Знакомство с родителями, ах-ха-ха!
Конечно, это не единственное, чего хочет Старостин, хотя он никогда не признается в остальном. Но к большему, чем поцелуи (мы целуемся постоянно, мы намотали на поцелуях сто пятьсот миллионов часов), – я не готова. Старостин согласен подождать. Давно. Всегда.
Старостин согласен на все – даже на то, чтобы об отношениях урода и писаки не пронюхали классные мудаки.
– Ну, и что ты думаешь делать дальше? – спросила я в первый вечер, стоя у подъездной батареи.
– Любитьтебя.
– Тогда не стоит посвящать в наши планы посторонних.
Старостин мог бы работать контрразведчиком. Агентом под прикрытием. Кротом, угнездившимся в ЦРУ или даже в госдепе. Когда я публично огребаю очередную порцию дерьма от почитателей моего таланта, он не вмешивается. Хотя его синие глаза темнеют до фиолетового, а руки сами по себе сжимаются в кулаки.
Костяшки старостинских пальцев такие белые, что даже синие.
Убегай, отвернись, убегай, отвернись, убегай. Акустическая версия.
– Это неправильно, – рычит Старостин, обнимая меня в очередном подъезде. – Я им всем морды набью, сволочам. Я их по стенке размажу.
– Нет. – Я глажу Старостина пальцами по подбородку. – Ты обещал. Ты не должен вмешиваться.
– Но почему? Почему?
– Считай, что это эксперимент.
– И как долго он продлится?
– Не думаю, что долго. Они сами отвянут. Вот увидишь.
– Ялюблютебя…
Довольно часто мы ходим в киношку, но никогда не садимся на указанные в билетах места. Я кормлю Старостина поп-корном из рук, а когда гаснет свет, мы забрасываем ноги на передние кресла. Как какие-нибудь ковбои или боссы мафии. Когда мне не нравится поворот сюжета, я свищу в два пальца, и старостинские губы тут же оказываются поблизости от моих губ.
– Ты… Ты просто улётная!..
В свете, идущем с экрана, я наблюдаю за кадыком Старостина – как он судорожно дергается от избытка чувств. И все не могу решить, кто же там, внутри? Кит? Электрический скат, воздушный змей, древесная лягушка?..
Именно кит, ничто иное.
Мы упиваемся тайными свиданиями. Старостин, которому поначалу не очень нравилась идея скрывать наши отношения от всех, окончательно втянулся. Случайно соприкоснуться пальцами, пока классные мудаки заняты своими делами; столкнуться взглядами в районе школьной столовой; уйти порознь, чтобы через пятнадцать минут встретиться на платформе метро «Горьковская» и сесть в разные вагоны – в этом есть что-то по-настоящему офигенное.
Улётное ☺☺☺.
Но и в разных вагонах мы не выпускаем друг друга из виду. Наблюдаем друг за другом сквозь двойные стекла и улыбаемся. Наш метро-трип заканчивается на «Удельной»: достаточно далеко от Петроградки, чтобы встретить кого-то из одноклассников. И поэтому мы безнаказанно влипаем друг в друга, когда поднимаемся по эскалатору. Я становлюсь на ступеньку выше и обнимаю Старостина за шею, и ерошу волосы у него на затылке. А он щекочет мне ухо своим бесконечным ялюблютебя. Ялюблютебя заключено во все старостинские истории, гораздо менее интересные, чем история полуострова Вальдес. Но они все равно нравятся мне.
Они прикольные.
Гораздо менее прикольно выглядит разговор с Ма. Он начинается с традиционного:
– Ты ничего не хочешь рассказать мне, Анюта?
Ну почему этот вопрос всегда застает меня врасплох?
– Смотря о чем ты хочешь спросить. Если о школе…
– Тетя Лера…
– Откуда же мне знать про тетю Леру? Это ведь твоя подруга, а не моя.
– Тетя Лера видела тебя на Удельной.
Упс. Интересно, что делала на Удельной Калерия Витольдовна Пицек? Её дурдом находится совсем в другом районе города.
– Это исключено, – твердым голосом говорю я. – Что я могла забыть на Удельной? Подумай сама.
– Она видела тебя в метро. С каким-то мальчиком. Вы поднимались по эскалатору. И не просто поднимались, а…
– Что? Не пугай меня.
– Вы обнимались, – наконец выпаливает Ма. – И… он тебя целовал.
– У тети Леры больное воображение.
– Не думаю. Она успела хорошо рассмотреть тебя и мальчика. И говорит, что он похож на… э-э… юного Марлона Брандо. Прямо вылитый.
Тут на лице Ма появляется мечтательное выражение, а я тупо думаю о том, что не мешало бы нагуглить юного Марлона Брандо. Кажется, это актер.
– Кажется, это актер?
– И очень хороший. Не то, что нынешние маловразумительные статисты. – Лицо Ма становится еще мечтательнее. – Он играл в «Крестном отце».
– Ну, супер. Если когда-нибудь увижу Марлона Брандо на Удельной, обязательно попрошу автограф.
– Не передергивай, Анюта. Просто скажи мне правду.
– Я ни с кем не целовалась ни на каком эскалаторе.
– Выходит, Лера ошиблась?
– Скорее всего.
На лице Ма отражается борьба чувств. Она отчаянно хочет поверить мне – и не может. Ее веснушки темнеют, как бывает всегда в минуты душевного волнения, а глаза увлажняются.
– Ну, хорошо, – наконец произносит она. – В принципе этот разговор должен был состояться рано или поздно. Тебе пятнадцать лет…
– И скоро будет шестнадцать, – в тон добавляю я.
– Да. Самое время для… первой влюбленности. Я в твои годы… Ого…
– Избавь меня от подробностей, Ма.
– Я хотела сказать, что тоже влюблялась напропалую. Когда-нибудь я обязательно расскажу тебе об этом.
– Когда-нибудь с удовольствием послушаю. Но я не влюблена.
– Это случится…
– Рано или поздно, ага.
– Да-да… Естественно, возникают совершенно новые ощущения, с которыми бывает трудно справиться.
– Какие же?
Веснушки на лице Ма делаются еще темнее.
– Я имею в виду влечение. Сексуальное влечение.
Видимо, из-за страстей по Марлону Брандо Ма все забыла. Она уже несколько раз пыталась поднять тему подросткового секса, но ввиду отсутствия прямой угрозы всякий раз отступала. Теперь же намерена проиграть диск до конца.
– Ага. – Мое невнятное мычание лишь подзадоривает Ма.
– И потом, есть еще такая вещь, как гиперсексуальность. Она в большей степени свойственна мальчикам…
– Почему же, некоторые девочки иногда дадут сто очков вперед любому мальчику.
На Ма жалко смотреть. А в наполненных слезами глазах явственно читается тоска по офицерскому ремню. Надо как-то прекратить эту пытку и отвести, наконец, Ма от эскалатора на Удельной.
– Если ты хочешь спросить… э-э… есть ли у меня… э-э… ну, ты жжешь, Ма… интимные отношения…
– Я не настаиваю… – Ма смотрит на меня не мигая.
– Мой ответ – нет. Это правда.
– Я просто призываю тебя к осторожности, Анюта. Как говорится, люби, люби, но не теряй головы.
– Не переживай. Я уже прочла в Интернете, как не потерять голову.
– Иногда с тобой бывает так сложно, детка…
– Ты справишься. – Кажется, мой голос прозвучал ободряюще. – Все будет хорошо. Я же твоя дочь.
– Это меня и пугает.
Я обнимаю Ма, чувствуя, как ее покидает напряжение. Но не до конца, что-то еще мучает ее.
– И все-таки…
– Тетя Лера ошиблась, Ма. Да у нее и со зрением давно не все в порядке, разве нет?
– Что правда – то правда. – Вздох облегчения. Наконец-то! – У нее минус пять.
– Вот видишь.
– Но если ты встретишь Марлона Брандо…
– Ни за что его не пропущу.
Душевное равновесие Ма восстановлено, но теперь я гораздо более осторожна, чем раньше. Мы со Старостиным резко меняем вектор движения и теперь катаемся по ветке в противоположную сторону – до метро «Московская». И садимся в маршрутку, и отправляемся в сторону Пулково, смотреть на самолеты. Иногда мы пристраиваемся в хвост очереди, идущей на посадку на какой-нибудь рейс.
Чаще всего это оказывается очередь на рейс в Буэнос-Айрес. С пересадкой где-то в Европе, но сути дела это не меняет. Добраться до Аргентины можно в любой момент.
– Почему Аргентина? – недоумевает Старостин.
– Не вся Аргентина. Полуостров Вальдес.
– Почему он?
– Киты. Я хочу посмотреть на китов.
