попросил его покинуть класс.
Двенадцатилетний Рытхэу вышел из класса и стал бродить по пустому коридору, скучая.
Дверь в седьмой класс была приоткрыта. За дверью шел урок литературы. Учитель читал вслух Гоголя. Рытхэу задержался у двери и стал слушать.
Когда прозвенел звонок и все высыпали в коридор, увидели Рытхэу, сидящего на полу с вытянутыми ногами. Он смотрел перед собой невидящим взором, и было понятно, что мальчик не здесь, а где-то. С этого дня Рытхэу начал писать. Гоголь включил его в космическую розетку.
«Рытхэу» в переводе с чукотского языка – лишний, ненужный. Его мать забеременела весьма некстати, поэтому имя младенца отображало существующую реальность. У чукчей это принято. Например, есть имя Меткий Глаз, как у индейцев. А есть имя «Гыр-гыр люлю», что означает «писающий далеко».
У Рытхэу была только фамилия Рытхэу, а имя и отчество ему подарил директор интерната. Он сказал:
– Бери мое: Юрий Сергеевич.
Рытхэу вытаращил глаза от удивления. Его глаза из узких превратились в круглые. Директор подарил ему не какую-нибудь мелочь типа рукавиц, а отдал свое имя и, значит, сам остался безымянным.
– А ты? – спросил он.
Директор не стал объяснять, что имя и отчество не ценность и не редкость. Имен миллион, как звезд на небе. Можно выбрать любое. Но чукчи – народ наивный, чистый, как кристалл льда.
Теперь у Рытхэу было все: фамилия, имя и отчество. Можно было ехать на материк и поступать в университет. Он так и сделал.
Рытхэу Юрий Сергеевич, именно под этим именем он вошел в большую литературу. Под этим именем работал в ООН. Рытхэу – единственный чукча-писатель. Своего рода эксклюзив.
Но разговор сейчас не о Рытхэу, а о другом писателе, имя которого Михаил Задорнов. Я стояла у Мишиных истоков. Он это знал, а я – нет. Откуда мне знать?
И вот однажды мы встретились в поезде Москва – Ленинград. Ему тридцать три года. Мне – сорок. Я старше, но все равно молодая.
Журнал «Юность» сколотил бригаду из поэтов-писателей, и мы дружной стаей отправились в Ленинград. Среди нас были Жванецкий и Окуджава – звезды, собирающие большие залы. А остальные так, для разогрева.
Увидев меня, Миша Задорнов вздрогнул. Замер. Я была знаковая фигура в его жизни.
Что касается меня, я не почувствовала ничего.
Миша выступал успешно. Зал грохотал. Ржал.
Жанр, в котором работал Миша, – сатира. Я сатиру не люблю. Это грубо. Предпочитаю иронию. Мне нравится, когда не ржут, а смеются. Или тихо улыбаются. Именно так реагировали на Жванецкого. У Жванецкого была другая публика. Думающая. Но народу в стране много, духовная пища нужна всем: и простым, и сложным, и военным, и штатским.
Миша Задорнов очень быстро пошел в гору. Стал популярен, знаменит и богат. С возрастом он все больше походил на своего отца, который, в свою очередь, походил на породистого коня.
Я наблюдала за Мишиным восхождением по телевизору. Полные залы. Хохот такой, что поднимается потолок. Миша самоуверен. Он на своем месте.
Однажды он позвонил мне по телефону и попросил дать рекомендацию в Союз писателей. В те времена был такой порядок вступления в Союз писателей – две рекомендации от двух членов союза.
Я подумала: если я его включила в литературу, то должна поддерживать в дальнейшем.
Я дала Мише рекомендацию. Его приняли в Союз. И через неделю ко мне приехал Мишин шофер (это была девушка) и передала картину.
Эту картину Миша купил для меня в Риге, в картинной галерее. Называлась «Весна».
На картине был изображен куст над ручьем. В ручье синяя вода, и куст отражается очень четко. Я не знаю художника, но ведь это и необязательно. От картины на меня повеяло надеждой. На что? На любовь и путешествия. Это самое интересное. Хотя любовь, если разобраться, – это ведь тоже своего рода путешествие.
Картина висит у меня до сих пор в главной комнате на главной стене. Я смотрю на синий ручей, на куст, который еще не пустил листочки, и жду, что завтра листочки появятся.
Какой молодец Миша. Не дает о себе забыть.
Я не в курсе его жизни, но приходят слухи: родилась дочь. Не от Велты, но Велта рядом. Миша – верный человек. Не бросает своих на полдороге. Отвечает за тех, кого приручил.
Миша путешествует по Америке. Он много работает и любит свой успех. И даже из зала видно, что Миша – добрый. Это каким-то образом считывается.
С телевизионного экрана на меня глядит удачливый, веселый, богатый. У него есть все, что нужно для счастья. Везунчик. И всего он достиг своим трудом. Никто ему ничего не дал даром.
И вдруг я узнаю, что Миша умер. Рак мозга.
Как это понимать? Судьба не любит счастливчиков? Она много не дает. Если у тебя все есть – это ненадолго. Либо плохо и долго, либо хорошо, но коротко. Я часто натыкаюсь на такие варианты.
А может быть, судьба ни при чем.
Рак – палач современной жизни, как раньше туберкулез.
Но я не буду разбираться в причинах. Главное в том, что Миша БЫЛ. Сочинял. Заставлял тысячи людей хохотать от души. Развлекал, радовал, размышлял, страдал – полной спектр глубоких человеческих чувств.
Миши нет среди нас, но на стене висит его картина, и мне кажется, что Миша есть и листочки появятся.
И еще одно: я не представляю себе Мишу старым, с палкой, сутулым и раздражительным.
Миша всегда молод, подтянут, готов к новой шутке. Хочется встать и пойти за ним.
Обыкновенный гений
Однажды я шла по дачному поселку и встретила драматурга Александра Хмелика. Он катил перед собой коляску с ребенком.
Сейчас этому ребенку больше сорока, стало быть, встреча случилась сорок лет назад.
Мы поздоровались.
– Над чем вы сейчас работаете? – вежливо спросила я.
– Ни над чем, – ответил Хмелик.
– Как это? – растерялась я. – Почему?
– Надоело, – просто объяснил Хмелик.
Александр Хмелик был успешным драматургом, его имя было на слуху. Я удивилась: как можно не работать, если у тебя получается? Если это надо людям, если люди ждут. И главное, это такое счастье: сидеть за столом и создавать свой мир. Ты создаешь из ничего – нечто. Как бог. Только что – пустота, но ты бросаешь на бумагу слова, и уже прорисовывается твоя вселенная. У Гарсиа Маркеса – это Макондо, у Фазиля Искандера – Чегем.
– Почему? – переспросила я.
– Потому что талантам надоедает, а гениям нет, – объяснил Хмелик.
Он не метил в гении. Он считал
