Как бы то ни было, менты узнали, что это был я. В то время еще не было мобильных телефонов и даже пейджеров. Меня никто не смог предупредить. Да и как? Мое лежбище никому не было известно. Короче, я поехал на Речной самонадеянно рассчитывая проскочить.
Дома я спешно собирал шмотки, когда раздался требовательный звонок в дверь. Дверного глазка у нас не было, но возле песочницы нелепо маячил квадратный блондин. Менты! Со свойственным мне изяществом, я элегантно сиганул в окно со второго этажа с тыльной стороны дома. Но сотрудники 126-го отделения милиции тоже были не лыком шиты. Только я пересек дорожку, ведущую вокруг дома, как раздался крик: «Стоять!!!» Я ломанулся, как сохатый… Вслед мне загремели выстрелы. Я втопил еще быстрее. Второй раз за три дня я несся по родному району, спасая свою жизнь. Бег – далеко не моя коронка, негде было бегать, заборы кругом. Но у пузатых, пьющих ментов дыхалка, видно, была еще хуже. Преимущество их состояло в том, что они переговаривались по рации и новые преследователи высаживались из патрульных машин по ходу моего маршрута с новыми силами. В районе 425 школы к погоне присоединился какой-то физкультурник, соскочивший с турника.
– Держи его!!! – обрадовано завопили неспортивные мусора.
– Ну-ка, сдриснул отсюда, пока кадык не вырвал! – задыхаясь, прорычал я.
Но через два-три километра силы мои закончились. Бежать в туфлях было неудобно. Сумка колотила по бедру и замедляла движения. Я остановился и поднял руки. Первым возле меня оказался хмырь в штатском и с первого удара пробил мне «кишку». Через секунду налетели остальные, но сильнее его никто не ударил. Позднее я узнал, что это был не мент, а мастер спорта по боксу адвокат Саша Ефимов с погонялом Таразини. Ярый фанат захватов, он постоянно тусовался в дежурной части и уговаривал ментов взять его на задержание.
Началась расправа. Меня тащили к дому и непрерывно избивали. Стянули с меня штаны. Я давно заметил, что ментам недостаточно победить противника. Им обязательно нужно его унизить. Даже в кино. К примеру, грабителя Соболя в фильме «Прощальная гастроль Артиста» вываливают из кузова грузовика в придорожную пыль. Старый уркаган в финале «Петровки 38» начинает выть, бьется в истерике. Ну, и меня им надо было не только изувечить, но и опозорить. Через несколько часов в кабинет, где я валялся в луже крови, завели Макса: «Посмотри на своего босса…» Во время обыска в квартире начальник розыска Гуматов зло бросил моей, раздавленной происходящим, матери: «Ваш Миша сел квартирным вором, а освободился бандитом, который поднял руку на сотрудника милиции!»
Дальнейшие часы и дни потеряли для меня счет. Сначала меня били те, кто участвовал в захвате. Потом дежурная смена в отделении. Тот, кого я подрезал, выжил. Звали его Ларион и был он инструктором по рукопашному бою ОМОНа Северного округа. Вечером приехали омоновцы, тоже меня месили. На следующий день размяться пожелала новая смена. Я уже ничего не чувствовал и не соображал. Подписал признание. Дескать, да – ударил ножом неизвестного хулигана. Нож выбросил.
Но на третий день, как добрый ангел, 126-е отделение посетил бывший муж моей сестры адвокат Евгений Брагинский, дородный, импозантный еврей средних лет. Увидев, окровавленное, изуродованное существо, он вкрадчиво спросил: «Михаил Петрович, Вы в состоянии были осознавать, что вчера подписали?» – «Об чем речь? Конечно, нет. Ничего не помню», – я сразу «уловил» его тему.
Меня повезли на освидетельствование в травмпункт. В присутствии хитромудрого адвокатера я дал новые показания из серии «никого не трогал, починял примус».
– Да, подрался зачуток, да, кружками швырялся. Я же не знал, что это сотрудники. А потом убежал. За мной погнался один. Может, он на сучок напоролся по дороге. А может, пырнул его кто? Они же на всех бросались. Вот доктора избили… Меня он не догнал. Пьяный же был ваш сотрудник…
Свидетелей нет. Ножа нет. Дусик написал встречную заяву. У пострадавшего Ларика в среде ментов была ужасная репутация. Ветеран боевых действий в Чечне. Контуженный на всю голову. Очень жестокий. Мало того, что регулярно избивал людей, так еще травил задержанных своей собакой – ротвейлером.
Кроме следователя, со мной несколько раз беседовал старший опер по организованной преступности Северного округа Гера Картузов. Он уже понял, что я так и так срываюсь, но, как хороший оперативник, вел свою игру. Но я-то еще поверить не мог, что соскочу с этой прожарки…
– Ты вел себя, как мужчина. Я готов помочь тебе выйти. Но ты должен мне кого-нибудь сдать, чтобы мне к начальству прийти не с пустыми руками…
– Какие у тебя основания предлагать мне откровенную подлость? Кого я тебе сдам?
– Без разницы. Чтобы я мог сказать начальству, что ты пошел нам на встречу.
– Ну, раз без разницы, сдам тебе мешок анаши. Используешь в оперативных целях…
Мы как раз с Валерой Грузином отработали двух барыг из Казахстана. На гоп-стоп отобрали у них отраву. Почти всю свою долю я отдал на общее, а мешочек припас.
Картузов попробовал отыграть назад: «Анаша не пойдет, давай человека».
– Гера, прекрати. Ты сказал – без разницы кого или что.
Короче, низкий поклон Евгению Брагинскому – через четыре дня Бубль встречал меня возле 126-го отделения. Единственное, о чем ломал голову начальник конторы Перцев, так это куда списать девятнадцать выпущенных в меня патронов. Тот самый Перцев, который будучи молодым опером, брал меня с Чумаком в 1979 году.
Через две недели я подъехал к зданию РУОПа на Водном и выкинул в кусты мешок анаши. По звонку спустился Картузов.
– Забирай, вон в кустиках лежит…
Матерый опер заржал: «Не доверяешь…»
– Цыган не купишь, председатель, – сострил я в ответ.
Эти две недели я не мог выйти из дома, настолько страшным было мое лицо. Вечерами сиживал на балконе, надев забрало для фехтования, чтобы не пугать прохожих. Странно, но менты, нещадно избивая меня три дня, ничего не сломали. Лицо – всмятку, так, что в сине-багровых опухолях исчезли и рот, и глаза, и даже уши, а серьезных повреждений – никаких. У бедного Дусика оказались сломаны шесть ребер, проломлена грудь, плюс сотрясение мозга. Да что там говорить, отделался малой кровью. Через пару лет, когда вошел в силу Рушайло, меня бы просто застрелили.
Постепенно сложились отношения с капитаном Картузовым. Во время допроса я спросил его: «Ты чего не бил меня?» – «Я не шакал, что бы добивать раненого льва», – ответил хитрый опер.
Грудь моя раздулась от гордости, как баллон КРАЗа …и… я сразу почувствовал к нему расположение. Представляя однажды меня своему начальству, Гера сказал: «Вот Орский. Избил троих наших сотрудников и выпрыгнул с третьего этажа». Ну с третьего так с третьего, я не стал спорить.
Наше общение длилось много лет. Денег мы ему не платили, в бане, бывало, поляну накрывали. На такие посиделки я неизменно брал кого-то из товарищей. Однажды привез с собой Бориса Сичкина – Бубу Касторского, совсем уже старенького, но бодро залезшего на заказанную проститутку. Менты были в шоке, а молоденькие шлюхи его просто не узнали.
В оперативном плане – никого, естественно, не сдавали. Но вырабатывали общую позицию по каким-то вопросам и движениям в округе. Иногда, случалось, ругались. При мне Гера Картузов дослужился до подполковника и ушел в отставку. Возглавил службу безопасности одного банка.
Последствия, или, правильнее сказать, результаты этой схватки стали ясны не сразу. Во-первых, огромное уважение ментов. Я их почти никого не запомнил, а опера первые подходили на улице: «Здорово, Петрович! Зла не держишь?» Я только разводил руками: «И ты тоже отметился? Сколько же вас…» На них произвело впечатление то, как я убрал трех подготовленных сотрудников и то, что не визжал и не обделался, когда меня три дня топтали.
Во-вторых, мне понравилась работа ножом, и я стал часто его применять. А это, в свою очередь, заставило коллег по ремеслу относиться ко мне с должным вниманием.
Помирились с Ларионом. Менты позднее рассказывали мне: на своих корпоративных попойках, когда доблестные стражи порядка, захмелев, начинали хвастать своими подвигами и ранениями, Ларик молча задирает футболку, показывает шрам и говорит одно слово: «Орский». У меня он слезно просил подарить ему нож, которым я его пырнул. Но во мне крепко-накрепко сидела лагерная установка: «Ментам веры нет». Я помнил, как на «восьмерке» хозяин вызвал лучшего изготовителя «выкидух» на зоне. Протянул ему «кнопарь»: «Твой нож?». Зек повертел нож в руках: «Нет, не мой».
– Ну как не твой? Пальчики-то твои…» – полковник Зиганьшин, улыбаясь, взял «выкидуху» салфеточкой и спрятал в стол. Года два бедолаге добавили за изготовление и хранение холодного оружия.
Поэтому от контактов с властью вообще и с ментами в частности я шарахался, как черт от ладана. Герман Картузов – это исключение, подтверждающее правило. Потому что в лагере ни один нормальный блатной не пойдет разговаривать с опером один на один.
