Раненый герцог Палафосский был взят в плен и провел в заточении четыре года. Впоследствии Гойе довелось написать конный портрет этого военачальника, указывающего на город, объятый пламенем вдали.
В то время как ряд тайных делегаций пробирались в Англию, чтобы попросить ее оказать Испании непосредственную помощь, война после трагического падения Сарагосы, казалось, на время утихла. Официально ее выиграла Франция. Наполеон лично прибыл в Мадрид, чтобы подтвердить факт победы одним лишь своим присутствием, подобно тому, как зверь метит собственную территорию.
Он пробыл там только день, вероятно сочтя, что этого достаточно.
Здесь и там, даже в самом Мадриде, еще происходили стычки между французскими солдатами и испанскими повстанцами. Инквизиция была упразднена одним из декретов, во имя свободы мысли, под рукоплескания ilustrados. Французские солдаты ворвались в ее резиденцию в старом монастыре. Один из офицеров, прямо на лошади, въехал в помещение часовни в разгар богослужения и выстрелил из пистолета в одного из доминиканцев, читавшего Евангелие и отказавшегося, согласно негласному указанию отца Григорио, прервать чтение. Глава ордена едва успел осенить крестом лицо монаха, умершего у подножия алтаря.
Офицер спросил, не он ли Григорио Альта-торре, отвечающий за это здание. Инквизитор спокойно, тихим голосом, ответил, стоя на коленях рядом с покойным монахом, что за это здание, как и за любое святое сооружение на земле, отвечает Бог.
Офицер, не слезая с лошади, объявил ему, что по приказу императора Наполеона и в соответствии с декларацией прав человека инквизиция упраздняется на всей территории Испании, а ее собственность подлежит реквизиции в пользу народа. После этого, в тот же день, всех доминиканцев отвели пешком в мадридскую тюрьму, где им предстояло дожидаться суда. Они уносили в мешках и ящиках лишь кое-какую одежду, бритвы да сандалии. Им строжайшим образом запрещалось брать с собой любые духовные книги и религиозные символы. Предметы культа были конфискованы, за исключением тех, которые предусмотрительно замуровали в подземельях монастыря.
Что касается книг, их сваливали в кучи, которые солдаты пытались жечь. Однако книги, независимо от того, религиозные они или нет, плохо горят. За неимением времени пришлось бросить их тут же, посреди монастыря, обугленные, искореженные, еще дымящиеся.
Узников, томившихся в застенках инквизиции, освободили. Их было немного, человек пятнадцать от силы; они ждали, когда их будут судить, либо каялись в своих грехах. Родные и друзья встречали их у выхода. Они приносили с собой одеяла, теплую одежду, чулки, деревянные башмаки, перчатки, фляги с водой и молоком.
Инес вышла одной из последних. Более пятнадцати лет минуло с тех пор, как лысый монах появился во дворе большого дома с повесткой на пергаментной бумаге.
Никто ее не встречал. Женщина вышла из монастыря одна, семенящей походкой и растерянно озиралась по сторонам, не зная, куда идти. Она щурилась от вновь обретенного света, подобно другим бывшим узникам, уходившим вместе со своими близкими. Инес была не в состоянии понять, кто эти солдаты, почему вдали слышатся звуки выстрелов и лошади мчатся вскачь, откуда взялись эти вооруженные, кричащие во всё горло люди. Ее рот искривился, кожа стала рябой и увядшей, взгляд тусклым, у нее не хватало нескольких зубов. Поседевшие волосы несчастной слиплись. От нее пахло клопами. На исхудавших, грязных, голых до колен ногах виднелись следы синяков. Было невозможно понять, сколько ей лет.
Одна из женщин, ожидавших освобождения заключенных, о котором еще утром вещал на улицах столицы глашатай, что-то спросила у Инес о каком-то мужчине, которого она тщетно искала. Та не отреагировала на ее слова, как будто не поняла или не слышала вопроса. Инес едва взглянула на незнакомку и побрела дальше, волоча ноги. Женщина приняла ее за сумасшедшую, каковой та, пожалуй, и впрямь была, и принялась расспрашивать других.
Чуть дальше двое французских солдат спросили у бывшей узницы, видя ее растерянность, не желает ли она сесть в повозку, увозившую из монастыря предметы культа — ковчеги, потиры, подсвечники — и вернуться на ней в Мадрид. Поскольку они изъяснялись по-французски, она их не поняла. Тем не менее женщина молча, как автомат, позволила отвести ее к повозке и кое-как разместилась среди трофеев, накрытых потертыми коврами, которые солдаты нашли в библиотеке монастыря и захватили с собой на всякий случай.
Таким образом, Инес добралась до Мадрида, едва ли не в то же время, что и колонна доминиканцев, которую сопровождал конвой из полдюжины солдат.
На подступах к городу всё свидетельствовало о недавнем ожесточенном сражении. Солдаты только что ворвались в дом, откуда раздавались выстрелы. Они выбрасывали в окна тела его жителей, у которых было перерезано горло. Трупы разбивались о каменистую почву, пугая беспризорную домашнюю птицу. Бродяги тут же принимались рыться в карманах убитых, снимать с них обувь и в первую очередь стаскивать сапоги, если те их носили. Дети в разгар боевых действий забавлялись, играя в войну. Некоторые из них притворялись смертельно раненными и с воплями падали рядом с телами погибших. Свиньи и собаки искали себе пропитание, впервые пробуя человеческое мясо на вкус. Время от времени мимо проезжал очередной французский отряд с саблями наголо, и все живые обитатели улицы исчезали в мгновение ока, а затем, сразу же после ухода солдат, снова выходили.
Инес равнодушно взирала на всё, что творилось вокруг, словно ее не было в этом суетном мире. Точнее, она не смотрела по сторонам, как бы ничего не замечая. Женщина даже не вздрагивала при звуках выстрелов или лае собак. Оказавшись в Мадриде, она тихо соскользнула с повозки. Затем медленно, с трудом волоча ноги, отчасти парализованные за время долгого заточения, она побрела по улицам, прикрыв глаза, точно повинуясь инстинкту собственного тела, знавшего дорогу домой. Никто не обращал на эту несчастную внимания. Ее можно было принять за слабоумную изможденную нищенку или призрак, появившийся из тьмы.
Через полчаса Инес добралась до дома своих родителей. Ее тело не забыло это место. Она миновала парадный вход с выбитой дверью и вошла в разгромленный двор, напоминавший поле брани: битая глиняная посуда, дохлый осел, разорванная крокодилья шкура; повсюду валялись камни и солома. Так, шаг за шагом, женщина приблизилась к главной лестнице, ступила на нее и начала подниматься по ступенькам с застывшим взглядом и приоткрытым ртом. От былых гобеленов и картин, о которых Инес, вероятно, смутно помнила, не осталось и следа. Всё было сорвано и унесено, остались только голые стены. Ее ноги натыкались на деревяшки и куски штукатурки.
Затем, как в самой страшной части сказки, женщина медленно поднялась на второй этаж еще недавно роскошного дома, где она родилась и выросла посреди всех сокровищ мира, где ее любили, холили и лелеяли, оказывали ей всяческие услуги, дома, который она теперь не могла узнать. Ее разум, притупившийся за долгие годы одиночества и горя, был не способен установить связь между былым счастьем и нынешней катастрофой. Царящее вокруг запустение казалось ей нереальным.
Несколькими днями раньше здесь побывала злая колдунья, наихудшая из всех, которая зовется войной, а именно в доме разгорелся жаркий бой между испанскими партизанами и французскими солдатами, один из тех, которые нередко происходили, несмотря на официальный мир и усилия короля Жозефа. Подлинная личность виновников этого грабежа так и не была установлена. Одни обвиняли других, и наоборот.
Всё было расхищено: миниатюрные модели кораблей, люстры, мебель, часы, кухонная утварь, вплоть до четырехцветных фаянсовых изразцов, привезенных из Севильи, и французского паркета в так называемом Версальском стиле.
Когда Инес вошла в столовую, где уцелел только большой стол, слишком тяжелый для переноски, она заметила на полу ноги с голыми ступнями (башмаки были украдены). Обойдя стол, женщина подошла ближе и стала смотреть. И тут она увидела мертвых людей. Томас Бильбатуа и его сын Анхель были зарублены саблей или зарезаны ножом. Вероятно, они пытались сопротивляться. Теперь это были бездыханные тела. Кровь запеклась на их груди и горле.
Инес застыла перед трупами, глаза которых еще были открыты. Нельзя утверждать наверняка, что она сразу их узнала.
Гойя сохранил одну из своих старых мастерских, расположенную неподалеку от его нового дома. Он работает там по вечерам, когда запаздывает с заказом или нуждается в тишине и одиночестве. Его помощники разошлись по домам. Гойя остался один. Он стоит, немного напряженный и подтянутый, ибо на нем своеобразный головной убор. Шесть зажженных свечей закреплены по краям обычной шляпы, что позволяет художнику работать в позднее время, не прибегая к помощи кого-либо из подмастерьев, стоящего рядом со свечей.
