Еще секунд шесть потребовалось, чтобы осмыслить увиденное.
Себя Кирилл узнал последним, как это ни странно. Может быть, потому, что он получился как бы слегка со спины, румяное ухо вышло лучше, чем полупрофиль. Столь же хорошо, как ухо, вышел Луи. Тоже не мгновенно вспомнилось, кто это. С Луи они да, общались чуть больше, чем с другими членами делегации парижских коллег – просто в силу возраста. Все остальные-то были мужиками вроде Татищева, конечно, только по годам, потому что в остальном ничем не походили на лауреата премии Ленинского комсомола, глухо застегнутого на все пуговицы… А Луи – да. Английский он знал хуже, чем Кирилл (Кирилл возгордился), но этого хватило, чтобы о чем-то весело потрепаться в ходе осмотра московских музеев… Но! Не более того!
По антуражу Кирилл узнавал время, место, ситуацию: пиджаки, портьера с искрой… Прощальный банкет в ресторане – но боги, никакая фототехника мира не могла так исказить неловкий приветственный поцелуй в щеку.
Люди на снимке целовались страстно, грубо, недвусмысленно – взасос.
Этого не может быть.
Кирилл наконец попробовал рассмеяться, прочистив оглушительное горло, но получилось неестественно.
– Это фотошоп, – сказал наконец он.
– Фотошоп, – то ли согласился, то ли пожал плечами Циглинцев – спокойный, как море или горы. И, смяв снимок, выбросил в бак с окурками. Больше он не проявлял к Кириллу никакого интереса. А впрочем, он и раньше, все эти пять минут, его не проявлял.
Кирилл бежал с поля битвы в изумлении.
За своим (еще своим) столом, под мерное жужжание Татищева, он приводил свои мысли в порядок. Пытаясь хоть что-то понять.
Не странно, что Циглинцев так легко от него отстал. Он вообще имел свойство сразу сдавать назад (что ж ты, фраер, сдал назад). Был случай как раз после отъезда французов – тогда, давно: с прощального банкета, на котором гости и напиться не успели, к их колоритному сожалению, прошло недели полторы. Циглинцев попросил зайти. Был он в тот день бодр, весел и смешлив.
– О, сколько плакатов с хоккеистами, и только один календарь с голыми бабами, – пошутил Кирилл, впервые попав к нему в кабинет.
– Осторожно, у него страницы склеились, – отвечал Циглинцев ему в тон.
Посмеялись.
Шутки, шутки про баб, шутки просто, партизанский коньячок, и Кирилл даже не заметил, как перешли к неведомому делу:
– А французы тебе давали визитки?.. А сможешь принести посмотреть?..
Отмахиваясь слабыми отговорками («да там, кажется, почти и нет ничего, карточек пять… не знаю, не помню»), и все еще сводя дело к шутке слабеющим усилием воли, Кирилл понемногу выпадал в тихую панику. Зачем это надо?! Ведь в соответствующих отделах ОКБ и так известно, кто приезжал в составе делегации. Есть списки. Есть приглашения, документы на визу, все данные. Пожалуйста. Тон циничного дружеского стеба, верно взятый Циглинцевым, не позволил тогда Кириллу, замороженному паническими мыслями, сразу эти вопросы задать. И почему он?.. Почему не Татищев, как главный с «принимающей стороны»? (Хотя французы побывали, конечно, и у генерального, и их там даже скромненько угощали: отдельно – стол с генеральным, отдельно – стол с соками и фруктами.) При чем тут Кирилл, если он вообще ничего не решает?..
Вопросы плодились по мере того, как Кирилл оставил Циглинцева в его завешанном хоккеем кабинете, раздумывал на рабочем месте, раздумывал вечером дома, тягостно не решаясь делиться даже с Яной (хотя, как потом уже, запоздало, подумал, тут-то ее влиятельный отчим как раз и мог помочь). Он обязан, как сотрудник предприятия? Или это все-таки что-то вне должностных инструкций? То есть можно отказаться?.. Это вообще будет честно по отношению к гостям? А может, это, наоборот, как-то повредит общению «сверхзвуковых» отделов двух стран? Может, пойти сначала посоветоваться к Татищеву?.. Кирилл даже сделал попытку заговорить назавтра, но что-то держало его, как ложный стыд – жертву изнасилования.
В итоге, все-таки пошел, как на казнь, с неровной пачкой визиток, поблескивающих не тяжелым золотом, как карточки аналогичных соотечественников, а больше легкомысленными – как игрушки – красными и синими цветами.
Он мог оценить и профессионализм Циглинцева. Ничем, казалось бы, не заинтересовавшись и особо даже не глянув на «улов», тот сразу выудил одну ничем не примечательную карточку:
– А почему здесь российский номер?
Телефон на визитке действительно начинался на +7: больше ни единый знак не выдавал ничего российского.
– Не знаю… – оторопело ответил Кирилл. Он даже не помнил человека, давшего это ему. – А что это может значить?
Но Циглинцев уже не отвечал, гордо, будто нес тайное знание…
Но и Кирилл был не так прост.
Ощущая себя Джеймсом Бондом, а то и вовсе шпионом неизвестной родины, перед тем он сходил в техслужбу и отксерил визитки. Не то чтобы думал, что Циглинцев всерьез «зажмет» какую-то из карточек – а вдруг он захочет лишить Кирилла связи с неведомым французом, ха! – но… Так спокойнее. И смешнее. Смешнее ощущать себя в неведомой игре. Игра же оказалась еще более неведомой, и когда Циглинцев на неделе походя вернул визитки, Кирилл и без ксерокопий увидел лишнюю. Там была лишняя. Видят боги, у Кирилла не было никаких контактов с сотрудниками некой Gulfstream Aerospace, да еще и штат Джорджия, USA, прости господи… Естественный порыв заскочить к Циглинцеву и вернуть – сразу же, как обнаружил, – сменился ледяной паникой: что это значит?! Не может же быть простой ошибкой… Не может быть такого дикого непрофессионализма, что ему вернули чужое… Покручивая неведомую визитку, Кирилл почти уже всерьез просчитывал, что это: проверка? Провокация? Компромат? Например, эту карточку у него найдут… А может быть, сейчас зазвонит телефон, и неведомый менеджер Gulfstream Aerospace станет уверять, что они знакомы, обменивались контактами, «вы просто не помните»…
Пробы на роль Джеймса Бонда давались непросто.
Кирилл решил выждать. Потом и забыл.
Дни и месяцы тянулись, как тянулись теперь парижские пригороды, ничем, пожалуй, не отличаясь от московских (и все напрасно так жадно таращились в окна минивена) – разве что гнутыми прутьями по низу окон, окон вроде бы обычных химкинских панельных домов. Это потом Кирилл узнает, что строить «парижские балкончики» – обязанность градостроителей. Вся Европа слилась в сытой безликости, и фразу московской школьницы, умильно повторяемую в социальных сетях – «Фашисты дошли до IKEA», – можно применять уже везде…
Водитель ударил по клаксону.
Мальчики сигали через дорогу, как мальчики в большом теннисе.
Так вот, случай вскорости представился. Визитка неизвестного американца так и болталась где-то в ящике стола. То, что надо бы ее найти, Кирилл почувствовал еще с утра – неясно, как животные предчувствуют землетрясение. Все началось с того, что в отдел влетел Татищев и зачем-то стал с преувеличенным энтузиазмом, напирая именно на Кирилла, вспоминать, ах, как душевно погостили тогда французы, ах, надо бы как-то поддерживать с ними связь – «ты, Кирюш, никому из них не пишешь? – а вот надо бы, надо бы… Вы молодые, у вас… имейл! Вот этот был, парень твоего возраста, как его, – Луи?..»
И когда Циглинцев позвонил по внутреннему и попросил зайти, Кирилл уже был готов.
Он прошел по коридору подтянутый, собранный, и жаль, что не звучал саундтрек; ему было даже интересно, с чего Циглинцев начнет. Тот, впрочем, особо голову-то не ломал. Так без обиняков и сказал: а хорошо бы, чтобы ты не терял связь с зарубежными коллегами…
Кирилл мгновенно перешел в наступление. Американскую карточку он выложил, упиваясь моментом:
– Кто этот человек?
– Я не знаю…
– Как же не знаешь, если это ты мне дал эту визитку?..
Замысел Кирилла был иррационален и не вполне поддавался логическому объяснению – ну и что? – но, как ни странно, сработал. Циглинцев начал бледнеть, сереть, запинаться. Он еще долго лепетал что-то из серии «Не может быть», «Как же так», изумленно рассматривал обрезок картона. Противник был повержен и бессилен; ни о каких «просьбах» после такого удара речи быть не могло, Кирилл ткнул его в непрофессионализм, как в дверь лицом, и уходил гордо; больше никаких особых разговоров у них не было. И, казалось, уже не будет.
Кирилл никогда не имел дел со спецслужбами и даже не стал вникать, анализировать: что все это было. Попытка запугать? Попытка завербовать? Какого-то особого «страха интеллигенции перед КГБ», хрестоматийного, он никогда не испытывал, более того, относился с юмором – «да кому я нужен», но сейчас – ему были разве что любопытны эти открывшиеся крокодильи повадки: полное внешнее равнодушие и внезапные броски, какие-то даже иррациональные, которые тут же сменялись обратно тем же холодным внешним равнодушием, так, что жертва начинала сомневаться: а не привиделся ли весь этот бред. И вообще – ни страха, ни азарта. Там, где Кирилл вдруг ощущал себя попавшим в жернова больших политических интриг (как в разговоре с Чпонией), ему было крайне неуютно.
