— Отчего же она вас покинула, Петр Михайлович? Неужели здоровье?
— Типун вам на язык! — Полковник размашисто перекрестился. — Здорова моя ненаглядная и вам того же желает. Просто отправил я ее вперед, а сам вот задержался, чтобы вещи к отправке подготовить. Можно было, конечно, и поручить кому-нибудь, да разве будешь спокоен? А вещичек за четыре года здешнего нашего жилья поднакопилось изрядно…
— Погодите, Петр Михайлович… Вы в отпуск?
— Нет, поручик, — Грум-Гржимайло старался не смотреть на своего подчиненного. — Насовсем.
— Переводитесь?
— Нет… Да вы что — ничего не знаете?
— Я только что из госпиталя… Вот, снова в полк.
— Нет полка, Саша. Нет, он есть, конечно же, но… Полк отводится в Туркестан на переформирование. Будет дополнен до штатного состава, а затем… А что затем — не знаю. Возможно, в Туркестане и останется, возможно — вернется сюда. Да мне это, собственно говоря, уже безразлично.
— Почему?
— Я подал в отставку, Саша. И отставка уже принята.
— Почему?!
— По причине несогласия моего с нынешней политикой в Афганском вопросе. И личного несогласия с новым командующим.
— А разве?..
— Да, командует теперь Особым Запамирским корпусом другой человек. Генерал-лейтенант Юсупов. А Василий Никитович отозван в Санкт-Петербург.
— Как же мне быть?
— Как быть? — Полковник отобрал у Александра папочку с документами, которую тот продолжал держать под мышкой, и бегло пролистал. — Вы, дорогой мой, имеете право на отпуск по ранению. Вот тут черным по белому написано. Выправляйте недополученное жалованье… Помнится, месяца за три казна вам должна… И — домой. Поскольку вся полковая канцелярия уже в Ашгабате, можно оформить проезд в штабе корпуса.
— Но я бы хотел…
— А вот догонять полк не советую, — покачал головой Петр Михайлович. — Переформирование — гиблое дело. Уж поверьте моему опыту. Тем более что Ашгабат — такая дыра, даже по сравнению с Кабулом, что рады вы не будете. Лучше уж проведите пару месяцев дома, отдохните, наберитесь сил… А там, может быть, что-нибудь вам кто-нибудь посоветует… Например, вернуться в гвардию, — подмигнул полковник, отставляя ящик в сторону.
— Я хотел бы продолжить службу, — сказал Саша.
— Воля ваша, — вздохнул полковник. — Но я уже ничем вам помочь не могу. Штаб расположен на прежнем месте… А, принесли! — обрадовано вскричал он, бросаясь навстречу двум солдатам, тащившим пустые ящики. — За смертью вас только посылать!..
15
Пустоватый ранее штаб корпуса было не узнать: снующие туда-сюда озабоченные офицеры, писаря с толстенными папками и кипами бумаг в руках, барышни, выбивающие на клавиатурах машинок пулеметные трели… И такие же, как Бежецкий, бедолаги, пытающиеся разобраться в этой круговерти.
Хлыщеватый, отутюженный штабс-капитан с серебристым адъютантским аксельбантом соизволил заметить поручика лишь спустя двадцать минут. Еще минут пять он с некоторой брезгливостью изучал изжелта-бледное лицо визитера в пятнах прикипевшего надолго загара, смотрящегося теперь неумелым гримом, вероятно, перебирая в уме причины такой окраски: природная аномалия, беспробудное пьянство, заразная болезнь… Его-то цвету лица мог позавидовать любой рекламный персонаж.
— По какому вопросу… э-э-э… поручик?
— Представление командующему.
— Фамилия?
— Поручик Бежецкий.
Адъютант склонил напомаженный безупречный пробор к толстенному гроссбуху, открытому на одной из первых страничек, и провел холеным пальцем с аккуратным («Не иначе маникюр!») ногтем вниз по списку.
— Да, есть такой. Увы, Роман Сергеевич принять вас никак не сможет. Пожалуйте к генералу Коротевичу, его заместителю. Михаил Дионисиевич вас ждет. — Штабс-капитан поднялся из-за стола и приоткрыл дверь. — Прошу.
— А, Бежецкий! — Пехотный генерал-майор лет сорока пяти оторвался от разложенных перед ним на столе бумаг. — Ждал, ждал… Проходите, присаживайтесь…
Александр пожал плечами больше про себя, чем напоказ, и присел на новенький раскладной стул защитной окраски — венские стулья и прочее «цивильное барахло» исчезло из бывшего кабинета Мещерского, словно по мановению волшебной палочки, сменившись подчеркнуто-армейскими атрибутами: раскладной мебелью из гнутого дюраля и брезента, полевой рацией на углу стола… Даже электрический калорифер, ранее стоявший в дальнем углу, теперь заменяла, похоже, не растопленная еще ни разу жестяная печурка с девственно чистой защитного цвета эмалью на блестящих боках. Да и сам хозяин кабинета, как бы это половчее выразиться, производил впечатление новенького, только что вынутого из коробки оловянного солдатика. Форма с иголочки, разве что не похрустывающая крахмальными складками, лаковый ремень портупеи, туго перетягивающий камуфляжную грудь с тремя сиротливыми наградными колодками — поручик не особенно приглядывался, но, кажется, что-то юбилейное, сияющие будто новенькие империалы звезды на матерчатых погончиках. Некоторое нарушение полевой формы, однако заместителя свежеиспеченного командующего Особым Запамирским корпусом можно было понять: золотые погоны на камуфляже — моветон; повседневный, тем более парадный мундир такому «боевому» генералу не к лицу, а зеленые эмалевые звездочки на того же колера полосках ткани не всякий и разглядит…
«Петух столичный, — нарушил, хотя бы и в мыслях, субординацию Саша. — Фазан. Распустил перья… Перед кем собрался красоваться? Курочки тут достоинства петухов определяют с первого взгляда…»
Но тут же ощутил раскаяние: давно ли сам был таким же петушком, красующимся новенькими «перышками». Даже не петушком, а цыпленком…
Увы, раскаяние тут же испарилось без следа, стоило перехватить взгляд командующего, с неприкрытой завистью разглядывающего «Станиславскую» колодку на Сашиной груди — алую, окаймленную белым и перечеркнутую серебряным крестиком мечей эмалевую полоску. На таком же новеньком, как и у генерала, камуфляже она смотрелась очень эффектно, и поручику это было хорошо известно.
«Падок до наград генерал, падок…»
— Наслышан, наслышан, — почти в тон Сашиным мыслям нарушил затянувшуюся паузу генерал. — И не могу не поздравить. В таком нежном, я бы сказал, возрасте, в таком чине… Поздравляю, поручик, поздравляю.
— Благодарю, ваше превосходительство.
— Слышал, что у вас… — генерал тут же поправился, — у нас тут с этим делом просто?
— С каким, ваше превосходительство? — сделал вид, что не понял, поручик.
— Ну… С орденами, с чинами…
— О да! — без улыбки кивнул головой Бежецкий. — Весьма просто. Очень даже просто. Как за водой сходить.
И тут же перед мысленным взором встали бурые голые скалы с дрожащим над ними воздухом. Неестественно — у живого так не получится — вывернутые «по третьей позиции» рубчатые подошвы горных ботинок, торчащие из-за плоского камня в нескольких десятках метров от укрытия, простреленная фляга, по боку которой бесполезно сползает на раскаленный камень прозрачная капля. И сверкает в солнечном луче, как бесценный бриллиант…
— Вот и я говорю! — обрадовался, не уловив в словах офицера и тени иронии, генерал. — Будут у нас еще и ордена, и чины… У меня к вам предложение, Александр Павлович, — внезапно сменил он тон на сугубо деловой. — Переходите-ка ко мне в штаб.
«Надо же, — усмехнулся про себя Саша. — Почти слово в слово… Чем это я командирам так нравлюсь? Нос себе сломать, что ли…»
— А что? — не унимался генерал. — Часть ваша, — он презрительно хмыкнул, — расформирована.
— Переформирована, — вставил поручик.
— Ну, небольшая разница! Куда там вас, Бежецкий, еще отправят — одному Господу известно. А тут реальное предложение. И местечко, скажу я вам, — он игриво подмигнул, — непыльное. Какая вам разница: пехота-матушка или кавалерия? Месячишка через два-три гарантирую вам штабс-капитана. До вашего-то штаб-ротмистра вам еще служить и служить…
— Я подумаю, — перебил словоизлияние Александр, которому чем дольше, тем душнее становилось в хорошо проветренном просторном кабинете.
— Вот-вот, подумайте, — не заметил непочтительности генерал. — А как надумаете — приходите.
— Я могу быть свободен?
— Конечно, конечно! — Генерал перегнулся через стол, развалив объемистым животиком, туго перетянутым лаковой портупеей («К чему ему тут табельное оружие? — невольно подумал Саша. — Тараканов отстреливать?»), высокую пачку бумаг. — Отдохните, не торопитесь…
Александру совсем не хотелось касаться пухлой генеральской ладони, но он пересилил себя и осторожно пожал вялую, холодную и влажную, похожую на дохлую жабу, руку «отца-командира».
— И вообще, — разливался соловьем Коротевич. — После службы, в цивильной, так сказать, обстановке милости прошу к нашему шалашу. Забегайте по-простому, по-дружески. Познакомитесь с новыми товарищами, распишем пулечку… Ну и это самое, — плутовски улыбаясь, генерал выразительно щелкнул пальцем по горлу. — Забыли, поди, в этой дыре, поручик, вкус настоящего французского коньяка, а? — Он закатил глаза и плотоядно причмокнул блестящими губами. — О, Пари, мон ами… Кстати, Александр Павлович, а как тут с женщинами?
