Но не успел. Первый начальник уже добрался до области и поднял там страшный бум. Пробился к областному начальнику и выложил ему всю правду – себя не пожалел, но уж своего соседа разоблачил.
Вызывает область по вертушке второго городского начальника. И приходится тому везти психолога в область.
– Его домой не вернули? – спросил Грубин.
– Нет, в область перевезли. В области тоже проблемы. И областной начальник там новый, энергичный, с идеями.
Как ни крутился психолог, как ни просил отпустить его к научной и лечебной деятельности, пришлось ему по областному телевизору выступать, отучать людей от пьянства в масштабе области. А потом… – Тут Удалов сделал долгую паузу, а его друзья терпели, потому что им очень хотелось узнать, чем же кончилась та история. – Уже на следующий день психолог выступил по телевизору и убедил жителей области выйти на субботник по уборке города, а в воскресенье уехать добровольно в пригородные хозяйства на прополку.
– Ну, это ты хватил! – возмутился Ложкин. – Откуда на далекой планете субботники?
– Ну, может, это четверговниками называлось. Разве так важно? – сказал Удалов. – Главное, что пропололи. С энтузиазмом. И область отрапортовала. И это был последний день работы психолога в той области.
– Возмутился? – спросил Грубин.
Удалов отрицательно покачал головой.
– А что ему возмущаться? – спросил Ложкин. – Он делал хорошее дело. Разве по доброй воле народ на прополку поднимешь? Я помню, в сорок седьмом на заем подписывал. В размере двухмесячного заработка. Ох, как сопротивлялись! До принятия мер.
– Ложкин, – сказал Грубин, – ты нам когда-нибудь о своей общественной деятельности в эпоху культа личности отдельно расскажешь.
– А я что? – Ложкин уловил опасное в голосе Грубина. – Я был рядовым бухгалтером. В профкоме. Как все, так и я.
– Нет, – продолжил Удалов. – Не возмутился психолог. А если возмутился, то не показал виду. Оробел. После отсидки в ихнем отделении. Но случилось так, что в ту же ночь его отвезли в столицу.
– Правильно, – одобрил Ложкин. – Если бороться с пьянством, то в масштабе всей планеты. Одним ударом.
– Вряд ли на центральном телевидении разговор шел о пьянстве.
– Почему? – вскинулся Ложкин.
– Бороться с ним нужно, но если никто не будет покупать вино, – сказал задумчиво профессор Минц, – то возникнут серьезные финансовые проблемы. Это закон Галактики.
– Правильно, – сказал Удалов. – О пьянстве речи не было. Были среди столичных начальников такие, что ставили интересы ведомства выше народных и хотели выполнить свои планы и задумки одним ударом. Первым психолога схватил министр текстильной и обувной промышленности, фабрики которого совершенно не справлялись со своими обязательствами. Психолог по его приказу внушил населению полное презрение к одежде. Тогда, помню, стояло лето, и все пошли по улицам в купальниках или трусиках, а то и вовсе обнаженные.
– А ты сам? – спросил Грубин. – Разделся?
– Я не разделся, потому что ихнего языка не знал.
– Продолжай, – сказал Ложкин. – Ври дальше.
– На следующий день до психолога добрался министр транспорта, который никак не мог решить проблему топлива. Пришлось психологу внушать народу, что ходить пешком куда приятнее, чем ездить на автомобилях и в автобусах. От этого, конечно, разладилась работа на заводах и в учреждениях, так как многие стали опаздывать. Пришлось вмешаться в дело министру труда. Он приказал психологу, чтобы тот внушил народу любовь к труду такого масштаба, что многие вообще перестали уходить с рабочих мест, только бы не отрываться от дела.
– Славно! – воскликнул Ложкин, но никто его не поддержал.
– Начались голодные обмороки и болезненные осложнения, – продолжал Удалов. – И обеспокоились в первую очередь министр идеологии и министр культуры. Один – потому что опустели все лектории и библиотеки, второй – потому что люди перестали ходить в театры и в цирк. Обиженные министры посадили психолога перед камерами и встали за его спиной, следили, как он внушал народу любовь к изящному искусству и духовной пище. Но когда передача была в разгаре, в студию ворвался министр торговли. Экономия экономией, а магазины прогорают. В студии начался кровавый бой между министрами, и психолог постарался ускользнуть. Он очень устал от выступлений.
У выхода с телевидения психолога поджидала черная бронированная машина. В машине сидел почти голый министр обороны.
«Подожди, – сказал он, – съешь бутерброд, выпей чарку солдатской наливки. Сейчас мои молодцы возьмут студию штурмом, и тогда ты скажешь народу то, что ему в самом деле пора услышать». – «А что?» – спросил психолог упавшим голосом. «Наш народ, – сказал министр обороны, – никак не проникнется чувством справедливой ненависти к пултянам, которые двести лет назад предательски оттяпали кусок нашего исконного болота! Ты должен внушить народу желание взять в руки винтовки и показать презренным врагам, где раки зимуют».
Психолог с грустью смотрел, как пробегают по улицам дрожащие, голодные, охваченные трудовым энтузиазмом жители столицы, и представил себе, как завтра они будут корчиться и умирать под пулями. И тогда он сказал: «Я согласен сотрудничать с вами, но при одном условии. Я должен быть уверен, что мою последнюю передачу будут слышать все жители государства без исключения». – «Разумеется», – сказал министр обороны. «Но для того, чтобы я был в этом уверен, вы должны будете приставить людей даже к министрам и прочим высоким чинам государства. Я не хочу, чтобы кто-нибудь из них хоть на мгновение отвернулся от экрана». – «Справедливое требование, – согласился министр. – Мне тоже не нужна оппозиция. Боевым энтузиазмом надо охватить всех».
И он отдал соответствующие приказания. Психолог вошел в студию, подождал, пока включатся камеры, и сказал, глядя пронзительным взором на зрителей: «Уважаемые зрители…»
Тут Удалов прервал рассказ и поглядел на замерших соседей.
– Что он сказал?
– Не тяни! – воскликнул Ложкин. – Хоть и врешь, но захватывает.
– Позвал всех на фронт? – спросил Грубин.
– Погодите. – Лев Христофорович почесал лысину. – Все не так просто. Этот психолог по натуре был наверняка интеллигентом, а по призванию – гуманистом. Значит, он… призвал к миру!
– И его тут же пристрелили, – сказал Грубин.
– Может, и нет, – возразил Минц. – Если он внушил им всем, включая министра обороны, крайнее миролюбие, то солдаты не стали бы в него стрелять. Но тогда бы он не решил остальных проблем.
– Вот именно! – сказал Удалов. – А он хотел с ними покончить. Ведь надвигалась осень. И раздетые, усталые, голодные жители наверняка бы погибли. Вот что он сказал: «Господа министры и заместители министров, господа высокие бюрократы и столоначальники! Господа, думающие о сохранении своего места, а не о собственном народе! Сейчас вас всех охватило страстное желание немедленно уйти в отставку! И никогда не возвращаться к руководящей деятельности. А прочие жители государства – живите, как жили до моих гипнотических сеансов, но, пожалуйста, поумнейте!»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
