— Из-за того, что я тебе ничего не подарил? — угадал он. — Я не знал, что это обязательно.
— Ну и зря, — пробормотала я.
На следующий день он подарил мне ожерелье с сердечком из игрового автомата, только переложил его из пластикового яйца в нормальную коробочку. Из-за этого я только расстроилась. Еще день спустя Теган, отведя меня в сторону, сказала, что Джеб боится, что, раз я не надела ожерелье, мне не понравился подарок.
— Оно из «Герцога и Герцогини», — сказала я. — Это ожерелье из призового автомата, который у входа стоит! Опусти четвертак и выиграй!
— А ты знаешь, сколько четвертаков Джеб опустил в автомат, чтобы его выиграть? — сказала Теган. — Тридцать восемь. Он все время возвращался к кассе за мелочью.
Между нами повисла гнетущая тишина.
— Ты имеешь в виду…
— Он хотел подарить тебе именно такое. С сердечком.
Мне совсем не понравилось то, как Теган на меня посмотрела. Я отвела глаза:
— Все равно, оно же дешевле десяти долларов.
Теган молчала. Я боялась взглянуть на нее. Наконец она сказала:
— Ты же не серьезно, правда, Адди? Не будь ничтожеством.
Я совсем не хотела быть ничтожеством, и конечно же для меня не имело значения, сколько стоит подарок. Но похоже, я и вправду хотела от Джеба большего, чем он мог мне дать, и чем дольше так продолжалось, тем хуже было нам обоим.
Прошло несколько месяцев — и что же? Я все еще его расстраивала, и он меня тоже. Не всегда, но гораздо чаще, чем положено, — или как еще сказать?
— Ты хочешь, чтобы я стал тем, кем я быть не могу, — сказал он за день до нашего расставания.
Мы сидели вечером около дома Чарли в «королле» его мамы. Если бы можно было вернуть время назад, я бы вообще не стала входить в дом. Ни за какие коврижки.
— Это неправда, — возразила я.
Я нащупала прореху в покрытии пассажирского сиденья и запустила пальцы в поролон.
— Это правда, Адди, — сказал Джеб.
Я сменила тактику:
— Ну, хорошо, даже если я на самом деле этого хочу, разве это плохо? Люди постоянно меняются ради друг друга. Вспомни любую историю большой любви, и ты увидишь, что, если двое хотят, чтобы у них все получилось, они должны меняться. Как в «Шреке»: Фиона говорит Шреку, что ее бесит то, что он все время рыгает, портит воздух и все такое. И Шрек такой: «Я людоед. Смирись с этим». А Фиона отвечает: «А если я не могу?» Поэтому Шрек выпивает зелье и превращается в прекрасного принца. Он делает это из любви к Фионе.
— Это в «Шреке-два». В первой части не так, — улыбнулся Джеб.
— Неважно.
— А потом Фиона поняла, что не хочет, чтобы он был прекрасным принцем. Она захотела, чтобы Шрек снова превратился в великана.
Я нахмурилась. Я все запомнила совсем не так. И пояснила:
— Я хотела сказать, что он был не против меняться.
Джеб вздохнул:
— Почему меняться всегда должен парень?
— Девочка тоже может меняться, — сказала я. — Не в этом суть. Я о том, что, если кого-то любишь, ты должен это показывать. Потому что нам дана только одна жизнь, Джеб. Только одна. — Внутри у меня все привычно сжалось от отчаяния. — Неужели ты не можешь попытаться показать это, хотя бы потому, что знаешь, что для меня это важно?..
Джеб посмотрел в окно.
— Я… я хочу, чтобы ты прошел за мной на борт самолета и спел мне серенаду в салоне первого класса, как сделал Робби ради Джулии в «Певце на свадьбе», — продолжала я. — Я хочу, чтобы ты построил для меня дом, как Ной для Элли в «Дневнике памяти».[5] Я хочу, чтобы ты стоял со мной на носу океанского лайнера! Как тот парень в «Титанике», помнишь?
Джеб обернулся:
— Тот, который утонул?
— Ну, я, конечно, не хочу, чтоб ты тонул. Дело не в этом. Но мне хочется, чтобы ты доказал, что готов утонуть ради меня, если придется. — Я запнулась. — Я хочу… большого жеста.
— Адди, ты знаешь, что я тебя люблю, — проговорил Джеб.
— Или даже среднего жеста, — не унималась я.
На лице его отражалась борьба между волнением и досадой.
— Неужели ты не можешь просто поверить, что я тебя люблю, а не требовать, чтобы я доказывал это каждую секунду?
Судя по тому, что случилось потом, — нет, не могла.
Нет, не «что случилось». Что я наделала. Потому что я дура и потому что выпила тридцать восемь стаканов пива. Ну, может, не тридцать восемь. Много.
Хотя дело не в этом, конечно.
Мы с Джебом вошли в дом, но разошлись в разные стороны из-за ссоры. В конце концов я оказалась в подвале с Чарли и другими парнями, а Джеб остался наверху. Потом мне сказали, что он смотрел там по телевизору фильм «Незабываемый роман»[6] в компании каких-то киноманов. Это было бы смешно, если б не было настолько грустно.
А я играла в подвале в четвертаки с Чарли и другими парнями, и Чарли бесил меня, потому что он играл чертовски круто. Когда мы доиграли, он попросил меня поговорить с ним наедине, и я, как послушная дурочка, пошла за ним в комнату его старшего брата. Меня немного удивила его просьба, потому что мы с ним никогда раньше не говорили по душам. Но он все равно был из нашей компании. Чарли был высокомерным и льстивым, и вообще полный жопень он был, как выражался один кореец из нашей школы. Но Чарли есть Чарли. Выглядел он как модель из каталогов одежды, так что всегда выходил сухим из воды.
Чарли усадил меня на кровать в комнате своего брата и сказал, что ему нужен мой совет насчет Бренны, девочки из нашего класса, с которой он иногда встречался. Потом посмотрел на меня, как бы говоря: «Да, я знаю, что я красавчик», и вслух произнес:
— Джебу очень повезло, что он встречается с такой девушкой, как ты.
Фыркнув, я проговорила:
— Ну да, да, конечно.
— У вас проблемы? — продолжал Чарли. — Успокой меня, скажи, что у вас нет проблем. Вы такая чудесная пара.
— Ага, именно поэтому Джеб занимается черт знает чем наверху, а я сижу здесь, с тобой.
А почему я сижу здесь, с тобой? — помню, подумала я. И кто закрыл дверь?
Чарли говорил со мной сочувственно и обходительно и настоял, чтобы я подробно рассказала ему о том, что случилось, и, когда я расплакалась, он подсел ближе, чтобы меня утешить. Я противилась, но он прижался ртом к моим губам, и в конце концов я поддалась. Парень оказывал мне внимание — красивый, обаятельный парень, — и разве не все равно, что он не всерьез, а просто заигрывает?
Нет. Мне было не все равно. Даже предавая Джеба, я помнила об этом, и именно это убивало меня сейчас, когда я снова и снова вспоминала случившееся. О чем я тогда думала? У нас с Джебом были проблемы, но я все равно его любила. Я его любила тогда и люблю сейчас. И всегда буду его любить.
Вот только вчера, когда он не пришел в «Старбакс», Джеб ясно дал мне понять, что больше меня не любит.
(глава вторая)
Мой праздник жалости к себе прервал стук в окно. Мне потребовалась минута, чтобы вернуться к реальности. Снова послышался стук, и, приподнявшись с постели, я увидела, что напротив моего окна на сугробе стоят Теган, укутанная тепло, и Дорри, укутанная еще теплее. Они махали мне руками в варежках и глухими голосами звали выйти на улицу.
Я лениво слезла с постели и, когда почувствовала, что моя голова стала до странности легкой, тут же вспомнила, какой ужас сотворила со своими волосами. Вот черт! Я оглянулась, схватила с кровати одеяло и обернула его вокруг головы на манер тюрбана. Потом, придерживая край одеяла под подбородком, подошла к окну и резко открыла его.
— Выходи на танцпол! — раздался неожиданно громкий голос Дорри.
— Это не танцпол, — сказала я. — Это снег. Холодный, мерзлый снег.
— Он такой красивый, — заметила Теган. — Иди посмотри. — Она замолчала и удивленно посмотрела на меня из-под полосатой шерстяной шапки. — Адди? Почему у тебя на голове одеяло?
— Э-э-э… — промычала я и махнула им рукой. — Идите домой. Я лузер. От меня одни проблемы.
— Ох, не знаю, не знаю, — покачала головой Дорри. — Первое: ты звонила и сказала, что у тебя проблемы. Второе: мы пришли. Давай спускайся. Посмотри на чудо природы.
— Я пас.
— Оно поднимет тебе настроение, честное слово.
— Это невозможно. Прости.
Дорри закатила глаза:
— Такой ребенок… Пойдем, Теган.
Они спустились с сугроба, и спустя несколько секунд прозвенел дверной звонок. Я поправила одеяло на голове, чтобы оно больше напоминало тюрбан. Села на край кровати и притворилась дикаркой-кочевницей с ослепительно зелеными глазами и печальным выражением лица. Ведь кому как не мне знать все о печали.
