Но Алина, не обращала на нее внимания, лихорадочно продолжала: .
– Пусть! Что это за адвокат? Он только и думает, как бы вас утихомирить, и вовсе не старается оказать вам поддержку. Пошлю его к чертям. Что же касается Луи, то раз он так жаждет видеть Агату, то получит ее. Малышка тоже умеет за себя постоять. Можно не закрыть кран в ванной – пусть течет, можно опрокинуть на ковер бутылку масла... сколько прекрасных возможностей есть у падчерицы, чтобы мачеха смогла ее оценить! Я же со своей стороны постараюсь доставить удовольствие мадам и мсье – поинтересуюсь их финансами, выясню, что у них за доходы. Сразу сейчас и начну, не буду терять ни секунды... – Она застегнула пальто и направилась к двери, даже не обернувшись:
– Скажешь детям, что вернусь поздно: пойду к мэтру Гренд.
Пять часов. Четверка уже возвратилась нестройными рядами, все заперлись в своих комнатах. Кроме Ги, разумеется; девочки его прогнали, когда он попытался проникнуть к ним, а Леон шуганул из уборной, ибо ему надоела возня брата со спусковым крючком, раз шесть он его дернул; тогда Ги начал носиться, прыгая, как воробей, по всей квартире без всякой цели. Кончилось тем, что он свалился на диван, по ночам заменявший ему постель, а днем превращавшийся в весьма живописное скопление подушечек, тщательно разложенных на чехле, мять который строго запрещалось. У Ме не хватило сил стащить Ги с дивана, а потому она попыталась найти обходной путь.
– Если у тебя нет уроков, – сказала бабушка, – то почему не пойти погулять?
– Куда же мне идти, по-твоему? Мама заперла мой велосипед в чулан на ключ.
Алина так поступила после того, как встретила Ги у выхода из Венсенского леса: стало быть, он опять ездил в Ножан. А бабушка, хотя и знала об этом, промолчала. Неразумная это была мера; она вызвала в мальчишке только злобу и желание снова насолить – отправиться в Ножан на автобусе или даже пешком. Однако, не желая касаться больного вопроса, бабушка затронула еще более болезненную тему:
– А как твои хомяки? Ты перестал ими заниматься?
– Мама выкинула их, – ответил Ги. – Она считает, что в квартире от них только вонь.
Что же могла придумать в такой ситуации бабушка – разве что немедленно пойти на кухню и приготовить там несколько чашек горячего шоколада и песочное печенье с кремом, которое у нее отлично получалось? Ги скоро насытился сладостями, но, когда бабушка собралась унести поднос, рассердился:
– Никак ты хочешь угостить нашего Пашу?
Тем не менее он отправился вместе с ней, трижды постучал в дверь указательным пальцем (таково было требование Леона), чтобы предупредить второгодника, усердно готовившегося к экзаменам, а потом вдруг быстро толкнул дверь и с торжеством увидел, как подымается всклокоченная голова прилежного ученика, задремавшего над своей тетрадью.
– Ну, что я тебе говорил! – рассмеялся Ги. – Это называется, он работает.
– Пошел вон! – прорычал Леон.
Бабушка приблизилась к старшему внуку, но тот не проявил никакого интереса к шоколаду. Хмуро оглядел чашку, скорчил гримасу и заворчал, как это делал всегда, отгоняя осточертевшие материнские заботы:
– Опять шоколад! Будто ты не знаешь, что я терпеть не могу все, что делается на молоке.
Ме идет к девочкам. Диван-кровать слева, такой же справа, два узких платяных шкафчика друг против друга, два узких столика-секретера; обитательницы комнаты сидят друг к другу спиной скорее по необходимости, чем по своей воле. Необычная белая линия, начерченная мелом на полу, надвое разделяет комнату. Хорошо еще, что дверь и окно находится в центре; одна часть комнаты почти пустая, строгая; другая половина выглядит более легкомысленно – увешана фотографиями кинозвезд, бумажными цветами для танцулек.
– У каждой из нас свой дом, – говорит Роза. – Мне осточертел хаос Агаты.
Сестры, хмурясь, пьют шоколад.
– А куда девались твои ракушки? – спрашивает Ме.
– Как куда? – отвечает за сестру Агата. – Она их пристроила у папы.
Роза уже отвернулась и снова принялась за чтение. Агата же выскользнула на балкон, осмотрела сверху улицу и, помахав кому-то рукой, надела пальто. Легкий свист послужил сигналом для Леона, он вылез из своего логова – глаза у него возбужденно блестели – и спросил:
– Они здесь?
Растерявшаяся Ме, не зная, уместно или нет требовать разъяснения, сначала пошла на кухню поставить поднос. А когда она вернулась, дверь за старшими уже захлопнулась. Младшие смотрели с балкона на улицу.
– Это Марк, – сказала Роза.
– И Соланж, – добавил Ги. – Ручаюсь, что раньше полуночи они домой не вернутся.
21 мая 1967Триста тюльпанов заполняют газон тесными рядами, в каждом ряду по пятнадцать цветов. Ги лавирует среди них с электрической машинкой для стрижки газона, боясь выдернуть шнур, который тянется через раскрытое окно от розетки куда вставлена также вилка от телевизора. Одиль еще четверть часа назад упрашивала:
– Останови хоть на минутку, ведь пробки перегорят!
Они и перегорели, прервав разом и стрижку травы, и демонстрацию фильма. Луи спустился со своего чердака и живо сменил пробки.
– Ничего не поделаешь, бывает. Посмотри, как мальчишка огорчен.
Добрый папа! Спокойно наклонился над раковиной и моет в жидкости «Пейк-Ситрон» свои кисточки. Потом снова поднимается к себе. Он уже совершенно забыл о том, как утром был рассержен: и тем, что Агата продолжает пренебрегать предупреждением суда, и тем, как увертывается Леон, который только десять минут побыл у отца – как раз столько, чтобы не сказали, что он уклонился от свидания; Луи, пылая местью, поклялся, чт в следующий раз заставит Леона прийти при свидетелях Но с ним сейчас была Роза, а когда она ласкается, как котенок, Луи тает и нежно мурлычет.
На экране телевизора вновь появился фильм, укороченный на две-три сцены, которые были пропущены, пока меняли пробки. Одиль, предпочитавшая стоять, а не сидеть, была не так увлечена фильмом, как своей книгой; не занимало, почему героиня все время хнычет, а только удивляло, как же режиссер допустил, чтобы актриса утопала в фальшивых слезах? В сущности, ее не интересовала тайна этой девушки, а волновала собственна тайна, во имя которой она и решила передохнуть. Пустота телефильма вполне устраивала Одиль, как и отсутствие Агаты и Леона, которые за это время ничуть не изменились и, видимо, никогда не станут такими, какими ей хотелось бы их видеть. Она, пожалуй, поудобней усядется сейчас в этом кресле-корзинке, немного подремлет... Но что там еще?
– Возьмешь трубку? – громко крикнули сверху.
Звонил телефон. Одиль потянулась, немного подвинул затекшей ногой, взяла трубку и с уверенностью прои несла:
– Мадам Давермель слушает.
– Говорит экс-мадам! – ответили ей.
Три секунды молчания... Когда зарычит пантера, даже если ты сидишь на высоком дереве – все равно страшно.
– Ну что же, значит, вы боитесь меня? Но я не за вами охочусь, моя крошка. Впрочем... словом, давайте-ка сюда этого типчика! – уточнил голос настолько жестко, что в его принадлежности можно было не сомневаться.
Одиль вскинула голову. Самым противным было моя крошка: вроде бы ласково, но в то же время и свысока, рассчитано, что этим можно смутить. Почтенная дама из Фонтене ошиблась. Мы не будем разыгрывать ни застенчивости, ни высокомерия, ни любопытства. Мы прервем разговор – позвонит снова.
Так оно и есть. Дадим ей возможность звонить подольше.
– Ты возьмешь трубку? – опять раздается с чердак! Одиль кричит:
– Это тебя! – и наконец подымает трубку с рычага. Урок, видимо, усвоен.
– У телефона мать детей, – звучит голос по-прежнему едко, но уже более сдержанно.
– Вы, верно, хотите поговорить с моим мужем, мсье Давермелей? – говорит Одиль, сделав легкое ударение на местоимении. – Сейчас, мадам, я передам ему трубку
Долгая пауза. Запыхавшись, входит Луи.
– Извини, я была вынуждена прервать разговор, потому что эта женщина была крайне невежлива, – говорит Одиль так громко, чтоб ее услышали и в комнате, и на другом конце провода.
И снова усаживается в свое кресло-корзинку.
Теперь очередь Луи. От волнения кадык перекатывается у него на горле. Алина резко обрушивается на него:
– Раз уж мне приходится звонить вам, мсье, то, наверно, можно было бы и не говорить, как я рада визитам судебного исполнителя. Уверена, мсье, что вы в свою очередь сумеете оценить прошение, которое сейчас подготавливает мой новый адвокат. Зная вашу щедрость...
Луи, оторопев, вначале ничего не замечает, кроме этих тяжеловесных, сугубо подчеркнутых обращений на «вы», среди которых даже ненароком ни разу не проскальзывает «ты». Продолжение выглядит уже менее достойно, чем зачин, и насыщено оскорблениями и несуразный бранью.
– Кстати, скажите своей воображале, что я не так богата и мне трудно по ее вине платить за два вызова... Откуда она взялась, такая визгливая? Из Ажена, а? Так или иначе, меня тошнит от нее. Ладно, черт с ней! Итак, я сказала, что вы человек щедрый, любите рассылать судебные предупреждения, так соблаговолите прислать мне побольше денег...
