И вот я вел ее рожать. Она шла легко, она вообще носила легко, она и все на свете делала легко.
— Буз болит,— вдруг сказала она.
— Что болит?
— Буз!
— Зуб? А ты кури больше! Сколько куришь-то?
— Пачку… В секунду! — Она вдруг захохотала, как ведьма.
Я возмущенно умолк. Уже давно я твердил ей, что, если курить, родится уродец, но она не обращала внимания.
Улучив момент, я схватил пачку сигарет в кармане ее халата, она стала крутиться, больно закручивая мою руку материей, и кричать:
— Ну не надер! Не надер!
Навстречу нам шел Филипчук с книжкой под мышкой, а может быть, с книгой под мыгой, старый мой знакомый, еще по яслям, самый скучный тип, каких только видел белый свет. Я с ним поздоровался, и она сразу же спросила меня:
— Кто это, а?
«Вот ведь,— с досадой подумал я,— фактически идет рожать, схватки, можно сказать, и еще интересуется, кто да кто, ху из ху! Непременно ей нужно все разузнать, разведать, захватить всю душу!»
— А никто! — ответил я.— Тайна!
— Вот этот мужик — твоя тайна?
— Да, представь себе!
Она вдруг согнулась, прижав руки к низу живота, сожмурилась, открыв зубы и сильно сморщив лицо…
— Ну, ладно,— сказала она, распрямляясь,— эту тайну ты можешь иметь.
«Да,— подумал я,— с тайной мне не повезло».
— Ну, как, приближения не чувствуешь? — спросил я. И тут же не удержался и добавил: — А удаления?
Мы долго шли через двор. Потом, распустив волосы, она исчезла. Я побыл там еще немного. Ряд гулких кафельных помещений, откуда-то доносятся шаги, голоса…
Я вернулся к себе и лег. Спать я не спал, но сон видел. Вернее, я понимал временами, что это сон.
Я иду по улице между двумя кирпичными домами. Впереди темная вода, мост на наклонных скрещенных бревнах слегка сдвинулся, отстал от берега, висит. Люди тихо перебираются внизу по воде. Почему-то очень страшно.
Потом я вхожу в какой-то дом, долго иду по желтоватым лестницам, коридорам, наконец вхожу в темную комнату, там все говорят тихо, шепчутся. На полу, на стиральной доске, спеленатая, лежит она.
— Плохо,— говорит кто-то над ухом.— Она все говорила: «Лучше бы другой конец, лучше бы другой…»
Тут я наполовину проснулся и успел подумать: «Нет, это какие-то не ее слова — „другой конец“. Она бы так не сказала».
И сразу же начался второй сон — легкий, светлый. За окном по железному карнизу, покрытому белым снегом, проезжают люди в шубах, в сани запряжены олени, все освещено розовым солнцем. Вот останавливаются, слезают, через стекла разглядывают комнату. Сразу за карнизом — белый сверкающий провал, снег, чувствуется, очень легкий, пушистый.
Я проснулся. Было действительно уже светло. Под самым окном мели тротуар, шаркали метлой, я сразу подумал — неужели сухой, не смочили? Тогда — пыль. Запершило в горле. Но нет, наверное, смочили, смочили…
Дорогой, поздравляю! Ты, может быть, уже знаешь, что у нас родилась дочка, вес три двести, длина пятьдесят сантиметров. Я ее еще толком не разглядела. Только успела заметить, что, кажется, твои бровки.
Теперь на тебя ложатся обязанности не интересные, но очень важные. Во-первых, к выписке (9-го, часов в 11) мне нужен гардероб: принеси костюм замшевый и свитерок. Затем рубашка, трусы и лифчик (можно тот, что я тебе отдала в приемной родилки). Потом еще туфли и ваты с марлей. Теперь дочке. Ты мне сегодня сообщи, что у тебя есть к выписке. Узнай у мамы непременно сегодня или завтра о том, что она приготовила. Есть ли косыночка, подгузники, тонкие рубашечки. Теперь. Посмотри список того, что я тебе писала на календаре-шестидневке, и сделай так, чтобы все было. В аптеке купи ваты, рожки и соски и узнай, где есть весы напрокат. Отнесись, пожалуйста, без раздражения ко всему этому и постарайся к нашему приходу все сделать. Обо всем, что есть и чего нет, сообщи мне обязательно завтра. Принеси мне косметичку.
Целую.
Родила я в 1 час ночи и тебе не советую.
Попишу еще немножко, пока врача нет. Интересно, как тебе девочка покажется. Мне она ужасно нравится. Жить бы нам в квартире с холодильником и друг с другом.
Как светская жизнь протекает в городе? Не пустует ли «Крыша» и кем она заполняется? Напиши, а? Ить интересно. У дочки отпала пуповина. Это хорошо.
Дорогой! По телефону звонить не разрешили во избежание простуды. Поэтому ты мне пиши письма, длинные и интересные: где был, что делал, с кем делал, чего добился, в общем, все те вопросы, которыми ты особенно любишь делиться. А если серьезно, то можешь писать о чем-нибудь другом или вообще ничего не писать. Ты к нашему возвращению должен: помыть окно, вытереть пыль — в общем, навести идеальную чистоту. Как насчет кроватки? Поищи. В бюро справок есть список вещей для ребенка при выписке. Посмотри его и принеси, что нужно. Вот и все. Рад?
Очень хочу домой.
Совсем забыла. Ты чего не тащишь мне косметику? Возьми бигуди (три штуки), пудреницу и карандаш. Ты заверни это в газетку, а потом положишь в мешочек типа целлофан.
Дорогой! Сейчас доктор сказала, что завтра после двух часов в справочном бюро будет известно, выпишут меня или нет. Можно позвонить, и тебе сообщат.
Она кричала удивительно громко, при этом вся наливаясь красным, только маленькие ноздри от напряжения белели. Иногда она замолкала и тут же начинала с удивлением икать. Потом била ногами через фланель.
Мы решили назвать дочку Дашей, в основном, в честь прабабушки, но и не без влияния популярной в том сезоне песенки «Хэлло, Долли!», которую своим неподражаемым хриплым голосом исполнял известный негритянский певец Луис Армстронг, параллельно подыгрывая себе на трубе.
Дочку, конечно, сразу же захватили женщины — теща, жена, тетка. Я сидел на кухне, брал целлофановые мешочки с фруктами, что жена принесла обратно из родильного дома, вытряхивал фрукты в тазик с водой — помыть. Сливы ровно легли на дно, образовав лиловую мостовую какого-то города, персики плавали посередине, как оранжевые пушистые экипажи, яблоки всплывали и висели наверху, как розовые облака.
Потом я стянул с веревки пеленку, стал сушить ее над газом, сквозь темное, мокрое полотно виднелся синий гудящий кружок. Но тут набежала теща, оттолкнула, вырвала пеленку и умчалась.
«Мне кажется, я никому не интересен»,— подумал я.
Тяжело вздыхая, я стоял в длинной очереди в кассу.
— Значит, так,— опомнившись, заговорил я, когда очередь подошла,— бутылку подсолнечного масла…
Громыхание кассового аппарата.
— Пачку гречневой крупы…
Громыхание.
— Полкило творога… Вот такие неинтересные покупки,— не удержавшись, сказал я.
— А что делать? — неожиданно сказала кассирша.
И главное, когда я донес все это, пытаясь удержать в охапке, и высыпал на стол, жена быстро глянула и сказала, как ни в чем не бывало:
— Ага. Ну, ладно. Поставь в холодилу.
На кухне сидела теща, занималась обедом, разговаривая сама с собой: спрашивала и тут же отвечала, говорила и сама же опровергала. Войдя, услышал отрывок последней возмущенной фразы:
— …разве это дело — давать чучелам деньги?!
Увидев меня, она колоссально оживилась.
— Скорей послушайте,— сказала она,— какой я сочинила стишок: «Жила-была девочка. Звали ее Белочка».
— Неплохо,— задумчиво сказал я,— а еще есть: «Шел Егор мимо гор…»
— Весной мы с Дашенькой поедем к Любе,— сияя, сообщила теща.
— Кто это — Люба?
Выяснилось, что это ее сестра, живущая где-то на Урале.
«Ну, это мы еще посмотрим»,— хмуро подумал я.
Она стала жарить рыбу — валять в муке, раскладывать по сковородке.
Я все норовил вскочить, умчаться по делам, сидел как на иглах.
— Какие-то вы странные,— говорила теща.— Поешьте рыбы.
Долго жарит, долго…
Щелкнул замок — пришел с работы тесть.
— А-а-а,— слышен его голос.— Ну, я сейчас, сейчас.
Сейчас он, наверно, снимает плащ, аккуратно вешает его на распялку, потом ставит галоши, строго параллельно, берется с двух сторон за бантик на ботинке, тянет. Долгое время вообще ничего не слышно, только дыхание: вдох, выдох. Что он там — заснул, что ли?
Наконец, потирая руки, входит в кухню.
— Суп будешь? — спрашивает теща.
— Суп? — Он удивленно поднимает бровь.
Казалось бы, чего здесь странного,— да, суп, но он такой — всегда переспросит.
Потом мы сидели в комнате молча. Тесть читает газету, одну заметку, долго, удивительно долго. Вот наконец отложил газету, потянулся к журналу. Неужели возьмет? Этот номер молодежного журнала со статьей обо мне, с моим портретом и несколькими репродукциями работ, я давно уже, много раз как бы случайно оставлял на столике… Тесть берет журнал в руки.