Посидели до одиннадцати часов, я вышла с моей соседкой — тётку проводить вместе с этим с мужем с её. Выходим с подъезда. Тётя Зоя: «Галь, до свидания, дай бог тебе здоровья...»
И из-за угла выходит молодой человек. Который работает в кэгэбэ.
Я его знаю как облупленного. Я знаю, что он женат. Я знаю, что у него есть ребёнок. Я знаю всё. Потому что вот мы работали — вот у нас стоял корпус. Вот здесь была проходная. А ихний объект находился вот тут. Спецобъект. Он работал там... связан бьш с электричеством, скажем культурно. И они со спецобъекта всегда звонили у нас заказывали. И приходили кушать. Так что мы знали про всех от и до.
Он выходит и говорит: «О! Галина Тарасна! привет! Что у тя за гулянка?»
Я говорю: «Да ничего, вот сыну сегодня десять лет...»
Он к вам обращается по имени-отчеству?
Ну, он моложе от меня, во-первых, на восемь лет...
«О, как хорошо», — то-пятое-десятое...
Я говорю: «Вот вышла провожать».
Ну — «до свиданья - до свиданья». Все пошли своей стороной — я пошла к себе домой. Пришла — посуда: надо помыть. Начала мыть посуду — звонок в дверь...
Третий день
I. Повесть о трех мужьях,
или Неоконченная симфония (продолжение). Второй муж
II. Повесть о трех мужьях,
или Неоконченная симфония (окончание). Третий муж и другие ш. Исповедь пылкого разума rv. Рассказ кгбшника, или От мыши и выше v. У камина
VI. Рассказ о трех ранениях
vii. Боль
viii. Куда ведет тропинка милая, или Правдивый рассказ
о том, как Михаил Ходорковский
обманывал государство
IX.
Дыра
X.
Рассказ о трагичной судьбе
XI.
Химия
XII.
Рассказ снабженца
XIII.
Разоблачение Достоевского, или
Coup
du
milieu
XIV.
Разоблачение Достоевского, или (продолжение)
Coup
du
milieu
XV.
Разоблачение Достоевского, или (окончание)
Coup
du
milieu
XVI.
Звонок
XVII.
Тьма и Мокошь
xviii. Рассказ о братьях и сестрах
XIX.
Быдло
хх. Рассказ пловца-подводника
Повесть о трех мужьях, или Неоконченная симфония (продолжение). Второй муж
Открываю — стоит молодой человек. Я говорю: «Ты чего сюда пришёл?»
«А дома делать нечего... У тебя гости были — значит, надо посуду помыть?»
«Ген, — говорю, — у меня мыть посуду не надо. Иди домой».
«Нет-нет, я тебе помогу: я просто уважаю тебя как человека...»
Я говорю: «Иди к жене».
«У меня жены дома нету».
«А где она у тебя?»
«Она у меня уехала в Харьков».
Я говорю: «А что такое случилось?..»
В общем... оказывается, родилась у него дочка — и дочка родилась с вивихом бёдер. И были наложены распорки. А там, где её бабушка жила, — там была клиника специальная. И жена, чтобы ей было легче и удобней, она молодого мужа бросила и туда поехала. Я говорю: «Ну, не знаю... Зачем ты туда её отправил? Ты здесь один пьёшь, отдыхаешь, гуляешь...» Он говорит: «А чё мне делать?»
Ну а действительно — молодой человек: что ему делать?
Помыл посуду, я говорю: «У нас не может быть никаких отношений — у тебя ребёнок больной... Забери, — говорю, — свою жену с Харькова». «Нет, она сюда не приедет». Я говорю: «Ну это дело твоё. До свиданья». Ушёл.
Но я знала, конечно, что он придёт ещё. Ну чего, в самом деле — он здесь, она там...
И на восьмое марта в ящике нахожу: «Галина Тарасовна, встретимся через 24 часа. Твой уважаемый Д. Г. А.» У меня до сих пор лежит открыточка...
Потом узнало начальство его, Комаровский. Вызывают меня на переговоры. Выхожу — сидят на лавочке: раз, два, три — три начальника.
Они вас позвали на улицу?
Ну не в столовой же разговаривать...
Они сидят — а вы перед ними стоите?
Нет, они очень уважаемые. Меня посадили. И начинает — культурно, вежливо: «Ну, Галина Тарасовна, как поживаешь?» Я говорю: «Хорошо». «Как у тебя дела?» «Хорошо».
«Галь, я знаю, что ты... э-э... значит, сожительствуешь с Геннадием». Я говорю: «Ну и что?»
«Дай слово, что ты его больше к себе не пустишь». Я говорю: «Валентин Сергеевич, я сама хозяйка своему слову, и таких слов я вам, обещаний — не дам. А жизнь моя, — говорю, — я не знаю, как повернётся».
«Вы понимаете, мы работаем в такой структуре... Если муж бросает жену, то могут его с работы убрать и всё». Я говорю: «Ну, я с ним вообще-то не в браке. А кто ко мне приходит — это моё личное дело. Вы как начальник со мной провели беседу, я всё учту. Но я вам ничего не обещаю, и слово я вам не даю». На этом мы разошлись.
На работе, конечно, его пожурили, было собрание. Ну а как же, вы что: такой-сякой, бросил больного ребёнка... Ну, он действительно бросил... Но факт тот, что я не хотела расписываться с ним. Мне пришлось под нажимом ножа! Понимаете такое слово?
Значит, первый раз он предлагает: давай распишемся. Я нахожу причину: «Да мы ещё мало прожили...» Второй раз: «Да у нас нету жилья...»
И теперь он говорит: «Если! — (ударяет по столу)
— ты! — (удар)
— третий раз! — (удар по столу)
— скажешь, что там чего-то... — зарежу! В такое-то время мы едем с тобой в сельсовет — подаём заявление!»
У меня в этот день температура тридцать восемь и пять. Я говорю: «Ты видишь, в каком я состоянии? Я болею!»
Он на кухню сходил, приходит — нож мой приносит поварской — во-от такой. Говорит: «Если завтра не будешь стоять на автобусной остановке в такое-то время, я, — говорит, — тебя зарежу». И в стену ка-ак даст ножом!
Ну, я женщина... страшно. Думаю: ума у такого человека хватит...
И после этого вы вышли замуж? За такого опасного человека?
Ну как сказать... человек-то приходит один, а уходит другим... Когда начинали общаться — вроде был-то нормальный, вёл себя хорошо... В советское время ни мебели не было, ничего. А он мужик был додёльный. Додельный. Он мог любой столик... вырезки всякие на двери... Я как говорила: «лудить, паять и так стоять». Потому что он лудил, он паял и пилил. И пока первый год, как квартиру-то получили, то все к нам ходили смотреть, только «ох-ах, как хорошо». И ему некогда было пить.
А когда закончилась домашняя работа, тогда все стали его звать к себе: приходи, сделай, телевизор почини там, приёмничек... А расплата какая? Стакан. А человек, когда пьяный, он злой и ненавистливый.
Он любил звать гостей. Всех своих звал с работы. Все очень любили, потому что у меня было всегда приготовлено от души. У меня был свой огород, своя клубника, смородина. Даже заказывали его друзья, чтоб на столе был компот не из слив, не из яблок — а обязательно из клубники...
Но когда друзья уходили, то душа моя дрожала как я не знаю что.
Вот все ушли — ты должна руки вот так положить, и в каком состоянии ни была, ты должна его выслушать. И он мог сидеть морали читать до двух часов ночи: за столом не так на того посмотрела, к тому не так обратилася или глазки не так повернула...
Я говорю: «Ген, ну пошли спать, хватит уже это самое...» А он: «Сядь. Я сказал: с-с-сядь!..»
Угрожал. И что в руках попадётся — мог в стол влепить так, что стены тряслися. И я боялась, что может тут что угодно произойти от с его стороны жестокости.
И я терьпела-терьпела, но пришло время, и в девяносто восьмом году я вызвала уже милицию. Один раз, второй раз. На второй раз сказали: «Если третий раз будет от вас заявление, то мы выселим его отсюдова за сто первый километр».
В то время мы уже жили отдельно. Мы, как мать с сыном, в одной комнате — он один в другой комнате. Но за то, что я его бросила, он ходил в дверь стучал мне, бил... Купил колонки, триста шестьдесят... как они, децибэл называется?.. Включал на всю полную эти колонки. Стены вот так ходуном ходили. В общем, там был просто дурдом. Сын мне говорил: «Мам, не трогай. Он тебя доводит до бешенства: не обращай внимания на него». Я говорю: «Сынок, как?!. Я по квартире хожу, он говорит мне всякие гадости вслед, и я „не обращай внимания"? Это надо быть железным человеком!»
Он украл у меня кошелёк с деньгами, и там были сыновы документы. Выбросил документы в почтовый ящик в соседский дом. Мы искали бегали. Документы нашли. А кошелёк с тыща сто пятьдесят рублей — он забрал. Но я такой человек: я могу увидеть во сне. И проходит, наверное, месяца полтора или два — мне сон снится, что он кожаный кошелёк достаёт из-за пазухи и отдаёт своему брату. Кошелёк из крокодильей шкуры. Я утром встаю и говорю: «Привет, сосед! Как дела?» «Нормально».
