— Видит Бог, я не хотел там оказаться… Словно сумасшедший, я слонялся по оставленным людьми улицам, натыкаясь на нацистские флаги и прячась от марширующих немецких отрядов. Немцы не вводили в город танки и через несколько часов я понял — почему. Я увидел многое за это время.
Нацисты разрушали дом за домом, улицу за улицей. Целые полки саперов минировали здания по всему городу. Каждую минуту слышался взрыв, разрушающий очередное строение. Где-то далеко, на окраине, низко пролетающие бомбардировщики сбрасывали длинную вереницу бомб, круша целые районы.
Волею случая, я оказался в центре столицы.
Я видел, как несколькими взрывами нацисты одновременно уничтожили Спасскую башню, мавзолей Ленина, Храм Василия Блаженного, а затем огромными бульдозерами смели руины в Москву-реку. Не успевшие покинуть захваченную столицу жители были согнаны на Красную площадь. Издали я не мог понять, что они делают, но, подобравшись ближе, я разглядел. Не знаю, зачем это понадобилось нацистам. Возможно, они не хотели оставить ни одного символа, который напоминал бы о великой столице русской земли.
Несколько тысяч жителей захваченного города выдалбливали булыжники из Красной Площади. Булыжники собирались в грузовики и так же вываливались в реку. Не помня себя, я бежал оттуда.
Несколько дней я выбирался из Москвы. Пару раз меня едва не завалило обломками рушащихся зданий. В итоге, каким-то чудом мне удалось вырваться из захваченной столицы. Я бежал из неё под звуки взрывов, за моей спиной гигантские гаубицы вели огонь по Черкизовскому району. Не помня себя, я пересек линию фронта.
Я попал под трибунал за то, что оставил полк. Спасло меня лишь вмешательство капитана Соболева, который, как оказалось, был знаком с самим Верховным Главнокомандующим. Однако, командовать полком или меньшим подразделением мне никто не дал. Моя прошлая репутация была практически безупречной за период в двадцать с лишним лет, и поэтому меня назначили политическим наставником в нашу роту. Собственно, я уже не стремлюсь к командованию полком. В мои годы эта задача достаточно трудная.
— Вы говорили, что узнали того генерала, которого везли в Москву?
— Да, — грустно ответил Зайнулов. — Я видел его до этого.
— Где?
— Полк, под моим командованием участвовал в бою с японцами на горе Баин-Цаган. Это в Монголии, возле реки Халхин-Гол. Генерал тогда командовал соединениями Красной Армии. Бывший кавалерист, он проявил себя как талантливый организатор и блестящий стратег. Его звали Георгий Константинович Жуков. Многие считали его очень перспективным полководцем. По сей день, некоторые командиры утверждают, что если бы Жуков не был смертельно ранен на полустанке Оболенское, он смог бы предотвратить захват Москвы. Жуков собирался укрепить можайское направление, по которому танки Гудериана прорвались к столице. Но он не успел выполнить свой замысел, а усилий другого командующего для этого не хватило.
Калинин внезапно остановился. Он был поражен не рассказом Зайнулова, а увиденным впереди. Сзади на него налетел Ермолаев.
— Товарищ лейтенант… — обиженно произнес командир первого взвода и осекся.
Рядом с заметенной дорогой, по которой рота протаптывала путь, стоял деревянный столб с деревянной табличкой на нем. Поверхность столба украшала витиеватая резьба, означающая уже встречавшиеся Калинину волны. На табличке была вырезана надпись на древнеславянском, которую Алексей от волнения не успел разобрать.
— Что это? — спросил Ермолаев.
— Рота, стой! — скомандовал старшина.
«Это столб, который должен находиться на том месте, где сгинула немецкая рота, — подумал Калинин. — Я искал его, но не нашел. И вот он оказался здесь, на несколько километров дальше».
— Товарищ политрук, Рахватула Ахметович… — произнес Калинин, пытаясь обратить внимание Зайнулова. — Посмотрите! Это тот столб, о котором рассказывал Штолль…
Он повернулся к политруку и обнаружил, что внимание того приковано не к столбу. Зайнулов отделился от остановившейся роты и двигался вперед, осторожно ступая по сугробам. Перед ним была пустота. Просека в лесу и нетронутые сугробы. Но Зайнулов пристально смотрел в эту пустоту, словно видел в ней кого-то.
— Наташенька! Боже мой, это ты? — произнес Зайнулов, обращаясь к пустоте. Калинин почувствовал, как ужас сдавливает горло.
Зайнулов пробирался вперед, проваливаясь по колено в снег, а его маленькая дочь Наташа, которая более тридцати лет назад утонула в небольшой речке возле Санкт-Петербурга, в легком голубом платьице и с яркими белыми бантами на голове даже не продавливала сугроб, стоя на его поверхности в летних сандалиях. В руках её был альбом с рисунками.
— Папочка! — говорила она, улыбаясь.
— Девочка, прости, что накричал на тебя тогда.
— Я не сержусь на тебя, — произнесла она.
Зайнулов приближался к ней, с радостью глядя в лицо девочки. Она стояла перед ним, не делая попыток сбежать как тогда в Москве, которая через несколько часов будет захвачена гитлеровскими войсками. Сейчас он был уверен — это его девочка. Неважно, что прошло много лет. Года вдруг сделались какими-то пустыми; такими, что их можно легко отбросить. Он вновь был молод, у него была жена, и офицер царской армии Рахматула Зайнулов был близок к тому, чтобы восстановить контакт с дочерью, который разрушила та нелепая ссора.
— Я скучаю по тебе, папа!
— Я скучаю ещё больше, дочка! Не нужно тебе было идти к реке.
— Мне стало так горько! Это вышло случайно. Я попала в водоворот. Я не хотела смерти.
Зайнулов любовался её лицом, черты которого уже успели стереться из памяти, но теперь восстанавливались вновь.
— Что ты рисуешь? — спросил он.
— Тебя, — ответила она.
— Правда? — удивился Зайнулов. — Можно посмотреть?
— Конечно, — ответила она и показала ему альбомный лист.
Зайнулов приблизился к ней вплотную. Он поглядел на лист. Рисунки были выполнены только двумя карандашами — черным и красным. Все они изображали маленького человечка.
Зайнулов почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Руки онемели.
На одном рисунке человечек был привязан к столбу, а у ног его пылало красное карандашное пламя. На другом — человечек был нанизан на кол, из его живота густым дождем капала кровь. На третьем — кто-то отрубил человечку голову, и землю вокруг покрывали утрированные кляксы луж.
Зайнулов в ужасе отстранился, поднял глаза и только в этот момент увидел, что стоящая перед ним девочка не его дочь.
Небо внезапно потемнело, будто в преддверии грозы. Но какая может быть гроза зимой? Калинин с отчаянием наблюдал за тем, как политрук Зайнулов удаляется по сугробам, все время что-то произнося в пустоту. На лице его была написана радость.
И только когда потемнело небо, выражение на лице Зайнулова изменилось. В этот момент Алексей осознал всю полноту опасности, грозящую политруку.
Но было поздно.
Нечто массивное и темное, словно ожившая скала, поднялось из сугроба рядом с политруком. Ворох снежной пыли вздыбился вокруг двух фигур и окутал их. Страшный рев прокатился по лесу, заставив солдат рывком втиснуть голову в плечи и присесть. Кровь в их телах на миг остановилась. Калинину показалось, что слышит рев снега.
…(рви-ломай, вражья сила)…
Огромная темная туша неведомого существа накрыла фигуру Зайнулова и рывком исчезла под снегом. До Алексея только донесся протяжный последний крик политрука:
— Наташенька-а!
Солдаты закричали от ужаса, увидев, как огромная неведомая тварь затащила под снег одного из командиров роты. Некоторых из солдат подвели ноги, опрокинув хозяина. В конце колонны заржала лошадь.
Словно какая-то струна оборвалась внутри Калинина в тот момент, когда самый отзывчивый человек в роте, Рахматула Зайнулов, исчез под снегом. Чувства внезапно притупились, горечь, страх, жалость стали далекими, чужими. Алексей сдавил зубы, пытаясь оценить ситуацию, принять какое-то решение.
Нечто массивное пронеслось под снегом рядом с его ногами. Алексей только увидел, как вспахивается поверхность сугроба, и снежные бисеринки взлетают в воздух. Нос уловил едва различимый запах горьких цветов. В следующий момент рядом с замершим от невозможности осознать ситуацию Иваном Ермолаевым под снег провалился солдат. Как и все, он стоял по колено в сугробе, а в следующее мгновение сильным рывком его тело исчезло под снегом. Ермолаев бросился к тому месту, где находился красноармеец, но было поздно. Командир первого взвода, что-то крича, разбрасывал руками снег, но тела солдата там уже не было. Только огромная пустая яма.
Рев, хруст и скрип из-под снега наполнили лесную просеку. Впереди раздался лопающийся звук. Из сугроба в воздух взлетели куски солдатской шинели, винтовка с обломанным прикладом, разорванный валенок и солдатская портупея.
