— Что ты мелешь чепуху! — пронзительно резко сказал Виктор.
И Глеб тоже раздражился.
— Чего вы вяжетесь? — огрызнулся он. — Ты же сам сегодня в кафе проповедовал, что есть только заинтересованные люди. А я не представляю интереса.
Но с Виктором сладить было нелегко — он не дал отвлечь себя от главного вопроса.
— Я говорил не в этом смысле... И что ты имел в виду, когда сказал, что останешься в Москве до Страшного суда? — допытывался он.
— А тебе что за дело? То и имел, — ответил Голованов.
— Я спрашиваю, что ты задумал? — неумолимо допрашивал Виктор. — Если я тебя правильно понял, то это феноменальная глупость.
Голованов как будто решил совсем не отвечать, повернулся к проигрывателю и подпер голову рукой. Но затем, сидя спиной ко всем, он проговорил:
— Да хотя бы и в самом деле я бросился с моста вниз головой... или под поезд метро, тоже неплохой способ — кого это касается? Ты же сам только что в кафе... — Глеб хмыкнул, точно хотел засмеяться, и у него не получилось. — А труп, между прочим, не арестовывают — вот и все! Невозможно арестовать труп... Давайте лучше слушать.
И тут уж сам Корабельников не сдержался.
— Дурак! — закричал он. — Сумасшедший дурак!
Его подмывало встать и крепко стукнуть Голованова по затылку.
В общем, их первая ночь была бесповоротно испорчена... Невероятный шум, раздавшийся в подвале, прервал этот безнадежный разговор: какой-то подвыпивший старикан, неизвестно как попавший сюда, налетел там в темноте на ведро — жаль, что не расквасил себе нос. И Артур готов уже был на нем сорвать свою злость, но пока что пришлось этого забулдыгу угощать «твиши». Ослушаться Дашу Артур не смел ни при каких обстоятельствах.
9
Перед Белозеровым поставили фаянсовую чашку с отбитой ручкой, налили ему вина. И, коснувшись губами сладковатой влаги, Белозеров понял, что его терзала небывалая жажда; частыми глотками, не отрываясь, он осушил чашку.
— Дайте еще... ребята! — глубоко вздохнув, попросил он.
Так же жадно он выпил вторую до дна и словно бы немного протрезвел. Обведя взглядом собутыльников, он, в свою очередь, подивился — это были дети, совсем еще зеленая молодежь: трое пареньков и девчонка — красивая и нарядная, как дорогая кукла.
— Ну, спасибо... полегчало! — глухо проговорил он.
— На здоровье, кушайте, пожалуйста, — иронически сказал Корабельников.
Но Белозеров не заметил иронии — он был искренне благодарен за эти несколько спасительных глотков, после которых вновь обрел способность говорить и дышать.
— Спасибо! Я, знаете... — Он не кончил. — Учитесь еще, наверно, ребята, в школе учитесь? Это хорошо.
— Да, недурно, — согласился Корабельников. — Но мы уже кончили.
— Кончили — это хорошо! Школу кончили? — Белозеров даже силился улыбнуться.
— Вы очень догадливы, — сказал Корабельников. — Именно школу.
Даша повела на него своими серо-голубыми глазами, брови ее, выгнутые дужками, сдвинулись.
Но Белозеров и сейчас не заметил насмешки.
— А теперь куда же? А?.. Надо дальше учиться, ребята! — проговорил он первое, что пришло на язык. — Обязательно... Дело ваше молодое. Надо, да... Хоть и трудно бывает, и погулять охота, а надо учиться.
— Точно. Ученье — свет, а неученье — тьма, — поддакнул Корабельников.
— Арт! — сказала Даша.
Он ответил взглядом, говорившим: «Это же пьяный дурак, неужели ты не видишь?»
Белозеров умолк, истощившись, не зная, что еще сказать этим салажатам. Он испытывал безмерную усталость, и медлил, и тянул, собираясь с силами. «Эх, ребята, сидели бы вы лучше по домам, — думал он, — или танцевали где-нибудь». Но долго молчать тоже было нельзя, и он заставил себя опять заговорить.
— Я, знаете, случайно... шел, слышу — музыка, зашел поглядеть. А у вас, понимаю, свои дела. Вон какую мудреную штуку смастерили. — Он кивком показал на телевизор. — Это замечательно, что интересуетесь техникой.
Он сознавал, что ему надо уйти, но был просто не в силах подняться. И ему все еще не удавалось решить: где он выстрелит? — он слишком уж привык к мысли, что это произойдет здесь, в подвале.
— Так что же, ребята? — спросил он. — Что надумали делать дальше?.. Куда поступать? Или сперва поработаете годик-другой? Невредно и поработать.
Все помолчали, Даша о чем-то раздумывала, Виктор копался в телевизоре. И Корабельников, который никак не мог побороть свою злость, повернулся к Голованову:
— Глеб, скажи товарищу, что ты надумал?.. Не стесняйся, выкладывай.
Голованов не отозвался, он сидел прямо на полу, на каком-то куске картона, привалившись к стене, вытянув ноги, и даже не переменил позы.
Но вот заговорила Даша; она выпрямилась, одернула на коленях платье и огладила волосы, повязанные надо лбом белой ленточкой.
— Простите, пожалуйста! — учтиво, официальным тоном обратилась она к Белозерову. — Виктор сказал нам, что вы депутат...
— А? — Белозеров вспоминал. — А, да, правильно.
— Может быть, вы могли бы нам помочь, то есть нашему товарищу...
— Я? Что?..
И Белозеров неожиданно для себя самого разразился смехом, искренним и почти веселым, он хрипел и трясся — таким забавным показалось ему, что кто-то нуждается в его помощи.
Даша нахмурилась, ожидая, когда он успокоится.
— Может быть, вы не поняли меня? — сказала она.
— Может быть. — Белозеров помотал головой.
— Нашему товарищу надо помочь не в смысле поступления в вуз, — пояснила она. — Ему не то что учиться, он даже боится приходить домой, там такая жуткая обстановка...
Голованов зашевелился в своем углу.
— Я не просил тебя... — тихо проговорил он. — Не надо, я прошу, не надо обо мне.
— Нет, надо, — сказала она, и ее контральтовый голос от старания придать ему убедительность и твердость утончился и зазвенел. — Если будешь вот так молчать с грустным видом, тебя, конечно, засудят.
Глеб потянулся за сигаретами к ящику, где лежала пачка, и задел локтем Белозерова.
— Простите, — буркнул он; было видно, что этот разговор ему действительно в тягость. — А что изменится, если я не буду молчать?..
— Ты сможешь доказать, что ты работаешь, пишешь, что начал печататься, что собираешься продолжать учение. Вообще доказать свою правоту, — сказала Даша.
— Ну, это редко кому удавалось. — Глеб скривился, изображая улыбку, открыв крупные зубы. — Во-первых, не каждому нравится, когда доказывают его неправоту. Во-вторых, человек, которому ты доказал его неправоту, становится твоим личным врагом. Есть еще и в-третьих...
— Ты все оригинальничаешь... А что в-третьих? — спросила Даша.
— В-третьих, мне больше не хочется ничего доказывать. Просто нет желания... И я прошу тебя, я тебе очень благодарен, конечно...
Глеб не мог уже простить себе, что разоткровенничался со своими школьными товарищами. Ведь, в сущности, они и он были совсем чужие — он и раньше в школе не дружил особенно с этими скучноватыми мальчиками и с этой благовоспитанной девочкой. Но, видимо, он слишком долго носил в себе свои неудачи, и вот при первой же возможности все выболтал. А какой это имело смысл?.. Он, Глеб, сам пришел к выводу, что он какое-то печальное исключение, ошибка природы, гадкий утенок. И главное: было что-то невыразимо отвратительное в этом признании себя полным неудачником, что-то стыдное, как и во всяком обнаженном уродстве.
— Ну хорошо, — решила Даша. — Если ты не хочешь говорить, я буду за тебя.
— Собираешься на юридический, хочешь попрактиковаться в адвокатуре, — попробовал съязвить Глеб.
Он подумал, что в целом свете был только один человек, от которого он ничего не скрывал — ни своих поражений, ни надежд. Но этот хранитель его тайн — друг сердца, поверенный всех мечтаний — находился далеко, за тысячи километров от Москвы. И они давно уже не виделись... Вот кто был нужен ему сейчас, сегодня! Хотя бы для того только, чтобы не чувствовать себя таким одиноким...
— Ну что же, Даша, говори, если хочешь, — сказал Глеб, — а я, пожалуй, пойду... Извини, конечно.
Он поднялся — длинный, на тонких ногах, и его большая встрепанная голова ушла в тень от абажура, точнее, от бумажного прогоревшего колпака, надетого на свисавшую с потолка лампочку.
— Не валяй дурака, куда ты пойдешь?! — закричал Корабельников. — Сиди и не чирикай. — Он прямо-таки не находил слов от раздражения.
— Садись, Голованов! — сказал Виктор, прервав свое копание в телевизоре, и сказал так, точно отдал распоряжение. — Тебе же хотят сделать лучше.
— Откуда вы знаете, что мне лучше, что хуже? Все всё знают, один я не знаю... — бросил Глеб.
— Старая песня, — сказал Виктор, — вся рота шагает не в ногу, один лейтенант в ногу. Садись!
Глеб повел плечами и молча опустился на пол — подчиниться ему всегда было легче, чем настоять на своем.
