– Куда именно? – зеленоликий шофер снова повернулся к нему, вскинув свои кустистые короткие брови.
– На Гиляровского. Вон там надо развернуться и в тот переулок свернуть…
– Знаю… – пренебрежительно отмахнулся таксист, когда ему стали детально указывать дорогу.
«А вот того, что везешь бандита, наверняка не знаешь!» – вдруг со злостью подумал Олег.
Около дома Маринки он быстро расплатился и вылез. Улица Гиляровского была плохо освещена и безлюдна. Проходя во двор, он вспомнил, как прикатил сюда вместе с Константином, выслушал его заманчивое «предложение». Со сложным чувством раскаяния и надежды Олег подумал, что не видел Маринку с самого отъезда в Сочи, что даже не предупредил тогда ее о своем исчезновении. А после начались экзамены. Они даже не созвонились ни разу.
«Если меня ждет суд и тюрьма, – промелькнуло вдруг в голове, – я ее теперь долго не увижу».
Он рассердился на себя за эти мысли, но желание видеть Маринку от этого стало еще сильнее. Как будто она обладала неким спасительным средством, эликсиром избавления от всех забот.
Над подъездом сиротливо висела тусклая лампочка, бросавшая скудный круг света на асфальт. Олег дернул на себя дверь и прошел внутрь. Этот подъезд он уже вызубрил наизусть. Источенный и потемневший мрамор плит пола, стертые ступени, железные кованые перила. Он быстро промахнул пролет на едином дыхании и вдруг замер, как пораженный.
Перед ним, обнявшись, застыли в поцелуе у окошка парень и девушка. Даже в полумраке лестничной клетки Олег легко узнал эти черные блестящие волосы. Словно очнувшись, Маринка вдруг резко оглянулась, ахнула и оттолкнулась от парня. На лице того застыло удивленное выражение.
– Олег! – громко и тонко разнеслось по подъезду. – Олег, погоди, я все тебе объясню-у-у!..
Но он уже сбегал вниз, перемахивая через три ступени…
5
Всю дорогу до дома он бежал, тут было не больше двух трамвайных остановок. И очень пожалел, что дистанция такая короткая. Он хотел, чтобы напряжение было длинным и изматывающим, чтобы напряжение мышц вытеснило, выгнало из него отупляющие чувства тоски и одиночества, провала…
С сожалением вспомнились тренировки, когда он мог вместе с усталостью и потом выжать из себя лишние мысли. Куда ушли те времена?
Через Проспект Мира он сиганул на одном вздохе, проскакивая перед самым капотом тормозящих автомашин. Тут же, мимо сетки старого Ботанического сада, свернул в Грохольский переулок. Постовые в своих кабинках перед посольствами подозрительно провожали его взглядами. Был час выгула собак, несколько мелких шавок припустились за ним с громким тявканьем, но скоро вернулись к своим хозяевам. Мимо с надрывной сиреной пронеслась карета реанимации и на скорости свернула к громаде клиники Склифосовского.
Олег не мог ни о чем думать, как бы боялся прикоснуться к самому себе. Он был, казалось, переполнен до краев опустошающим пламенем. Осталась только наружная оболочка, тонкая, как радужные стеночки мыльного пузыря. Мгновение – и она может прорваться!
Но зачем он так торопился домой? К устоявшемуся и привычному бабушкиному уюту? К своему любимому защитному креслу детства? К волшебной шелковой картинке с золотыми рыбками? Олег не мог сейчас дать себе отчет. Просто это оставалось единственной целью впереди. Других больше не было.
И, как заевшая пластинка, в мозгу несообразно мягко и плавно кружились чьи-то недавно слышанные слова:
Но из моря информации, в котором мы тонем,Единственный выход – это саморазрушение…Мы до сих пор поем,Но нам уже недолго ждать!
«Странная песня, – думал он, – где я мог ее слышать? Саморазрушение…»
Дворами мимо детской площадки и спортивного поля он пробежал к дому. Было уже совсем темно, и кошки беззвучными тенями выскальзывали из-под ног.
Только подбежав к подъезду, он почувствовал, что устал. Возникло спасительное предвкушение, как он встанет под ледяной душ, как растянется на хрустящей белой простыне…
Знакомая до мелочей дверь, измазанная прошлым летом масляной краской. Вытертая ручка.
Войдя в свой подъезд, он по старой привычке автоматически подошел к почтовому блоку, пошарив ключ в кармане.
В его ящичке сиротливо белел маленький прямоугольный листок. В глазах все расплывалось, он никак не мог прочесть, что же там написано. Черные жирные буквы, наконец, с трудом сложились в слово «повестка», а сверху толстым красным карандашом было неровно надписано:
«Вторично!»
Олег непонимающе смотрел на листок, и в этот момент ему показалось, что он слышит какие-то звуки позади. Резко обернувшись, он даже не успел толком сообразить, только рука автоматически дернулась на отбив.
Обожгла острая боль. Еще одна тень мелькнула справа, блеснул второй нож. Продолжая держать первого противника, Олег лягнул другого из неудобного положения, почувствовал, как по икре полоснуло отточенное лезвие. Тот отлетел к противоположной стене, но тут же поднялся.
Крепко держа первого здоровенного мужика поврежденной левой рукой, он дважды пин-кунами правой ударил его в киль и под ребра. Почувствовав, что тело обмякло, отшвырнул его.
Боли он почти не чувствовал, но рука и нога почему-то слушались плохо. Штанина и рукав намокли и стали теплыми. Олег отрешенно сообразил, что если не отключить обоих сразу, то скоро лишится сознания от потери крови.
Снова в воздухе мелькнул нож, Олег отразил удар сдвоенным блоком в стиле ба-гуа, не надеясь уже на одну руку, и, поймав чужое запястье, заломил его с разворотом бандиту за спину. Но в это время почувствовал, как его резко дернули за ногу. Подъезд перевернулся. Падая, он заметил, что поднялся первый, и вдруг узнал в нем своего сменщика Глеба. Мелькнула его нога. Здоровой правой Олег сумел ударом увести ее в сторону и с захватом богомола дернул резко на себя и вправо. Глеб звучно шлепнулся со зверским выражением на лице.
Быстро перевернувшись со спины в низкую стойку, Олег подождал, пока второй бандит бросится на него, ушел с линии атаки, пропуская эту темную тушу мимо себя, подсек опорную ногу и тут же послал уракен [26] в показавшийся затылок. Противник упал, больше не предпринимая попыток подняться.
Закусив от напряжения губу, Олег развернулся к Глебу. Левая рука и нога не чувствовались. Глеб уже поднялся и медленно приближался к Олегу со скверной ухмылкой на больших пухлых губах. В каждой его руке было по ножу. Невыразительные тупые глазки застыли в зверином прищуре.
Когда «напарник» кинулся на него, Олег провел два липких блока богомола, но левая отказала, непозволительно медленно дернувшись на отбив. Глеб довольно легко преодолел ее сопротивление. И тогда, резко развернувшись, Олег со всей оставшейся силой локтем двинул его в челюсть. Послышался странный сухой хруст, и в то же мгновение что-то ослепительно холодное пронзило его сквозь ребра. Замерев с открытым ртом, он все же нашел в себе силы всадить ребро стопы в низ корпуса противника. Глеб отлетел, выдернув нож из раны, и, упав на пол, еще несколько метров проехал по кафелю.
Олег почувствовал страшную дурноту и слабость. Руки, словно плети, висели по бокам.
Он осторожно сделал один шаг и замер. Годами тренированное чувство равновесия уберегло его от падения. Еще шаг, еще…
Когда он добрался до ближайшей двери, в глазах уже плавали оранжево-красные разводы. Губы спеклись, в горле пересохло. Теряя остатки сознания, Олег ухватился за дверную ручку, потом нажал на звонок…
Часть вторая
В горах Афганистана
Глава первая
1
Пелена предвечернего зноя и легкая дымка раскаленной солнцем рыжей пыли… Все это стало привычным, как приглушенный хор звуков: издалека доносилось лязганье стальных траков и тяжелый рокот моторов броневых машин, им вторил басовитый шелестящий гул вертолетов.
Размеренно текли армейские будни в «учебке». Привычной была и окружающая, иссушенная азиатским солнцем панорама городка. Рядом, с плаца, раздавались хриплая брань раздраженных сержантов и ритмичное топанье тяжелых солдатских сапог. С незамощенной площадки в глубине двора слышался тихий говор курсантов: они на солнцепеке вяло разбирали и чистили ручные пулеметы. Из тренировочного городка резко звучали команды.
Олег перевернулся на спину и опустил веки. Душно. Чувствовал, как приятно вот так лежать на горячей плоской глиняной крыше, подставляя грудь местному знойному солнцу. Странно, что на гражданке он не сумел познать этого чуда и блаженства – беззаботного лежания, ощущения ленивого расслабления мышц. Теперь-то уж он отведал, что слаще этого ничего не бывает на свете.
Каким-то уголком сознания подумалось, что здесь он стал ближе к земле, к простым земным радостям и к простым мыслям. Меньше этих сложных заумствований и условностей, которыми была напичкана его городская жизнь. Свои – это те, кто одет в такую же, как и ты, форму, а что делать – подскажет устав, инструкция или приказ.
