перед самой взыскательной публикой, перед зрителями и зрительницами как из числа придворных, так и завсегдатаев знаменитых салонов эпохи, хозяйки которых, начиная со знаменитой маркизы де Рамбуйе и заканчивая Мадлен де Скюдери или маркизой де Сабле, притязали на звание законодательниц художественного вкуса эпохи152. Во-вторых, амбивалентным оставалось отношение самого Мольера к высшему свету, отразившееся, в частности, в тех картинах современной женской культуры, которые он представил в «Смехотворных прециозницах», «Школе жен» и «Ученых женах»; хотя мода на прециозность и философию была прерогативой скорее великосветских дам, писатель представляет ее в сатирических сценах из жизни добропорядочных буржуазных семейств, которые неизменно высмеивались самым безжалостным образом. Разумеется, ни автор, ни его именитые зрительницы не обманывались: если первый даже не думал представить на сцене «истинных прециозниц», то последние не могли не узнавать себя в карикатурных сценических образах, смехотворно защищавших идеалы, которые они пестовали в утонченных светских беседах и опытах изящной словесности. Уточним: Мольер не мог осуждать прециозность как таковую, если понимать последнюю не столько в виде определенной культурно-исторической субстанции, сколько как более или менее свободный тип поведения153 и отношения к поэзии, роману, философии и языку, основанный на аристократическом идеале независимости и культе различия; он на дух не переносил смехотворные эксцессы прециозности среди «новых парижанок». По точному замечанию П. Бенишу, «что касается прециозниц или ученых жен, их смехотворность обусловлена по большей части диспропорцией между их положением и их устремлениями»154.
Вот почему позволительно думать, что комедия «Ученые жены» может быть прочитана в двух планах: с одной стороны, скорее внешней, речь идет о проблеме неравного брачного союза, которая актуальна в большей мере для буржуа, поскольку среди «истинных прециозниц» более актуальными и животрепещущими были идеи отказа от брака или сохранения девственности; с другой стороны, речь идет о более глубокой и более общей проблеме отношения женщины к образованности в обществе, где доминирует мужская парадигма знания. Как полагает К. Кенцлер, одна из самых авторитетных исследовательниц женского удела во французской классической культуре, посвятившая истолкованию связей комедии Мольера с современным режимом знания специальную статью:
Как бы то ни было, если вопрос брака возникает на протяжении всей пьесы, в то же время он маскирует более глубокий вызов, опосредованно, но весьма болезненно затрагивающий вопрос знания в той мере, в какой последнее разделяет мужчин и женщин. Именно это превращает «Ученых жен» в одну из самых загадочных пьес Мольера. Этот вызов можно обозначить пока как вопрос воспроизводства. С одной стороны, очевидно, что воспроизводство связано с браком, более того, сливается с ним по меньшей мере в XVII веке: следствием брака являются домашнее хозяйство и дети. С другой стороны, оно предполагает идею тела, поскольку является функцией тела155.
Таким образом, конфликт между буржуазным взглядом на брак и аристократическим идеалом женщины-философа обозначается с самых первых реплик героинь. Арманда, выражая презрение к стремлению Генриетты обзавестись домашним очагом, выступает с настоящим гимном во славу философии:
Презрев материю и чувственное тело,
Отдайте разуму себя, как мы, всецело.
Вам собственная мать примером быть должна,
Что всюду именем ученой почтена.
Старайтесь же, ее заветы соблюдая,
Стезею разума идти, как шла всегда я,
И сладость находить лишь в том, подобно нам,
Что подобает лишь возвышенным умам.
Чем мужу, как раба, смиренно покориться,
Вы с философией вступите в брак, сестрица.
Над человечеством подъемлет нас она
И разуму дает владычество сполна156.
Несмотря на то что имя Декарта произносится в комедии устами светского острослова и «трижды-дурака» Трисоттена, Арманда явно притязает на звание «картезианки». Двусмысленность образа сохраняется благодаря последовательному снижению образа ученой девы из буржуазного семейства, которое парадоксально резонирует с реальным положением «истинных картезианок» в европейской и французской культурах того времени, ибо среди них доминировали великосветские дамы, отличавшиеся глубокой и разносторонней образованностью. Не говоря уже о том, что две из них – Кристина Шведская и Елизавета Богемская – были прямыми ученицами Декарта, другие составляли подлинный цвет французской словесности второй половины XVII века: поэтесса Анн де Ла Винь и романистка Мадлен де Скюдери, филолог Анн Дасье и Мари Мадлен де Лафайет, автор знаменитой «Принцессы Клевской», где отказ женщины от брака ради верности самой себе также выступает важнейшей темой повествования.
Итак, ученые жены устремляются к тому, чтобы «вступить в брачный союз с философией», поставив крест на своей биологической, или сексуальной, функции воспроизводства, связанной с сознанием тела. Наверное, сам Декарт был бы против подобного забвения женского естества ради неукоснительного владычества разума, особенно если последнее было обусловлено больше педантами, чем учеными, больше теологами, чем философами. Отзываясь как-то о духовных исканиях голландской художницы, поэтессы и ученой девы Анны Марии ван Схурман (1607–1678), философ, лично знавший одну из самых образованных женщин своего времени, не без сожаления заметил:
Воэций испортил также Мадемуазель Схурман; ибо вместо превосходного умственного влечения к поэзии, живописи и прочим подобным прелестям, которым она обладала, вот уже пять или шесть лет он владеет ею столь всецело, что она ничем более не занимается, кроме контроверз Теологии, в силу чего добропорядочные люди не хотят более знаться с нею157.
Как можно убедиться, Декарт вновь противопоставляет женскую способность к творческому мышлению педантизму теолога, более того, приписывает последнему пагубное влияние, которое тот мог иметь на несомненные таланты молодой женщины. Разумеется, в этом суждении могла сказаться своего рода интеллектуальная ревность к могущественному интеллектуальному оппоненту, который отличался непримиримостью в отношении новой философии и в последующие годы сделал все, чтобы учение Декарта было предано публичной анафеме в Утрехте. Тем не менее не приходится сомневаться, что Декарт, подобно Мольеру, не принимал чрезмерного, или педантичного, увлечения женщин науками, которое могло притушить естественный свет самого превосходного женского ума, лишая его способности мыслить по-своему, или по-другому: как мы увидим, подобное недоразумение сыграет свою роль в отношениях Декарта и Кристины Шведской. Можно думать, что философ искал в женщине именно Другого в женском роде – не столько ту, что изобретает новую философию, сколько ту, что, отзывчиво внимая последней, формулирует верные вопросы, создает проблемы или даже вставляет палки в колеса философской машины158.
4.2. Что значит мыслить – на французском языке?
Чтобы убедиться в том, что обращенностью к ученым женам не исчерпывается прагматический аспект «Рассуждения о методе», достаточно будет сопоставить рассмотренные выше суждения Декарта об
