Привезенный из кургана Великой Степи, из Лукоморья, памятник-статуя безмолвно стоит у двери главной библиотеки страны — в Москве. Мнe, современному сородичу, он будто с укором шепчет что-то, напоминает о себе. Мы не вправе забывать свою историю и тех, кто создавал ее.
Александр Леонидов
Гражданское общество, или Одиночество в толпе
…Но каковы различия! У нас «Свободный» корнесловно родственней слову «СВОЙ», «СВОИ». У них «Free», «свободный» — этимологически близко понятиям «чужой», «ничейный», «сирота»… У нас отсутствует противопоставление индивидуальности коллективности: я — «свой», мы — «свои». В переводе на английский это уже прозвучит как «mу» и «our» — совершенно разнокоренные слова…
Из трудов известного филолога О. Н. Трубачева
О гражданском обществе говорит президент, его касаются в речах высоколобые теоретики, его именем собирают форумы чиновники, во славу его многие готовы приносить жертвы и совершать сомнительные подвиги. Но не прививается ли идея гражданского общества в России с упорством, достойным лучшего употребления? Ведь подчас его лоббисты ограничивают свои объяснения детским лепетом — мол, это будет «хорошее общество, в котором всем станет хорошо». Неубедительно, а главное — ненаучно.
Прежде чем лезть под хомут, надо взвесить его на руке — не слишком ли тяжел или жёсток?
Начнем с простейшего. Корнесловно «гражданское общество» — это прежде всего не военное и не церковное общество, а нечто противопоставленное им.
Как и в большинстве случаев, корнесловное происхождение формулировки несет на себе и отпечаток сути явления, и «родимое пятно» его происхождения.
Полноценную «прописку» в теории государства и права теория «гражданского общества» получает в трудах крупного британского теоретика Джона Локка (1632–1704) — материалиста, эмпирика, рационалиста. Впрочем, началось все не с него, а несколько ранее.
А дело было так. На суровом, промозглом острове, где царят вечные туманы, болота и дожди, на Альбионе, жили мрачные люди, некогда вытесненные сюда солнечной и жизнерадостной Европой. Промышлением Божиим этим вечным ревматикам суждено было навязать свои тяжкие комплексы и патологическую рефлексию всему человечеству…
У каждой философской школы есть очевидные объективному читателю огрехи; русские философы частенько заговариваются, немцы скучны, французы порой легковесны и публицистичны. От британцев, от Бэкона, Гоббса, Локка, признаем честно, порой попахивает преисподней…
Общее направление британской философской традиции указал Френсис Бэкон — знаменитый философ и коррупционер в одном лице (что уже удивительно для иных духовных традиций!). Он недаром провозгласил: «знание — сила!», превратив тем самым британскую направленность познания в разновидность клыков, когтей, дубин, штыков и копий. Если знание — сила, то незнание — слабость, которой нужно пользоваться. В головах ущербных, одержимых комплексом неполноценности людей происходит нетипичный, в общем-то, для мировой истории цивилизаций поворот — от жертвенного служения и самоотдачи человека к хищному использованию им своего окружения.
Возник бунт части против целого, выход органов (людей) из безусловного подчинения организму (социуму). Англиканская традиция пришла к выводу о том, что «частное — свято», а общественное имеет право существовать, только если служит частному. В рамках этой концепции происходило необратимое духовное одичание пуритан. Локальные безобразия работорговли, людоедских огораживаний и казней за украденную булку обернулись всеобщим кровавым торжеством английской буржуазной революции. Любопытно отметить, что одним из поводов к революции (помимо прочих) послужил тот факт, что королевские эдикты мешали сгонять крестьян с земли, а «джентри» хотели в полной мере воспользоваться своим правом разводить овец на обезлюдевших пастбищах бывших сельских угодий. И наиболее страшные огораживания происходят не ДО, а ПОСЛЕ английской буржуазной революции.
Как декабристы разбудили Герцена, так и ужасы революции разбудили политический гений Томаса Гоббса. Не отрицая святости частного, Гоббс был вынужден все же признать «скорбную необходимость» государства (которое он величает «Левиафаном» — чудовищем). Увы, Гоббс узрел во всей очевидности, что частники, «святые» новой, пуританской, религии, не могут друг другу доверять по причине взаимной злобности. Множеству монстров частного мира («войне всех против всех») Гоббс противопоставил монстра абсолютизма.
Нетрудно заметить, что это не было простым возвратом в мир феодальных самодержавных концепций. «Отца народа» и «Помазанника Божия» у Гоббса сменяет на троне «Левиафан» — монстр, чудовище! Гоббс заранее подложил под реставрированный трон Стюартов некий вызов рационализму.
Отвечать Гоббсу судьба выдвинула Дж. Локка. Политологические труды Локка, таким образом, явились не сами по себе, они стали ответом на позицию Гоббса, равно как и на позицию тогдашних клерикальных монархистов (например, Р. Филмера). Впрочем, с Гоббсом Локк стоит на одном поле, а от Филмера бесконечно далек.
Локк уже не спорит с тем, что люди — дикие, злобные павианы, только и думающие, как бы что украсть у соседа или вообще его укокошить. Жизнь в Англии времен Локка настолько десакрализирована, что понятиям Божьего промысла или общей метафизической нравственности уже нет места. Отношения между людьми у Локка характеризуются узким рационализмом и сугубой рассудочностью. Адресуя свой труд и новое понятие «гражданского общества» именно павиану, а не подобию Божию в человеке, Локк старается доказать, что жить в мире ВЫГОДНЕЕ, чем резать друг друга днем и ночью.
Итак, первый шажок: «частное — свято». Второй: чтобы частники не загрызли друг друга, нужен Левиафан, служащий частному как принципу и одновременно карающий частников как личностей. Третий, не лишенный интеллектуального блеска, шаг Локка: ошейник на Левиафана в виде «гражданского общества». Гражданское общество — это прежде всего механизм взаимного контроля между не доверяющими друг другу частниками и государством. Оно не может подменить собой, вытеснить ни частную собственность, ни государство — это не его функция. Оно обречено болтаться между ними как институт взаимной слежки. Оно — общественная система, общественный институт как государство, но создано и функционирует по частной инициативе и на складчину частного финансирования. Гражданское общество, в редакции Локка, дает государству право и инструмент карать недостойных подданных, равно как и подданным карать недостойное государство. Уже современники упрекали Локка в том, что такая концепция ведет к гражданской войне. Локка это не смутило: «Винить следует тех, кто своими действиями привел к ней (гражданской войне. — А. Л.), а не тех, кто отстаивает в ней свои права».
Локк положил консенсус в основу общественного договора, общественный договор — в основу гражданского общества, наконец, гражданское общество — в основу гарантий собственности, политических свобод и прав человека. Эта «матрёшка» отражена в «Двух трактатах о правительстве» Локка, которые вышли в 1660 году, предопределяя во многом американскую, французскую и иные либеральные революции будущего.
Англикански чистая и кристально рассудочная концепция, перемещаясь с полей атлантического мировоззрения на просторы евразийского мышления, постепенно затуманивалась и утрачивала черты отчетливой схемы. У Г. Гегеля «гражданское общество» уже некая «система потребностей, основанная на частной собственности». Он добавляет сюда имущественные и сословные отношения, правовые нормативы, даже нравственность. И получается, что гражданское общество Гегеля есть везде, где есть граждане, его нельзя ввести указом или отменить, хотя отцы постулата совсем не о том говорили. К тому же у Гегеля, вполне в согласии с немецкой традицией, гражданское общество подчинено государству, как слуга господину. В итоге Маркс попросту отбросил понятие «гражданского общества», как «слишком туманное», «ненаучное понятие». Но это справедливо только по отношению к пруссофилу Гегелю. Мы видели, что в устах людей, не думающих боготворить прусскую монархию, нет ничего туманного и ничего ненаучного.
Так что же это такое, с позиций сегодняшнего дня, когда теория подтвердилась практикой, — таинственное «гражданское общество»?
Прежде всего отметим, что гражданское общество зиждется на нравственности контракта, предполагающего существенную выгоду сторон.
Ввиду этого нравственность христианства так же отличается от нравственности гражданского общества, как клятва Гиппократа от условий медицинской страховки. Гиппократ клялся помогать всем страждущим, а страховая медицина поможет только при наличии полиса, только при заключении выгодного и для нее контракта.
