— Но сам он в ней не участвовал, в особняк даже никто не влезал. Лампу, возможно, взял слуга, спустившийся с мансарды на галерею по водосточной трубе, которую я заметил из сада.
— Но как вы это можете доказать?
— Арсен Люпен не ушел бы из будуара с пустыми руками.
— С пустыми руками? А лампа?
— Это не помешало бы ему прихватить еще и ту табакерку с бриллиантами или вот это колье из старинных опалов. Достаточно было бы протянуть руку. И если он этого не сделал, значит, он не видел этих вещей.
— Но обнаруженные следы?
— Фарс! Инсценировка, чтобы отвести подозрения!
— А царапины на балюстраде?
— Тоже ложные! Их сделали наждачной бумагой. Смотрите, вот ее частицы, которые я там собрал.
— А ямки от ножек лестницы?
— Просто шутка! Посмотрите на прямоугольные углубления под галереей и сравните их с теми, что возле решетки. По форме они одинаковы, но здесь выемки идут параллельно, а там — нет. Измерьте расстояние между ними, оно тоже неодинаково. Под галереей одна ямка отстоит от другой на 23 сантиметра. А возле решетки между ними целых 28 сантиметров.
— И каковы же ваши выводы?
— Я считаю, поскольку форма их идентична, то все четыре углубления были проделаны одним и тем же подходящим по форме куском дерева.
— Самым лучшим аргументом был бы этот самый кусок дерева.
— Вот он, — ответил Шолмс, — я подобрал его в саду, под кадкой с лавром.
Барону пришлось признать его правоту. Не прошло и сорока минут с тех пор, как англичанин переступил порог этого дома, а от всего, что считалось бесспорным и зиждилось на очевидных фактах, уже ничего не осталось. Начала вырисовываться истина, совсем другая истина, основанная на чем-то гораздо более весомом, а именно, на рассуждениях Херлока Шолмса.
— Обвинение, которое вы выдвигаете против нашего персонала, весьма серьезно, месье, — сказала баронесса. — Те, кто живет здесь, служат в нашей семье уже давно. Никто из них не способен на предательство.
— Если никто из них вас не предал, то как объяснить, каким образом я получил одновременно с вашим еще и это письмо?
И он протянул баронессе письмо Арсена Люпена.
Казалось, мадам д'Имблеваль была поражена.
— Арсен Люпен? Как он узнал?
— Вы никому не говорили о своем письме?
— Никому, — ответил барон. — Эта мысль как-то вдруг пришла нам в голову, когда мы сидели за столом.
— А слуги при этом были?
— Нет, только двое наших детей. И еще… нет, Софи и Анриетта уже вышли из-за стола, не так ли, Сюзанна?
Мадам д'Имблеваль, подумав, подтвердила:
— Верно, они пошли к мадемуазель.
— Мадемуазель? — заинтересовался Шолмс.
— Их гувернантка, мадемуазель Алиса Демен.
— Эта особа не обедает вместе с вами?
— Нет, ей подают в комнату.
Вильсона вдруг осенило:
— Ведь ваше письмо к моему другу Херлоку Шолмсу надо еще было отнести на почту.
— Разумеется.
— И кто его туда отнес?
— Мой камердинер, Доминик, он служит у нас вот уже двадцать лет. Уверяю вас, все поиски в этом направлении окажутся напрасной тратой времени.
— Когда человек ищет, он никак не может потерять время, — наставительно заметил Вильсон.
На этом предварительное следствие закончилось. Шолмс попросил разрешения удалиться.
Часом позже, за ужином он впервые увидел детей д'Имблеваля, Софи и Анриетту, двух хорошеньких девочек восьми и шести лет. За столом говорили мало. На все любезности барона и его жены Шолмс отвечал с таким сердитым видом, что они сочли за лучшее помолчать. Подали кофе. Проглотив содержимое своей чашки, Шолмс поднялся.
В эту минуту вошедший в комнату слуга принес адресованное Шолмсу сообщение, переданное по телефону. Раскрыв листок бумаги, сыщик прочитал:
«Примите мои горячие поздравления. Результаты, которых вы добились за столь короткое время, просто поразительны. Я в растерянности.
Арсен Люпен».
В раздражении всплеснув руками, он протянул записку барону:
— Не кажется ли вам, месье, что в этом доме стены имеют глаза и уши?
— Ничего не понимаю, — удивленно пробормотал господин д'Имблеваль.
— Я тоже. Ясно одно: все, что здесь делается, немедленно становится известным ЕМУ. Нельзя сказать ни слова, чтобы он не услышал.
В этот вечер Вильсон улегся спать с чистой совестью человека, выполнившего свой долг и у которого осталась лишь одна забота — уснуть. Что он и сделал довольно скоро. Ему приснился чудесный сон, будто он в одиночку преследовал Люпена и вот-вот собирался лично арестовать его. Ощущение погони было настолько сильным, что он даже проснулся.
Кто-то сидел на кровати. Вильсон схватился за револьвер.
— Не двигаться, Люпен, а то буду стрелять!
— Ишь ты, какой шустрый!
— Как, это вы, Шолмс? Вам что-то от меня понадобилось?
— Мне понадобились ваши глаза. Вставайте…
Он подвел его к окну.
— Смотрите… По ту сторону решетки…
— В парке?
— Да. Вы там ничего не заметили?
— Ничего.
— Неправда, вам что-то видно.
— Ах, да, действительно, какая-то тень, даже две.
— Ну вот, видите? У самой решетки. Глядите, задвигались. Не будем терять времени.
На ощупь, держась за перила, они по лестнице спустились в комнату, из которой был выход на крыльцо в сад. Сквозь стеклянную дверь было видно, что те два силуэта все еще там.
— Странное дело, — прошептал Шолмс, — похоже, в доме какой-то шум.
— В доме? Не может быть! Все спят.
— Все же прислушайтесь…
В этот момент со стороны решетки послышался слабый свист, и они увидели неясный свет, будто бы шедший из дома.
— Наверное, д'Имблевали зажгли у себя свечу, — пробормотал Шолмс. — Их комната как раз над нами.
— И слышали мы, конечно, тоже их, — добавил Вильсон. — Наверное, как и мы, наблюдают за решеткой.
Раздался второй, еще более слабый свист.
— Ничего не понимаю, ничего не понимаю, — раздраженно бормотал Шолмс.
— Я тоже, — сознался Вильсон.
Шолмс повернул в двери ключ, сбросил крючок и потихоньку начал приоткрывать створку.
И в третий раз свистнули, но теперь погромче и как-то по-другому. А над их головами в ту же минуту возник, усиливаясь, шум.
— Это не в спальне, а на галерее будуара, — прошипел Шолмс.
Он высунул было голову наружу, но в тот же миг отпрянул, выругавшись. Вильсон, в свою очередь, тоже выглянул. Совсем рядом с ними к галерее кто-то приставил лестницу.
— Ах, черт побери! — послышался голос Шолмса. — В будуаре кто-то есть! Их-то мы и слышали. Скорее, уберем лестницу.
Однако в этот самый момент какая-то фигура скользнула вниз, лестницу отставили, и человек, схватив ее под мышку, понесся к решетке, туда, где ждали его сообщники. Шолмс с Вильсоном, не раздумывая, кинулись следом. Они догнали грабителя в то время, как он уже приставлял лестницу к решетке. Оттуда внезапно прогремели два выстрела.
— Вы ранены? — крикнул Шолмс.
— Нет, — отвечал Вильсон и, обхватив беглеца, попытался его остановить. Однако тот, развернувшись, зажал Вильсона одной рукой, а другой нанес ему в грудь удар ножом. Вильсон с усилием выдохнул, зашатался и упал.
— Проклятие, — прорычал Шолмс, — если вы мне его убили, я тоже стану убивать!
Уложив Вильсона на лужайке, он бросился к лестнице. Но поздно… тот уже вскарабкался вверх и, соскочив на руки своих товарищей, убегал в кусты.
— Вильсон, Вильсон, ведь ничего серьезного, правда? Обычная царапина.
Двери особняка распахнулись. Первым выскочил господин д'Имблеваль, за ним — слуги со свечами.
— Что? Что такое? — вскричал барон. — Господин Вильсон ранен?
— Ничего особенного, простая царапина, — повторял Шолмс, успокаивая сам себя.
Но кровь текла ручьем, и лицо раненого побледнело.
Спустя двадцать минут врач констатировал, что острие ножа остановилось в четырех миллиметрах от сердца.
— В четырех миллиметрах от сердца? Этому Вильсону всегда везло, — позавидовал Шолмс.
— Повезло… повезло… — пробурчал доктор.
— А что вы думаете, да с его крепким телосложением он поправится…
— За шесть недель в постели плюс два месяца на выздоровление.
— Не больше?
— Ну, если только не будет осложнений.
— А почему это, черт возьми, у него должны быть осложнения?
Окончательно успокоившись, Шолмс отправился в будуар к барону. На этот раз таинственный гость оказался не слишком скромным. Без стеснения наложил он лапу на табакерку с бриллиантами, опаловое колье, да и вообще на все, что заслуживает внимания честного вора.
Окно так и осталось открытым, переплет прекрасно распилили, и следствие, проведенное на заре, установило, что лестницу брали с соседней стройки, а значит, пришли именно оттуда.
— Следовательно, — не без иронии заметил господин д'Имблеваль, — это точное повторение кражи еврейской лампы.
— Да, если согласиться с первой версией полицейских.
