небе, словно медленно парящий парашютик одуванчика, показался Улисс и не нашел ничего лучшего, как сесть ко мне прямо на голое плечо. Согнав его, я принес миску с едой, которую он тут же принялся клевать и заглатывать, издавая при этом тонкие гортанные звуки и помаргивая блестящими глазами.
А повозка тем временем медленно, но настойчиво подбиралась к нашему дому, и вот она уже вкатила во двор. Восхищенный открывшимся зрелищем, я высунулся из окна.
Сзади никакого костра не оказалось. Сидевшие там субъекты оба держали по огромному серебряному канделябру, и в каждом канделябре было по несколько большущих белых свечей, какие обычно ставят в церкви Святого Спиридона. Оба седока громко и безголосо, но с большим апломбом пели песню из «Девы гор», изо всех сил стараясь попадать в такт.
Повозка остановилась у самых ступеней лестницы, ведущей на веранду.
— В семнадцать лет… — печалился явно английский баритон.
— В семнадцать льет!.. — вторил ему голос с ярко выраженным среднеевропейским акцентом.
— Волшебною очей голубизною, — пел обладатель баритона, дико размахивая канделябром, — пленен он и сражен был наповал…
— Сражен биль наповал… — подтягивал среднеевропейский акцент, придавая бесхитростным словам столь сладострастный оттенок, что не услышав — не поверишь.
— А в двадцать пять… — продолжал баритон.
— А в двадцать пьять…
— Пленился он совсем другою…
— Пленилсья он совсьем другою…, — скорбно подхватывал среднеевропейский акцент.
— И понял, сколь напрасно он столько лет страдал! — закончил куплет баритон и так яростно взмахнул канделябром, что свечи повылетали из него, словно ракеты, и со свистом попадали в траву.
Дверь моей спальни открылась, и вошла Марго, одетая в ночную сорочку из множества кружев и чего-то напоминающего муслин.
— Что это за шум? — прошептала она хриплым осуждающим тоном. — Ты же знаешь, что мама нездорова.
Я объяснил, что не имею никакого отношения к источнику шума и что, похоже, нашей компании прибыло. Марго тоже высунулась из окна и уставилась на повозку, где певуны уже собрались затянуть следующий куплет.
— Слушайте, — крикнула она приглушенным голосом, — нельзя ли потише? Мама болеет.
Тут же пение смолкло, и в повозке поднялась долговязая фигура. Она подняла канделябр и с серьезным видом взглянула на высунувшуюся из окна Марго.
— Ни в коем случае, милая барышня, — сказала она замогильным голосом, — ни в коем случае не тревожить муттер.
— Ни в коем случае, — согласился из повозки английский баритон.
— Как ты думаешь, кто бы это мог быть? — взволнованно прошептала мне Марго.
— Да друзья Ларри, кто же еще? Ясно как Божий день.
— Так вы друзья моего брата? — прощебетала Марго из окна.
— О да, благородное созданье! — молвила высокая фигура, качнув канделябром в сторону Марго. — Он пригласиль нас выпивать.
— Хм… Минутку, я сейчас спущусь, — сказала Марго.
— Всю жизнь мечтал глядеть на вас поближе, — сказал долговязый, как-то неуверенно кивая.
— Увидеть вас поближе, — поправил тихий голос из повозки.
— Сейчас я спущусь, — шепнула мне Марго, — впущу их в дом и прослежу, чтобы вели себя тихо. А ты пока разбуди Ларри.
Я надел шорты, бесцеремонно схватил Улисса, который в полудреме безмятежно переваривал пищу, и вышвырнул его в окно.
— Вот это да! — сказал долговязый, наблюдая, как Улисс улетал вдаль над посеребренными лунным светом верхушками олив. — Совсьем как в замке Дракулы, правда, Дональд?
— Ей-богу, правда, — ответил тот.
Я помчался по коридору и ворвался в комнату Ларри. Чтобы растормошить его, потребовалось некоторое время, поскольку он, боясь заразиться от мамы, перед сном принял для профилактики полбутылки виски. Но вот наконец он проснулся и сел на кровати, глядя на меня туманным взором.
— Тебе какого лешего? — спросил он.
Я объяснил, что прибыли два каких-то субъекта, которых он пригласил выпить.
— Только этого не хватало, — сказал Ларри. — Поди скажи им, что я уехал в Дубровник.
Я объяснил, что это будет неудобно, тем более что Марго уже пригласила гостей в дом, а так как мама неважно себя чувствует, ее нельзя тревожить. Недовольно ворча, Ларри встал с постели, натянул халат, влез в шлепанцы, и мы по скрипучей лестнице спустились в гостиную. Первым, кого мы там увидели, был Макс — худощавый, жизнерадостный, добросердечный малый. Растянувшись в кресле, он помахивал канделябром, в котором не осталось ни единой свечи. В другом кресле, ссутулившись, сидел угрюмый Дональд, похожий на помощника могильщика.
— Какие у вас вольшебные голубые очьи, — сказал Макс, поводя на Марго указательным пальцем. — А ведь мы были петь о голубых очах, да, Дональд?
— Мы пели о голубых очах, — поправил Дональд.
— Я так и сказаль, — доброжелательно заметил Макс.
— Ты сказал «мы были петь», возразил Дональд.
Макс на секунду задумался.
— В любом случай, — заявил он, — очьи были голубой!
— Были голубые, — поправил Дональд.
— Наконец-то, — чуть слышно сказала Марго, когда мы с Ларри вошли в гостиную. — Я так понимаю, это твои друзья, Ларри.
— О, Ларри! — возопил Макс, пошатываясь с неуклюжей грацией жирафа. — Ты приглашаль, вот мы и приходить.
— Очень мило, — сказал Ларри, пытаясь изобразить на своем сонном лице нечто вроде радушной улыбки. — Вы не могли бы говорить немного потише, поскольку мама приболела?
— Муттер, — сказал Макс с неколебимым убеждением, — самая важная вьещи на свьете!
Он повернулся к Дональду и, приложив палец к роскошным усам, сказал «тс-с!» с такою яростью, что мой преданный Роджер, до этого мирно дрыхнувший сном праведника, тут же вскочил и разразился заливистым лаем. К нему тотчас же присоединились Вьюн и Пачкун.
— Ну так же нельзя, — заметил Дональд, когда лай на секунду смолк. — Гости не должны доводить собак до такого скандала.
Макс встал на колени и облапил своими длинными руками неумолкающего Роджера. Я наблюдал за его действиями с некоторой долей тревоги: а вдруг Роджер не так поймет?
— Тьише ты, гавкалка, — сказал Макс прямо в ощетинившуюся, воинственную морду Роджера.
К моему удивлению, Роджер тут же замолк и стал как ошалелый лизать Макса в лицо.
— Так… хм… хотите выпить? — сказал Ларри. — Извините, что не прошу вас задержаться надолго, — к сожалению, мама больна.
— Вы очень любезны, — сказал Дональд, — очень любезны. Однако я должен извиниться за него. Что вы хотите, чужеземец.
