Как бывает на вокзалах с готическими сводами и высокими потемневшими витражами, это место создавало ощущение бесконечного пространства, помноженного на полумрак, свет красных лампочек над дверями, навязчивую яростную музыку, гулко отдававшуюся в пустоте и в металлических ребрах лестницы. За длинной пустынной стойкой официант в смокинге собирал напитки на поднос. Может, это была лишь игра света, но Биральбо на скулах этого человека почудился тонкий слой розовой пудры. Раздался звонок. Над железной дверью зажглась красная лампочка. С подносом в одной руке официант прошел через зал и постучался костяшками пальцев. В тот самый миг, когда дверь открылась, свет погас, и до Биральбо донесся как будто чей-то хохот и звон бокалов вперемешку с музыкой.
Из другой двери, совсем в глубине, появился какой-то мужчина, с некоторым тщеславием поправлявший ремень брюк, как делают выходя из туалета. В дальнем конце помещения была еще одна барная стойка, освещенная, как самые глубокие капеллы в соборах. Там виднелись еще один официант в смокинге и одинокий клиент — их силуэты были резко очерчены, будто вырезаны из черного картона. Мужчина, поправлявший брюки, надел шляпу, слегка набок и надвинув на брови, затем зажег сигарету. Следом появилась женщина: она приводила в порядок прическу, запуская пальцы в блондинистую гриву, и сжимала губы, пряча в сумочку пудреницу или зеркальце. Сидя за стойкой около лестницы, Биральбо наблюдал, как эти двое проходят мимо, тихо переговариваясь между собой, — в их шепоте слышалось шипение «ш» и темные португальские гласные. Даже когда каблуки женщины застучали по железным ступенькам лестницы, мощный и пошлый запах ее духов продолжал ощущаться в воздухе.
— Вы один, сеньор? — официант вернулся с пустым подносом и теперь без улыбки смотрел на него из-за мраморной стойки. Лицо у него было очень длинное, ко лбу прилипли пряди волос. — В нашем заведении нет причин быть без компании.
— Спасибо, — отозвался Биральбо. — Я кое-кого жду.
Официант улыбнулся слишком красными губами. Он, конечно, не поверил его словам и, может быть, хотел подбодрить клиента. Биральбо спросил джина и стал разглядывать противоположную стойку в глубине зала. Тот же официант, тот же смокинг по моде сороковых годов, та же фигура посетителя с сутулыми плечами и неподвижными руками возле стакана. Он почувствовал чуть ли не облегчение, поняв, что это все же не отражение в зеркале: на той стороне человек со стаканом не курил.
— Вы ждете даму? — официант говорил по-испански бегло и как-то самоуправно. — Когда она придет, можете занять двадцать пятый номер. Позвоните в звонок, я вам принесу выпить.
— Мне нравится это место. И его название, — произнес Биральбо с улыбкой одинокого пьяницы-завсегдатая. От мысли, что человек за дальней стойкой другому официанту говорит то же самое, ему стало не по себе. Но главное достоинство чистого ледяного джина заключается в том, что он моментально сбивает с ног. — «Burma». Почему оно так называется?
— Вы журналист? — в голосе официанта сквозило недоверие. На лице застыла стеклянная улыбка.
— Я пишу книгу, — Биральбо улыбнулся, радуясь, что эта ложь не скрывает его жизнь, а как бы изобретает ее заново. — «Ночной Лиссабон».
— Не стоит рассказывать все. Моим шефам это не понравится.
— Да я и не собираюсь. Так только, хочу дать наводки, знаете ли… Ведь некоторые приезжают в город и не находят того, что ищут.
— Еще джина?
— Вы читаете мои мысли. — Проведя столько дней в одиночестве и молчании, Биральбо чувствовал бесстыдное желание болтать и выдумывать. — «Burma»… Давно существует этот клуб?
— Около года. Раньше здесь был склад кофе.
— Хозяева разорились, видимо. А раньше это место так же называлось?
— Раньше никакого названия не было, сеньор. Что-то произошло. И кажется, не в кофе было дело. В один прекрасный день приехали полицейские, окружили весь квартал. Вывели хозяев в наручниках. Потом о суде в газетах писали.
— Контрабандисты?
— Нет, заговорщики. — Официант облокотился на стойку перед Биральбо и наклонился близко к его лицу; он говорил тихо, как сообщают секреты в театре. — Что-то политическое. «Burma» была подпольной организацией. Тут хранили оружие…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Зазвенел звонок, официант пересек весь зал, будто не шагая, а делая танцевальные па, направляясь к двери, где загорелась красная лампочка. Человек, пивший за противоположной стойкой, медленно отделился от нее и пошел к выходу, двигаясь по подозрительно прямой траектории. По его лицу, как вспышки, пробегали полосы света и тени. Он был очень высок и определенно пьян, шел опустив руки в карманы куртки, кроем напоминавшей военный китель. Этот человек явно не был ни португальцем, ни испанцем, да и вряд ли вообще европейцем. У него были крупные зубы и короткая рыжеватая борода, а слегка приплюснутое лицо и странный изгиб лба делали его немного похожим на ящера. Мужчина остановился около Биральбо, покачиваясь на каблуках ботинок с пряжками и улыбаясь в каком-то летаргическом оцепенении, в замедленном ликовании пьяного. Взгляд этих голубых глаз перенес Биральбо в лучшие дни «Леди Бёрд», в самые давние, где он был наивно и почти по-юношески счастлив оттого, что любим Лукрецией.
— Что, не узнаешь меня? — произнес подошедший. Биральбо сразу узнал эту ухмылку и ленивое произношение в нос. — Неужто позабыл старика Брюса Малькольма?
Глава XIV
— Так мы и сидели, — сказал Биральбо, — друг напротив друга, смотрели один на другого с опаской и симпатией, как два знакомца, которые не слишком близки и минут пять не знают, что сказать. Но я почувствовал к нему какое-то расположение. Я столько лет ненавидел его, а тут мне вдруг пришлась по душе его компания, оказалось приятно побеседовать с ним о прежних временах. А может, всему виной джин. Просто, когда я увидел его, сердце у меня екнуло. Сразу вспомнился Сан-Себастьян, Флоро Блум, все-все. Я подумал, что ничто не сближает двух мужчин больше, чем то, что они оба любили когда-то одну женщину. И потеряли ее. Он ведь тоже потерял Лукрецию…
— Вы говорили о ней?
— Кажется, да. После трех или четырех стаканов джина. Малькольм окинул взглядом заведение и сказал: «Лукреции бы понравилось».
Но они не сразу произнесли это имя, они медленно подбирались к нему, останавливались, почти назвав, как перед очерченным мелом кругом, притворяясь, будто его не видят, прятались в алкоголе и словах, расспрашивали и врали о том, как живут в последнее время, намекая на прошлое, лучшие дни которого неделимы, ведь пустое пространство, которому они так долго не отваживались дать название, связывало их древним заговором. Они заказывали еще джина, вечный предпоследний стаканчик, по выражению Малькольма — он еще помнил кое-какие испанские шутки, — и уносились к событиям все более далеким, состязаясь за спасение от забвения мельчайших деталей, за обладание пустыми подробностями: их первая встреча, первый концерт Билли Свана в «Леди Бёрд», сухое мартини Флоро Блума — чистая алхимия, сказал Малькольм, — кофе со сливками в кафе «Вена», размеренная жизнь Сан-Себастьяна. Невозможно поверить, что прошло всего-то четыре года, и чего они достигли с тех пор? Да ничего, сплошной упадок, чертова зрелость, уловки, чтобы изобразить благополучие, чтобы заработать чуть больше денег на продаже картин или выжить, играя в клубах слишком бездушных городов, одиночество — loneliness, сказал с затуманенным взглядом Малькольм, сжимая в покрытых рыжеватыми волосами руках стакан с такой силой, будто намереваясь раздавить его. Тут Биральбо, словно предвещая похмелье, окатила волна страха, холода и отчаяния: он подумал, что Малькольм, может быть, прячет в кармане пистолет, тот самый, который видела Лукреция, тот самый, которым тыкали в грудь человеку с нейлоновой нитью вокруг шеи… Но нет, разве можно поверить в эту историю, разве можно вообразить, что убийцы существуют где-то за пределами романов и сводок новостей, что они могут пить с тобой джин и расспрашивать про общих друзей, сидя в подвале лиссабонского бара? Они двое были одинаково одиноки и почти одинаково пьяны, мучились одной и той же трусостью и ностальгией, единственное заметное различие между ними состояло в том, что Малькольм не курил. Но даже это делало их сообщниками, потому что оба помнили те особые конфетки, которые в прежние времена Малькольм носил с собой и раздавал всем вокруг, Биральбо в том числе, — однажды он в порыве злости и ревности растоптал такой леденец на пороге «Леди Бёрд». Вдруг Малькольм замолчал, склонившись над своим пустым стаканом, и, не поднимая головы, исподлобья взглянул на Биральбо.
