Третье неприятное обстоятельство то, что убогие незнакомцы словно сговорились ничему не удивляться. Они упорно не желают замечать золотых и серебряных верблюдов и составили между собой заговор — не обращать внимания на изысканную чеканку ведерок со льдом. Они настолько спелись, что осмеливаются даже намекнуть, будто хозяин с хозяйкой порядком наживутся на этом деле; и вообще ведут себя как завсегдатаи в трактире. Присутствие очаровательных подружек тоже не оказывает смягчающего влияния; ибо, не чувствуя почти никакого интереса к новобрачной и ровно никакого друг к другу, прелестные создания начинают, каждая на свой лад, критически разглядывать имеющиеся налицо модные уборы. Тем временем шафер жениха, в изнеможении откинувшись на спинку стула, по-видимому, пользуется случаем, чтобы окинуть мысленным взором все то зло, которое он причинил своим ближним, и покаяться в нем; разница между ним и его другом Юджином заключается в том, что последний, тоже откинувшись на спинку стула, по-видимому, подсчитывает мысленно, сколько зла ему хотелось, бы причинить своим ближним, и особенно всем присутствующим.
При таком положении дел обычные церемонии проходят довольно вяло и без всякого одушевления, и даже великолепный свадебный пирог, разрезанный прелестными ручками невесты, кажется неудобоваримым. Тем не менее уже сказано все, что полагается говорить, и проделано все, что полагается проделать (сюда же относятся зевки, неожиданное погружение в сон и пробуждение леди Типпинз); теперь идут спешные приготовления к свадебной поездке на остров Уайт*, и под окнами сотрясают воздух духовые оркестры и крики собравшихся зрителей. Но так уже было предназначено злою судьбой Химика, чтобы на глазах этих зрителей ему довелось претерпеть осмеяние и муки. Ибо, выйдя на порог, чтобы оказать честь отъезжающим, он вдруг получает препорядочный гостинец в висок — это Буфер, подогревшись шампанским и целясь наугад, запустил, как полагается, на счастье, вслед новобрачным тяжелым башмаком, взятым у рассыльного из кондитерской.
Итак, все снова идут наверх, в пышно убранные гостиные; все раскраснелись после завтрака, как будто все сообща схватили скарлатину, и там убогие незнакомцы вытирают сапоги о турецкие диваны и соединенными силами стараются нанести как можно больше урона великолепной хозяйской обстановке. За сим леди Типпинз, будучи не в состоянии разобраться, что именно сегодня: позавчера, послезавтра или какой-то день на будущей неделе, исчезает незаметно; исчезают и Мортимер Лайтвуд вместо с Юджином; исчезает и Твемлоу, уезжает домой и твердокаменная тетушка — она отказывается незаметно исчезнуть, оставаясь твердокаменной до самого конца, — даже убогих незнакомцев удается мало-помалу выжить из дома, — и все кончено.
Все кончено, то есть на данное время. Но должно наступить и другое время — оно наступает недели через две, и для супругов Лэмл это время наступает на острове Уайт, на песчаном пляже у Шэнклина.
Мистер и миссис Лэмл довольно давно прогуливаются по пляжу Шэнклина, и по их следам можно видеть, что они гуляют не под руку, и что идут они не по прямой линии, и что оба они не в духе, потому что жена, тыча перед собой зонтиком, оставляет в сыром песке полные воды ямки, а муж волочит за собой трость. Словно он и в самом деле родственник Мефистофелю и гуляет, волоча по песку хвост.
— Не хотите ли вы сказать мне, Софрония… Так начинает он после долгого молчания, и Софрония, сверкнув глазами, круто поворачивается к нему.
— Не сваливайте на меня, сударь. Это я вас должна спросить, не хотите ли вы сказать мне?..
Мистер Лэмл снова умолкает, и они идут дальше тем же порядком. Миссис Лэмл, прикусив нижнюю губу, раздувает ноздри. Мистер Лэмл забирает в левую руку обе рыжеватые бакенбарды и, соединив их вместе, бросает на свою возлюбленную косой взгляд из-за рыжих зарослей.
— Не хочу ли я? — негодующе повторяет миссис Лэмл после некоторого молчания. — Сваливать все на меня! Какая трусость, какая низость!
Мистер Лэмл останавливается, расправляет бакенбарды и вопросительно смотрит на нее.
— Какая… что?
Не останавливаясь и не оглядываясь на него, миссис Лэмл высокомерно повторяет:
— Какая… нечестность!
Догнав ее в два шага, он резко возражает:
— Вы не то сказали. Вы сказали «низость».
— Что же, если и сказала?
— Никакого «если» тут нет. Вы это сказали!
— Да, сказала. Так что же из этого?
— Что из этого? — повторяет мистер Лэмл. — Вы посмели бросить мне в лицо такое слово?
— Еще бы не посмела! — отвечает миссис Лэмл, глядя на него с холодным презрением. — Нет, как вы смеете говорить мне такие слова?
— Я никаких не говорил.
Это правда, и миссис Лэмл остается только прибегнуть к вечному женскому ресурсу, сказав:
— Какое мне дело, говорили вы или нет!
Прогулка возобновляется; некоторое время они идут молча, затем мистер Лэмл нарушает молчание.
— Пускай будет как вам угодно. Вы считаете себя вправе спрашивать, не хочу ли я сказать вам. Что именно я должен был сказать?
— Что вы человек с состоянием.
— Нет.
— Значит, вы женились на мне обманом?
— Пусть будет так. Теперь ваша очередь. Уж не хотите ли вы сказать, что вы состоятельная женщина?
— Нет, не хочу.
— Значит, вы обманом вышли за меня замуж.
— Если вы так неудачно охотились за приданым и сами себя обманули; если по своей алчности вы слишком легко поверили внешнему блеску, то чем же я виновата, — вы, авантюрист? — очень резким тоном говорит жена.
— Я спросил Вениринга, и он сказал мне, что вы богаты.
— Вениринга! (очень презрительно). — А что знает обо мне Вениринг?
— Разве он не опекун ваш?
— Нет. Моего опекуна вы видели в тот день, когда обманом женились на мне, и никакого другого опекуна у меня нет. И денег у него немного — это всего-навсего рента, сто пятнадцать фунтов в год. Есть еще сколько-то шиллингов и пенсов, если вы гонитесь за точностью.
Мистер Лэмл бросает отнюдь не любящий взгляд на подругу своих радостей и печалей и что-то ворчит сквозь зубы, но тут же спохватывается.
— Вопрос за вопрос. Теперь опять моя очередь, миссис Лэмл. Кто это вам внушил мысль, что я человек состоятельный?
— Вы сами. Не станете же вы отрицать, что всегда выступали передо мной в этой роли.
— Но вы тоже кого-нибудь спрашивали. Ну, миссис Лэмл, откровенность за откровенность. Кого вы спрашивали?
— Я спросила Вениринга.
— А Вениринг знает обо мне не больше, чем о вас, и не больше, чем другие знают о нем.
Прогулка снова продолжается в молчании, затем новобрачная резко останавливается и гневно восклицает:
— Никогда не прощу этого Венирингу!
— Я тоже, — отзывается новобрачный.
После этого они опять гуляют: она все так же сердито тычет зонтиком в песок, оставляя в нем ямки, он все так же волочит за собой уныло опущенный хвост. Наступил отлив, и кажется, что море оставило их вдвоем на оголенном берегу. Чайка проносится над самыми их головами и хохочет над ними. Только что эти темные валуны покрывала золотистая гладь, а теперь они всего-навсего скользкие камни. Насмешливый рев доносится с моря, и волны вдали громоздятся одна на другую, спеша взглянуть на попавшихся в ловушку обманщиков, и снова пуститься плясать в дьявольски-злобном веселье.
— Когда вы говорите, что я вышла за вас по расчету, — сурово начинает миссис Лэмл, — для чего вы делаете вид, будто была какая-нибудь возможность выйти за вас по любви?
— И опять-таки этот вопрос можно рассматривать с двух сторон, миссис Лэмл. А для чего притворяетесь вы?
— Сначала вы обманули меня, а теперь оскорбляете! — восклицает миссис Лэмл, и грудь ее волнуется.
— Вовсе нет! Начал не я. Вы сами задали такой двусмысленный вопрос.
— Я сама! — повторяет новобрачная, и зонтик ломается в ее разгневанной руке.
Его лицо становится мертвенно-бледным, на носу проступают зловещие пятна, словно пальцы самого дьявола касаются его то тут, то там. Но он умеет сдерживаться, а она нет.
— Бросьте зонтик, — советует он спокойно, — он больше никуда не годится и только делает вас смешной.
Тогда она в ярости называет мистера Лэмла «наглым негодяем» и с такой силой отшвыривает обломки зонтика, что они попадают в Лэмла. Следы пальцев на мгновение проступают сильней, но он по-прежнему идет рядом с ней.
Миссис Лэмл разражается слезами и говорит, что она самая несчастная женщина, обманутая и обиженная, как никто на свете. Потом говорит, что покончила бы с собой, если б у нее хватило на это духу. Потом называет его низким обманщиком. Потом спрашивает, почему, если эта гнусная авантюра не удалась, он не убьет ее своими руками теперь, когда все обстоятельства ему благоприятствуют? Потом снова плачет. Потом снова приходит в ярость и поминает каких-то мошенников. В конце концов она садится на камень, обуреваемая всеми страстями, ведомыми и неведомыми женскому полу. В то время как с ней происходят такие перемены, на его носу то выступают, то пропадают белые пятна, словно клапаны флейты, на которой играет дьявольская рука. И под конец его бледные губы слегка раскрываются, словно ему не хватает дыхания после быстрого бега. Но он стоит неподвижно.
