– Ты права. Тогда просто – сучка.
Неизвестно, чем бы закончился наш разговор, если бы на горизонте не появилась Ма. Она стояла в холле, уже облаченная в пальто и застегнутая на все пуговицы. В руках Ма держала мою куртку.
Нас выперли, ага. Кто бы сомневался.
В прошлом году мы ночевали здесь, в гостевых комнатах, и уехали на следующий день с утра. Теперь, после моих показательных выступлений, никто даже не подумал оставить «Анатолия-Софью-Анну-Артёма», несмотря на снегопад, приближающуюся ночь и плохую дорогу. Представляю, что успела наговорить родителям Ба, прежде чем Ма застегнула пальто на все пуговицы.
Нет, не представляю.
– Сколько можно ждать тебя, Анна! – Ма прожгла меня взглядом.
Анна. Ого. Всё серьезно.
– Уже уезжаем? – Я постаралась придать своему голосу беспечность. И даже наивность, свойственную Анечко-деточко периода кукольного дома и воскресных катаний на карусели в «Диво-острове».
– Да. Марш в машину.
Затем Ма повернула голову в сторону робота-андроида, и голос ее смягчился:
– Спасибо, что нашли ее… э-э…
– Карина, – подсказал робот. И, слегка подтолкнув вперед, прошептал мне в затылок: – Прощай, сучка.
– Ага. Прощайте, – так же шепотом ответила я. – Думаю, больше не увидимся.
* * *
Первые полчаса мы ехали в полном молчании. Папито за рулем, Ма – рядом с ним, на пассажирском сиденье, а мы с Тёмой – сзади. Тёма давно уже спал в своем детском кресле, а я слушала музыку в наушниках.
По обыкновению последних полутора лет – испанскую.
С тех пор, как от Из нет вестей, я учу испанский, да.
¿Por qué? ¿Por qué no estás aquí? – грустили «Почилл» и Жанаина,
Почему, почему тебя здесь нет?
Эти слова я написала тебе.
Почему? Ведь ты нужен мне.
Слушай!
Я пою тебе эти слова.
Забывшись, я даже стала подпевать «Почиллу», в том месте, где «мое одиночество – это ты». И пришла в себя только тогда, когда Ма перегнулась через сиденье и стала дергать меня за полу куртки.
– Совсем уже? – голосом, не предвещающим ничего хорошего, отчеканила она.
– Подумаешь… Уже и спеть нельзя.
– Поражаюсь твоей наглости, Анюта. Сотворить такое, а потом песенки распевать? Ты хоть знаешь, сколько стоил этот проклятый фарфор?
– Как алмаз «Граф Орлов»? – предположила я.
– Господи ты боже мой! – Ма судорожно приоткрыла рот, как будто ей не хватало воздуха, а потом обратилась за поддержкой к Папито: – Ты только посмотри на эту засранку! Она еще и издевается. Подожди, доберемся до дома.
Призрак офицерского ремня встал передо мной в полный рост.
– Только не пряжкой, – сказала я.
– Что?
– Пряжкой бить не надо.
– Вот и что прикажешь с ней делать, дорогой?
Папито молчал. Ма вздыхала и раздувала ноздри, но тоже молчала. Так мы проехали еще минут пять, а потом…
– По-моему, это было круто! – Папито ударил ладонью по рулю. – Нет, это было просто здорово!
И засмеялся. Сначала тихо, как будто про себя. А потом – все громче и громче. Через пару мгновений он уже ржал в голос. Ма посмотрела на него со страхом. Затем страх сменило недоумение, но в конечном итоге заулыбалась и она.
– Нет, Сонь, это была фантастическая сцена, разве не так?
– Да я вообще очумела. – Теперь Ма тоже смеялась, вторя Папито.
– Жаль, не засняли эту феерию!
– Нужно было все там разнести к чертям!
– К чертям, точно!
– И шторы поджечь! – веселилась Ма.
– И высадить пару стекол! – веселился Папито.
– И скрутить краны!
– И сорвать в ванной занавеску!
– И… и выбросить телек с третьего этажа! На голову ее охраннику! – Воображение Ма заработало с бешеной скоростью.
Они никак не могли остановиться, предлагая все новые способы расправы с ненавистным домом Ба. А я пыталась припомнить, когда видела своих родаков такими отчаянно-веселыми. Пыталась – и не могла.
Отсмеявшись, Ма всё-таки вспомнила о том, что родители не должны поощрять детский вандализм.
– Но на будущее учти, Анюта, – согнав с лица улыбку, сказала она. – Крушить посуду, поддаваясь неконтролируемым импульсам, – последнее дело. Ты уже взрослая и должна держать себя в руках. Обещаешь мне?
– Я постараюсь, Ма. Только думаю, что в следующий раз нам поставят бумажные тарелки.
– И всучат пластиковые вилки, – поддержал меня Папито.
– Да ну вас! – снова улыбнулась Ма.
Мы проехали еще немного, и когда в своем кресле зашевелился и открыл глаза Тёма, Папито неожиданно съехал на обочину. И выключил двигатель.
– Что случилось, дорогой?
Ма коснулась плеча Папито, и он накрыл ее руку своей ладонью:
– Снег.
– Снег, – зачарованно повторила Ма.
– Выйдем ненадолго? Подышим воздухом?
Не дожидаясь ответа, он выбрался из машины и прошел чуть вперед. А затем спустился с обочины вниз – туда, где простиралась снежная целина. И, стоя почти по колено в снегу, помахал нам рукой:
– Идите сюда!
Мы с Ма подхватили Тёму и спустя пару минут присоединились к Папито, который уже успел подготовиться: первые три снежка полетели в нашу сторону. Мне удалось увернуться, но Ма оказалась вовсе не такой ловкой: снежок угодил ей в плечо.
– Значит, так? – крикнула она. – Ну, держись, злодей!
И началось невообразимое!
Забрасывая друг друга снежками, мы валялись в снегу, и неизвестно, кто веселился больше: радостно визжащий Тёма или радостно визжащая Ма. Или Папито, оглашающий окрестности львиным рыком.
Я люблю вас, семейка придурков!
Да, именно так я и думала в те минуты: я люблю вас, чуваки, и как же я счастлива, что вы – это вы, никто другой!
А потом, среди этого падающего с неба счастья вдруг возникло какое-то щемящее чувство потерянности… Ну да, я потеряла что-то важное. Которое ничем не заменить – ни любовью других людей, хоть бы их и было сто пятьсот миллионов. Ни очками 3-D, ни куриными богами, ни самолетами, ни новогодними елками, ни тоннами свежего и мягкого снега – такого белого, что он даже синий.
Я потеряла что-то важное.
Кого-то.
Мне нужно было крепче держать её за хренову кожаную куртку, может быть, тогда бы она не уехала?..
Нет.
Нет-нет-нет.
Она отдала бы мне эту куртку – и всё равно ускользнула. «Нравится куртка?»
Нравишься ты.
Я лежала в снегу, и сверху тоже падал снег и касался моего лица легкими и нежными пальцами. А потом в наушниках зазвучал Ману Чао. Я знала, что он зазвучит. Я ждала его.
Который час, сердце моё?
(оставайтесь у радиоприемников)
(12 ночи в Гаване, Куба)
(11 ночи в Сан-Сальвадоре, Эль Сальвадор)
(11 ночи в Манагуа, Никарагуа)
А где же Буэнос-Айрес, Аргентина? Где, я вас спрашиваю? И сколько сейчас там – одиннадцать? Двенадцать?..
Мне нравятся самолеты, мне нравишься ты
Мне нравится путешествовать, мне нравишься ты
Мне нравится утро, мне нравишься ты
Мне нравится ветер, мне нравишься ты
Мне нравится мечтать, мне нравишься ты
Мне нравится море, мне нравишься ты
Что я буду делать? Не знаю
Что я буду делать? Я уже не знаю
Что я буду делать? Я потерян
Который час, сердце моё?
Мне нравятся мотоциклы…
О, Локо! Я скучаю по тебе, красавчик, amigo, как же мне не хватает тебя!..
Мне нравятся мотоциклы, мне нравишься ты
Мне нравится бежать, мне нравишься ты
Мне нравится дождь, мне нравишься ты
Мне нравится возвращаться, мне нравишься ты
Мне нравится марихуана, мне нравишься ты
Мне нравится кокаин, мне нравишься ты
Мне нравится гора, мне нравишься ты
Мне нравится ночь, мне нравишься ты
Что я буду делать? Я потерян
Который час, сердце моё?..
Анечко-деточко – противник наркотиков, а в остальном Ману Чао прав.
Я просто запомню это. И закрою главу, которая никогда не будет написана. Которая не войдет в мой роман, состоящий пока только из четырех глав. А будут еще пятая, шестая и девятнадцатая – на радость Котовщиковой, которая считает, что «Нюсипусик – гений» ☺☺☺ .
