пошли.
Кирилл окончательно запутался, и тут пришло спасение в виде Наташи. Она обняла Васю, кивнула Кириллу, и он пошел к двери.
— Спасибо, Кирилл.
— Спасибо, Кирилл, — повторил Костик, стоящий в коридоре.
Он выглядел усталым и встрепанным.
— Не за что.
— Федор плохо закрыл вольер, они и выбрались.
— Ясно.
— Он извиняется.
— А чего не сам?
— Боится, морду набьешь.
— Надо бы.
— А отец говорит: «Прощайте ближним ошибки их».
— Только ближним?
— Ну, чем ближе, тем больше прощаешь, так ведь?
Кирилл неожиданно вспомнил, как Костик прижимался к нему в темноте, и его дернуло, словно током. А Костик еще и вскинул бездонные глаза с такой надеждой, словно Кирилл и вправду должен был его за что-то простить.
— Ты как имя сменил?
— В паспортный стол сходил. А как еще можно? — нарочито удивился Костик.
— А Вася?
— А Вася Васей так и осталась. Василиса отроковица. Дать почитать житие?
— Костя!
От лестницы звал старец, Костик бросился туда, забыв о Кирилле, и это почему-то было обидно.
— …а кто еще? Ростик?
Дверь в келью старца закрывалась неплотно, и Кирилл хорошо расслышал пренебрежительное фырканье Костика.
— Не благословляю. Тебе неполезно.
— А что еще мне неполезно? Играть с мальчишками? Ходить без шапки?
— Ярослав…
— Да, Евгений Виленович? — прозвучало с недобрым намеком.
Что же у этих двоих случилось такого, что теперь Костик из старца веревки вьет?
— Возвышающий себя падет.
— Не упадешь — не поднимешься.
Старец помолчал и выдохнул:
— Делай, как знаешь.
Кирилл поспешил к лестнице. Интересно, что именно Костик у него выпрашивал? И как они все не путаются в именах? Ладно — Ростик, он больше обзывает, чем называет, но Вася, старец, кто там еще его знал Ярославом, они что, привыкли уже?
Вечером Кирилл спустился на молитву. Паства тихо переговаривалась. Недоумевали: по субботам старец обычно говорил проповедь, да и исповедники были.
Служба началась как обычно: Даша читала, сектанты крестились и кланялись. Дверь исповедальни открылась и оттуда выступил Костик. В светлом подряснике, с причесанными на пробор волосами, он напоминал какого-то неприятного книжного героя. Встал посередине сцены, внимательно оглядел молящихся, вскинул голову и вкрадчиво начал:
— Еще один день прожит, дети мои. Возблагодарим Господа!
То, что у старца получалось ласково и по-отечески, в исполнении келейника звучало неприятно и даже угрожающе. Все затихли. Пока пел хор, Костик молчал, обводя взглядом паству.
В этот раз Кирилл оказался напротив сцены, и Костик уставился прямо на него. Это раздражало. Кирилл стал смотреть за его плечо, на Ростика и хор.
— Нам ведь есть за что благодарить, правда? — продолжил Костик ласково. — У нас ведь все хорошо. Мы одеты, не голодны, нас никто не гонит и не держит в темницах. Мы любим друг друга. Заботимся. Молимся. Ни у кого нет тайных мыслей, нечистых помыслов. Так ведь? Мы чисты перед Господом и нам не в чем себя упрекнуть?
Кирилл аккуратно скосил глаза. На лицах слушающих отражалось совсем не довольство жизнью или благодарность. Многим было неловко. А Костик продолжал:
— Никто ведь не задумал донести на брата и предать отца?
Он смотрел на Кирилла, тот сморгнул, но не отвел взгляд. К черту твои приемчики, парень. Мы тоже не пальцем деланы.
— Чиста ли наша совесть? Исполняются ли заповеди? Верны ли мы? Не алчем своих тридцати серебряников? Готовы положить душу за ближнего?
От издевки, звучащей в голосе, Кирилл поморщился. «Апостолы» и «мироносицы» стояли с застывшими возвышенными лицами, хмурился только Ростик, но тоже молчал.
— Господь наш, — почти прокричал Костик, подняв руку к небу, — делает это для нас ежедневно. Распинается ради грешников, живет одной молитвой, и чем же мы отвечаем? Непослушанием. Гордостью. Самостью. Злобой. Предательством. Так ли это?
Головы слушающих качнулись, соглашаясь, многие так и остались склоненными. У кого-то тряслись плечи.
— Что же делать? Пасть на колени и возопить к Господу о прощении! Ибо нет здесь невиновного! Нет светлого! Ни одного! Все — рабы неверные! Гробы покрашенные, внутри полные костей мертвых и всякия нечистоты! И только любовь Отца защищает вас от геены огненной, Его жертва закрывает от готового пасть огня! Молите же у Всевышнего защиты и милости. Только он спасет от смерти земной и небесной!
Костик обвиняюще протянул руку — и сектанты в едином порыве преклонили колени. Кирилл оглянулся: он один возвышался посреди склоненных людей. Костик смотрел прямо на него, и желание упасть со всеми сделалось почти нестерпимым.
— Плачьте! Кайтесь! — приказал Костик, не отводя взгляда, и казалось, что он безумен и уверен в своей правоте, как древние инквизиторы. — Господь простит, нужно только осознать свои грехи и смирить гордыню.
За спиной Костика Вера аккуратно поддернула юбку и опустилась на сцену. Хор последовал за ней. Теперь на Кирилла смотрели все. Костик — в упор, Ростик — задумчиво, стоящие на коленях сектанты — словно готовы вцепиться и усадить силой.
— Не всем дано увидеть свою мерзость сразу. Некоторые живут так долгое время. Но Господь посетит их, как посетил нас. А пока будем молиться о ближних и плакать о них, ибо конец нераскаянных близок и страшен.
Подавив ощущение, что за него заступились и запретили трогать, Кирилл сделал над собой усилие и все-таки встал на колени. Костик сдержал улыбку и вскинул руки. Поднявшийся хор запел:
— Ныне отпущаеши раба своего Владыко…
Кирилла затошнило. Он едва не вскочил на ноги, но сдержался. Сектанты уже перестали хмуриться, на лицах появились улыбки, все явно расслабились. Ростик мягким баритоном выводил:
— Яко видеста очи мои спасение Твое…
Костик смотрел на склоненные перед ним головы и тяжело дышал, словно бежал или дрался, и удовольствие на его лице было почти неприличным.
— Свет во откровение языкам…
Дверь исповедальни закрылась, и к
