Покуда Амуры и Грации готовили факел Гименея, который предстояло возжечь завтра, мистер Твемлоу пережил немало душевных терзаний. Казалось несомненным, что и пожилая особа и пожилой молодой человек были старейшими друзьями Вениринга. Быть может, он их опекун? Однако это вряд ли возможно, потому что оба они старше Вениринга. Он с самого начала пользовался их доверием и много сделал для того, чтобы завлечь эту пару к алтарю. В разговоре с Твемлоу он сообщил, что это он посоветовал миссис Вениринг: «Анастазия, их надо поженить». Кроме того, он сообщил Твемлоу, что смотрит на Софронию Экершем (пожилую девицу) как на сестру, а на Альфреда Лэмла (пожилого молодого человека) как на брата. Твемлоу спросил у Вениринга, не учился ли он в одной школе с Альфредом? Вениринг ответил: «Это не совсем так». Не была ли Софрония воспитанницей его матери? Вениринг ответил: «Это не вполне точно». Рука Твемлоу растерянно потянулась ко лбу.
Но две-три недели назад Твемлоу, сидя с газетой в руках за жидким чаем с черствыми гренками в своей квартире над конюшней на Дьюк-стрит, получил раздушенную записочку в виде треуголки с монограммой миссис Вениринг, которая умоляла дражайшего мистера Т., если он не особенно занят сегодня, оказать ей любезность, приехать к ним отобедать, вместе с милым мистером Подснепом, для обсуждения очень интересного семейного дела; последние четыре слова были дважды подчеркнуты и отмечены восклицательным знаком. И Твемлоу, ответив, что «не занят и более чем в восторге», едет на обед, где происходит следующее.
— Дорогой Твемлоу. — говорит Вениринг, — откликнувшись с такой готовностью на приглашение Анастасии, вы были очень любезны и поступили поистине как самый старый наш друг. Вы знакомы с нашим дорогим другом Подснепом?
Как Твемлоу не знать дорогого друга Подснепа, который так его сконфузил в обществе? Он говорит, что, конечно, знаком, и Подснеп отвечает тем же. Видимо, Подснепа так обработали за это короткое время, что теперь он уже и сам верит, будто давным-давно состоит в близких друзьях семейства. Настроенный самым дружеским образом, он чувствует себя совсем как дома и стоит у камина задом к огню в позе Колосса Родосского*. Как ни плохо соображает Твемлоу, все же он и раньше замечал, что все гости Венирингов очень скоро заражаются их выдумкой. Он, однако, не подозревал, что и с ним произошло то же самое.
— Наши друзья, Альфред и Софрония, — вещает хозяин дома тоном оракула, — наши друзья, Альфред и Софрония, как вам приятно будет услышать, собираются пожениться. Так как мы с женой считаем это нашим семейным делом, руководство которым мы берем всецело на себя, то, разумеется, прежде всего мы сочли своим долгом сообщить об этом близким своим друзьям.
(«Ах, значит, нас только двое? — думает Твемлоу. глядя на Подснепа. — И он второй!»)
— Я надеялся, — продолжает Вениринг, — что будет и леди Типпинз, но ее приглашают наперебой, и, к сожалению, она уже занята.
(«Ах, так, значит, нас трое, — думает Твемлоу, растерянно озираясь по сторонам, — и она третья».)
— Мортимер Лайтвуд, — продолжает Вениринг, — которого вы оба знаете, уехал за город, но он пишет, как всегда эксцентрично, что если мы его просим быть шафером жениха во время церемонии, то он не отказывается, хотя и не понимает, при чем тут он.
(«Ах, так нас четверо, — думает Твемлоу, вращая глазами, — и он четвертый».)
— Бутса и Бруэра, которых вы тоже знаете, я не приглашал сегодня, — замечает Вениринг, — но я держу их в резерве на этот случай.
(«Так значит, нас шесте… — думает Твемлоу, закрывая глаза, — нас шесте…» — Но тут он теряет сознание и окончательно приходит в себя только после обеда, когда Химика уже попросили удалиться.)
— Теперь мы подходим к цели, — говорит Вениринг, — к истинной цели нашего маленького семейного совета. Софрония — круглая сирота, и нет никого, кто мог бы выдать ее замуж.
— Выдайте ее сами, — советует Подснеп.
— Не могу, дорогой Подснеп. По трем причинам. Во-первых, зачем же я возьму на себя такую ответственную роль, когда у нас есть уважаемые друзья семейства. Во-вторых, я не так тщеславен и не думаю, что я гожусь для Этой роли. В-третьих, Анастазия немножко суеверна на этот счет: она не хочет, чтобы я был у кого-нибудь посаженым отцом, пока мы не выдали замуж нашу дочку.
— А что от этого может случиться? — спрашивает Подснеп у миссис Вениринг.
— Дорогой мистер Подснеп, это очень неразумно, я знаю, но у меня есть какое-то предчувствие, что, если Гамильтон будет раньше посаженым отцом у кого-нибудь другого, ему никогда не выдать замуж нашу девочку.
Так говорит миссис Вениринг, складывая вместе кончики пальцев, причем каждый из восьми орлиных пальцев становится так похож на ее орлиный нос, что без новеньких перстней между ними не было бы никакой разницы.
— Но, дорогой мой Подснеп, — говорит Вениринг, — у нас есть испытанный друг семейства, и я надеюсь, вы согласитесь, что именно к нему эта приятная обязанность переходит почти естественно. Этот друг сейчас находится среди нас (таким тоном, как будто в комнате собралось человек полтораста), этот друг — Твемлоу.
— Ну, разумеется! — говорит Подснеп.
— Этот друг — наш милый и дорогой Твемлоу, — повторяет Вениринг еще более твердо и решительно. — И я не могу выразить, дорогой Подснеп, как мне приятно слышать, что наше общее мнение, — мое и Анастазии, — разделяете и вы, не менее близкий и испытанный наш друг, занимающий почетное положение… я хочу сказать, с почетом занимающий положение… или лучше сказать, который почтил нас с Анастазией своим согласием занять скромное положение крестного отца нашей малютки. — И в самом деле, Вениринг облегченно вздыхает, видя, что Подснеп нисколько не завидует возвышению Твемлоу.
Вот таким образом происходит, что рессорный фургон цветами сыплет на заре и на лестнице и что Твемлоу осматривает места, где ему предстоит завтра сыграть такую видную роль. Он уже побывал в церкви и отметил все камни преткновения в проходе между скамьями, под руководством унылой до крайности вдовы-сторожихи, у которой левая рука скрючена словно от ревматизма, — а на самом деле складывается так сама собой, заменяя копилку.
А вот и Вениринг выбегает из кабинета, где привык в часы задумчивости созерцать резьбу и позолоту пилигримов, шествующих в Кентербери, и показывает Твемлоу маленький шедевр, сочиненный им для глашатаев светской молвы, в котором значится, что семнадцатого числа сего месяца в церкви св. Иакова его преподобие Икс, в сослужении с его преподобием Игреком, соединил узами брака Альфреда Лэмла, эсквайра, Сэквил-стрит, Пикадилли, и Софронию Экершем, единственную дочь покойного Горацио Экершема, эсквайра, из Йоркшира. А также, что прелестная невеста была выдана замуж из дома Гамильтона Вениринга, эсквайра, Фальшония, причем посаженым отцом был Мелвин Твемлоу, эсквайр, из Дьюк-стрит, Сент-Джеймс-сквер, троюродный брат лорда Снигсворта, из Снигсворти-парка. Читая это произведение, Твемлоу каким-то смутным путем приходит к мысли, что если его преподобие Икс и его преподобие Игрек не попадут после такого начала в число самых близких и самых старых друзей Вениринга, то виноваты в этом будут только они сами. После чего является Софрония (которую Твемлоу видел дважды в жизни) благодарить Твемлоу за то, что он согласился подменить собой покойного Горацио Экершема, эсквайра, из Йоркшира вообще. После нее с той же целью является Альфред (которого Твемлоу видел единожды в жизни), искрясь фальшивым блеском, словно он создан исключительно для жизни при свечах, а на дневной свет его выпустили по чьей-то грубой ошибке. После чего выходит миссис Вениринг, с явно проступающими неровностями настроения, такой же явной горбинкой на носу и с чем-то орлиным во всем облике, «едва живая от волнений и забот», как она сообщает своему милому мистеру Твемлоу, и Химик очень неохотно восстанавливает ее силы рюмкой кюрасо. После чего со всех концов страны начинают прибывать по железной дороге подружки невесты, словно прелестные новобранцы, завербованные отсутствующим сержантом, так как, прибыв в штаб-квартиру Венирингов, они чувствуют себя словно в казарме.
Итак, Твемлоу отправляется домой на Дьюк-стрит, Сент-Джеймс-сквер, съесть тарелку бараньего бульона с плавающей в нем отбивной котлеткой и просмотреть свадебную службу, с тем чтобы завтра подавать реплики вовремя; он чувствует себя неважно и скучает в своей квартирке над конюшней; ему делается ясно, что сердце его ранено самой прелестной из прелестных подружек. Ведь у безобидного маленького джентльмена, как и у всех нас, была когда-то своя мечта, и она не отвечала ему взаимностью (что бывает довольно часто), и ему кажется, что прелестная подружка похожа на его мечту, какой она была в то время (что вовсе не соответствует действительности), и что если бы эта мечта не вышла за другого по расчету, а вышла бы за Твемлоу по любви, то они были бы счастливы вдвоем (чего никогда быть не могло), и что она до сих пор питает к нему сердечную слабость (тогда как она славится своим бессердечием). Задумавшись у камина, Твемлоу предается грусти, склонив высохшую голову на высохшие ручки и опершись высохшими локотками на сухие коленки. «Нет здесь Любимой, и не с кем мне разделить мое одиночество! Нет Любимой и в клубе! Пустыня, пустыня; пустыня кругом, любезный мой Твемлоу!» И он засыпает, весь вздрагивая, словно по нему пробегает ток.
