Умные люди умели растолковать и находить велеречивые объяснения для каждого душевнобольного или притворяющегося им хитреца.
Тишенька Дударин не притворялся дурачком. Он был им. Но все же дурачком "себе на уме". Выкрикивая "вещие" слова, услышанные от других, а то и подсказанные другими, он привлекал к себе внимание и значился в разряде юродивых уже потому, что его способность бегать босиком по снегу в морозные дни поражала и самого доктора Комарова, не находившего этому объяснения.
В зашеинском доме и вообще в чьих бы то ни было домах Тишенька никогда не бывал и милостыни не собирал. А сегодня он, босой и продрогший, выглядевший более, чем всегда, долговязым, долгоногим, прибежал к Екатерине Матвеевне и принес на посеребренной тарелке очень большую, не менее полутора-двух фунтов, румяную просфору. Войдя на кухню, он принялся бормотать:
- Во весь роток свистит свисток... Обедать пора! Обедать пора! А великомученица-то... великомученица-то с небес сошла, в часовенку зашла... Слава тебе восподи-восподь, слава тебе... Изыди, архангел Михаил, тут мой каменный домок, моя кирпичная келейка... Изыди, изыди! - прокричал он и подал просфору.
Не взять просфору от блаженненького Екатерина Матвеевна не могла, как не могла и принять ее, испеченную Дударихой, в доме которой теперь открыто жил ушедший на покой бывший кладбищенский поп.
- Спасибо. Поставь на стол, - сказала она Тишеньке и, не зная, чем отблагодарить его, вспомнив о старых подшитых валенках Матвея Романовича, лежавших в кладовке, сказала: - Подожди, я сейчас отблагодарю тебя!
Тишенька увидел через дверь Маврика и снова принялся наговаривать:
- Иван-дудак в гробу сопрел... Непрелый Герасим на пиво сел...
- Хватит, Тишенька, - остановила его Екатерина Матвеевна. - Не от бога эти слова, а от злых языков. Это тебе от Матвея Романовича, - сказала она и подала подшитые валенки.
Тишенька тут же обулся в них и забормотал:
- Ногам тепло... голове холодно, - и убежал.
Через минуту он мчался босым по большому Кривулю и, размахивая валенками, кричал:
- Турчака-дурчака в валенки обувай... Архангела не обуешь...
Просфору бабушка Екатерина Семеновна отдала старому нищему, прибавив к ней медный пятак, и наказала ему:
- Молись о смягчении кары грешной души Михаила.
- Буду, матушка, буду, - понимающе ответил старик, опуская в кошель тяжелую милостыню.
В этот день была получена и другая просфора, посланная протоиереем Калужниковым с соборным диаконом, поздравившим обеих Екатерин и пригласившим их на открытие часовни, имеющее быть после свистка на обед. Им же было вручено "Житие великомученицы Екатерины".
- Поучительное житие, доподлинно и специально перепечатанное для мирян в типографии господина Халдеева, - сообщил диакон, не преминувший и не смеющий отказать себе в откушании рыбного пирога, а равно испитии двух чарочек в честь двух именинниц и третьей для усиления голоса, который понадобится ему сегодня на молебне открытия Екатерининской часовни при многочисленном стечении почитателей великомученицы и носящих имя ее.
Все шилось слишком белыми нитками, и это настораживало Екатерину Матвеевну, не искавшую славы, и особенно такой. В этом было что-то нарушающее основы веры и оскорбляющее великомученицу и носящую ее имя Екатерину Матвеевну. Но ведь она-то здесь ни при чем, и ей не следует ходить на открытие часовни, чтобы не дать пищу молве.
Это же подтвердил и Терентий Николаевич, появившийся испить свою чару и подарить низенькую скамеечку, на которой хорошо сидеть у топящейся печки.
И забежавший в обед Артемий Гаврилович Кулемин тоже одобрил решение Екатерины Матвеевны.
- И хорошо, что не пошли туда, - сказал он, - тем более что икона весьма и очень похожа на вашу фотографическую карточку ранней молодости. Конечно, - постарался смягчить он, - все девичьи лица имеют схожесть, и чего не надо искать, того нечего и выискивать. Но ведь могут найтись люди... И все же кто бы что бы ни говорил, а я скажу, что и отцу протоиерею приходится нынче кадить подумавши.
Большего он сказать не мог. Но и этого вполне хватило, чтобы впервые за всю жизнь Екатерина Матвеевна усомнилась в святости икон. Не всех, разумеется, а некоторых...
IV
Не мудрствующие лукаво мильвенские старухи и старики, не умеющие молчать и там, где нужно бы, находили открытие Екатерининской часовни справедливым откупом за надругание треклятого попа Мишки, без обиняков назвали часовню в день ее открытия Зашеинской. И ничто - ни время, ни люди не переименуют этой часовни. И даже в те годы, когда Мильва, став городом, получит новое имя и забудется старое название завода, а часовня станет будкой бюро пропусков, - все равно старики вахтеры будут рассказывать необычную историю о Зашеинской часовне.
Но это еще впереди, а пока в доме Зашеиных Санчикова мать и разбитная старуха Кумыниха управлялись на кухне, дожаривали, допекали последнее и готовили большой стол.
Первым из гостей появился Иля Киршбаум. Санчик не в счет. Он пришел прямо из школы. Иля торжественно внес коробку и еще более торжественно прочитал стихи собственного сочинения:
Тетя Катя, дорогая,
Папа, мама, Фаня, я...
С этим днем Вас поздравляем
И желаем Вам счастья.
Если стихи идут от всего сердца, и неправильное ударение украшает их. Затем Иля поднес коробку и попросил ее тут же раскрыть. В ней оказался набор штемпелей с именем, отчеством и фамилией именинницы. Это были штемпеля для пакетов с обратным адресом, штемпеля разных размеров для писем и неизвестно для чего. Штемпель для поздравлений, круглая домовая печать. Штемпельная подушечка и флакон со штемпельной краской.
Штемпеля произвели огромное впечатление на Маврика, и они тут же были обновлены на листках тетрадей, на кромке скатерти, на обоях и на обложке восьмистраничной книжечки "Житие великомученицы Екатерины". Штемпеля будут поставлены в честь тети Кати на руки всем, кто пожелает из гостей, и обязательно трем тети Лариным девочкам и трем девочкам дяди Леши.
Себя три друга уже проштемпелевали круглыми печатями на груди и "экслибрисами" на руках. Получилось очень красиво. Как у моряков.
Собаке Мальчику, обросшему с осени длинной зимней шерстью, не представлялось возможным поставить штемпель, поэтому пришлось ограничиться подмалевыванием ему носика штемпельной краской. Однако же собака, не понимая оказанной ей чести, облизала свой нос, и от этого ее розовый язык, к общему ликованию друзей, стал темно-фиолетовым.
Какая прелесть!
Девочки появились засветло, не по трое, а сразу вшестером. В кухне послышался визг, чмокание, поздравления. Затем они, нарядные, разрумяненные, вошли в комнату и выразили единодушное желание проштемпелеваться.
- Что за вопрос? Какой тут может быть разговор, - заявила старшая дочь тети Лары гимназистка Алевтина. - Разве мы можем остаться непроштемпелеванными?
Она, как самая взрослая, а следовательно, и самая умная, попросила Маврика в честь тети Кати поставить ей круглую печать на коленную чашечку, что было и сделано.
- Там-то уж, под чулком, не сотрется и не смоется, - радовался Иля, поддержанный Санчиком.
Правда, тот и другой не знали, как отнесется к этим штемпелям своих дочерей тетя Лара и как им придется смывать эти штемпеля горькими слезами... А пока все хорошо. Аля затевает очень интересную игру. В этой игре Маврик превращается в "некрута". Его почему-то опоясывают полотенцем. Нахлобучивают треух. Лихо. Набекрень. Аля запевает:
Последний нынешний денечек
Гуляю с вами я, друзья.
И все девочки подхватывают:
А завтра рано, чуть светочек,
Заплачет вся моя семья.
Заплачут братья, мои сестры,
Заплачет мать и мой отец...
И все начинают плакать и причитать:
- Сыночек ты наш ненаглядный...
- Да куда же тебя угоняют...
- Да как же мы тут без тебя...
Игра разгорается. Громко, с модуляциями рыданий в голосе старшие девочки Клаша и Аля поют:
Еще заплачет дорогая,
С которой шел я под венец...
И плачет, входя в роль, младшая девочка дяди Леши. Плачет настоящими слезами и называет Маврика другим, всем знакомым и близким именем:
- Павлик, мой Павлик, Павлушечка, как же я, как буду жить одна без тебя...
- Успокойся, Женечка Денисова, успокойся, - подыгрывает Аля. - Мало ли женихов в Мильвенском заводе...
- Нет, нет, нет... - кричит Надя, оказавшаяся Женей, Санчиковой сестрой. - Никогда и ни за кого я не пойду замуж. - Она вся в слезах просит: - Обними ты меня, Павлушенька, в этот последний нынешний денечек.
И Павлик-Маврик обнимает Надю. У него блестят глаза. Он сдерживается, чтобы не заплакать. А Санчик не может сдержаться. Слишком близка игра. Она повторяет то, что происходило дома так недавно. Надя, изображающая Женю, виснет на шее Маврика. Голосит. Визжит.
- Поиграйте во что-нибудь другое, - просит бабушка Екатерина Семеновна.
