Он почему-то сидит, Милый. На перевернутой медовой кадке. Под ветками.
В руках – старая шапка-ушанка. Старая, истертая. Истлевшая почти. И где он нашел эту облезлую кошку?
А в ней – целая горка спелых, бардовых вишен.
Он улыбается. Так, как только он. Улыбается сначала лукавая синь глаз, потом освещается все лицо, распускается, как белый цветок, белизною нежной кожи, и, наконец, открывается весь, улыбкой.
В это мгновенье он всегда, всегда казался мне сказочным, белокурым эльфом…
Огромный сад. Райский. Родной. Знакомый до мелочей. Вон там я когда-то ногу подвернула, вон там – ствол изогнутый, Милый лазил на него, там – крапива, я ходила босиком, там – дорожка муравьиная, которую с Милым разогнали… Смеху было. И больно.
Показал глазами: мол, иди ко мне. Ни слова. Только глаза в глаза.
Стал кормить меня вишнями. Брал осторожно пальцами и клал мне в рот. Вишни были кисло-сладкие, пахли спелым летом, его руками и зеленью листвы.
Его движения были медленными, очень медленными и интимными. Будто он сто лет тут сидел, ждал, чтоб кормить меня вишнями. Он клал их мне в рот и смотрел: нравится ли мне?
Склонял голову набок, склонял свои белые кудри. Ронял их, как лепестки роняет вишня.
Никогда еще меня так никто не ласкал. Он и пальцем не дотрагивался до меня. Я же вся горела, щеки рдели, сердце колотилось…
Но главное: чудовищная грешность была в этом его действе.
Чудовищная.
Огромная эротичность. И запретность небывалой ласки…
Ласки не от мира сего… Я знала: нельзя есть вишен с его рук. Прямо с нежных рук. Грех это, грех, ужасный грех. Но ела. Не могла оторваться. Такой истомной негой цвели его руки, его маленькие белые руки…
Красной кровью распускались вишни на губах, сладким ядом синих глаз поил он меня…
Проснулась.
Терпким медом на губах еще ощущалась последняя, самая сладкая вишня…
Сердце билось бешено.
Тогда еще не знала, что это – опасная аритмия. Скоро мне это скажут и скажут, что срочно нужна операция на сердце. Но тогда, в тот миг, я еще этого не знала…
Я была счастлива. Вспомнила, что вчера никак не могла уснуть. От счастья. От небывалого счастья. Такого не бывает! Вот что кричала моя душа.
В голове вертелись почему-то невесть откуда строчки:
«Грешные вишни… белые кудри… Лишние речи… росные утра… Быстрые встречи… Белые кудри… Белые кудри… Белые кудри…»
А почему у Милого – белые кудри? У Милого – темные. И не кудри вовсе. И глаза карие. Но лицо! Лицо – его. Губы… нос… Так бывает только во сне. Иной образ знакомых черт.
Сладко потянулась.
Рассвет обещал скорое летнее солнце.
Солнце прямо в душу через радугу на ресницах.
Быстро оделась. Быстро. Быстро. Тонкие спортивные брюки, футболку и кроссовки. Чтобы бежать.
Навстречу счастью.
Зверь
Самые первые ее воспоминания были связаны с отцом. Нет, он не баловал ее. Лучшим подарком всегда была его скромная, тихая похвала. Да иногда погладит по голове – вот и вся ласка.
Она росла молчаливой, застенчивой и тонкой, чувствительной и ранимой необычайно. Отец звал ее цыпленком – до семи лет, до десяти – утенком, а старше – зайчонком… Потому что и впрямь, решительностью нрава, капризами, истериками, упрямством, – всем тем, что так свойственно нашему женскому полу, она не отличалась… Ее пугали очень многие в жизни вещи – темнота, резкий окрик, злоба, выраженная как угодно и кем угодно, белые халаты врачей, высота, одиночество, ночные кошмары, звери, высокие головы верблюдов, ящерицы, змеи, кузнечики и даже длинные хвосты экзотических бабочек… Всего не перечесть.
Однажды, когда ей было всего пять, она влюбилась.
Сразу, едва начала отделять себя от всего окружающего, от земли и неба, от других людей, осознав «Я есмь», влюбилась.
Жили они тогда – девочка, мама и папа – в поселке Санатиба на окраине Аннабы, в Алжире. Отец ее преподавал на французском языке арабам электротехнику в местном университете.
Пологие холмы, жесткая засушенная обжигающим солнцем трава, саранча, далекие Атласские горы в голубоватом мареве, за что русские прозвали горы «синими», ярко и терпко пахнущие дикие фиолетовые ирисы – все это навсегда оставило в ней солнечную дорожку обожания этого мира. Зимой, после периода дождей, холмы покрывались разноцветными коврами цветов, сменяющими друг друга подобно сказочным, огромным покрывалам. Ковер – белый – из маленьких, похожих на ромашки, маргариток. Ковер – красный – из диких тюльпанов. Ковер – иссиня-фиолетовый – из терпких ирисов, ее любимых цветов. Ковер – кровавый – из маков – до горизонта, до самых «синих» гор.
Она влюбилась в белокурого мальчика, тоже пяти лет от роду. Его родители приехали с ним из Белоруссии. Вообще, здесь, на берегу Средиземного моря, обитали представители всех республик громадного Союза. У каждого была своя миссия, своя задача, своя работа. Только у девочки ее не было. Она была просто маленькой лодочкой, случайно занесенной сюда морским бризом. Она просто любила солнце. И просто, хотя и очень осторожно, боясь наступить на скорпиона или змею, ходила по волшебным холмам.
Мальчик не обращал на нее внимания. Да оно было ей и не нужно. Ей нравилось смотреть на него. И только то.
Ее вынужденная подружка, настырная, драчливая, истеричная толстушка, соседская дочь, открыла ей секрет. Вынужденная, – поскольку жили две семьи в одной квартире, как говорили, «с подселением». А подружка просто обитала в соседней комнате. Секрет такой: белокурый мальчик – «жених» другой девочки. И показала, какой. Ужас, как было обидно. Потому что та, другая, показалась влюбленной девочке красавицей писанной. Конечно! Все было так естественно. Это естественно, что чудесный белокурый мальчик – чужой «жених». Ведь та, другая – красавица. Не то, что она. Даже не удивилась ничуть. Издали смотрела на мальчика все так же, повторяя про себя «чужой жених».
Когда выросла, однажды разбирала старые фотографии и наткнулась на фотографию «красавицы», чей «жених» был белокурый мальчик. Ох, и смеялась же. Более безобразной маленькой девочки она не видела. Жаль, не сохранилось фото «жениха».
Однажды, еще в Санатибе, отец разбудил ее рано. С трудом продирая глаза, еще не проснувшись окончательно, девочка вспомнила: сегодня они идут в «синие» горы! Чудо чудесное. Неужели она увидит, что там, в синей дымке? Горы часто манили ее взор. Она много думала о них. Но и ждать не могла, что ей выпадет такая удача! Мама говорила, что ее нельзя брать – не дойдет. «Ты хоть представляешь, сколько километров в горы?!» – бушевала мама.
Девочка поняла: гор она не увидит. Торжественно обещала не ныть.
Отец добродушно улыбнулся. «В крайнем случае, понесу ее на плечах».
Двадцать пять километров. В горы. Вверх и вниз. Девочка выдержала. Упала лишь на последнем километре. Больше она не могла сделать ни шагу. Упала у самого подножия, когда внизу уже маячили пологие холмы без тропинок…
Отец взял ее на руки. Посадил на плечи. Земля сразу осталась далеко внизу.
Группа русских, решивших побродить по горам, была небольшая, человек восемь. Из детей, кроме нее – только двое. Взрослые мальчики – четырнадцати и десяти лет. Братья.
Девочка снова влюбилась. В них, в этих мальчиков. Причем сразу в обоих.
Горы «внутри» не произвели на нее того магического впечатления, которое охватывало ее при взгляде на них снизу. Но лазить по кручам понравилось. Запомнились диковинные кусты. В колючках. А на них – круглые красные ягоды, как две капли воды похожие на нашу подмосковную клубнику на грядках. Вся группа собралась. Думали: пробовать или нет? Не удержались. Отец сказал, что ягода непротивная. Но и вкуса выраженного нет. Набрали. Наши же не могут без этого.
Уже дома у отца начался стоматит. С трудом, но он его вылечил. Не иначе – от чудо-ягод.
Ну, а воспоминаний было!
Девочка была совершенно счастлива. Она, наравне со взрослыми, ходила в «синие» горы! Она сумела. Она вытерпела. И она влюбилась!
Вообще, она постоянно влюблялась. Состояние влюбленности стало самым естественным ее состоянием. Ведь такого не бывает, чтоб некого было любить. Некем любоваться и не о ком мечтать…
Что такое «зверь»? Наверняка, многие знают. Или видели. Даже и в себе.
Есть неплохой фильм «Легенды осени», снятый Цвиком, США. С Бредом Питтом в роли Тристана. И в самом деле! Тристан на американский манер.
По словам мудрого индейца в герое после смерти брата, произошедшей на его глазах, пробуждается душа медведя. Медведь ворчит в нем, ворочается, стонет. Индеец говорил, что когда человек или зверь проливают кровь друг друга, они вбирают в себя черты того, чью кровь пролили… Это медведь заставляет главного героя то мчаться на лошади, рискуя головой, то приставить нож к горлу любимой… Но он не в силах застрелить настоящего медведя, даже идущего на него… Мы бы просто сказали, что парень сошел с ума…
