Маргусский договор, или Дипломат с мечом в руке
На встречу для выяснения отношений с римлянами Аттила отправился вместе с братом Бледой в сопровождении двух послов. Ими были его ближайшие и самые любимые советники — грек Онегез и паннонийский римлянин Орест со штатом помощников. Бледа, который мало что понимал в государственных делах, за все время переговоров не сказал ни слова, но его присутствие подчеркивало важность этого события. С римской стороны в качестве послов на встрече присутствовали хорошо знакомые Аттиле Плинфас и Эпигений в сопровождении легатов рангом пониже.
Молодой король посчитал, что ему как независимому правителю гуннов негоже останавливаться в римском городе. Поэтому, не доехав до Маргуса (ныне — город Позаревак), он разбил свой лагерь неподалеку от него, на моравской равнине на правом берегу Дуная. Как бы подчеркивая, что она — принимающая сторона, делегация Аттилы прибыла на место встречи первой. Демонстрируя пренебрежение к римским обычаям, Аттила и «сопровождающие лица» даже не сошли с коней; римским послам пришлось также остаться в седлах…
Еще перед отъездом в Маргус Плинфас сказал Феодосию, что рад тому, что переговоры предстояло вести с новоиспеченным королем, а не с несговорчивым Роасом. И он начал свою речь, подчеркивая милостивое снисхождение, проявленное императором, который любезно направил послов по первой просьбе короля гуннов. На что Аттила холодно ответил, что если Феодосий уступил требованию, то только потому, что отказ привел бы к войне. Правитель гуннов здесь потому, что хочет сообщить послам, какую цену римляне должны заплатить, чтобы избежать столкновения.
Дадим слово французскому историку Бувье-Ажану: «Плинфас и Эпигений не ожидали ни такого приема, ни грозной речи на латинском. Им пришлось сдержаться и выслушать требования гунна до конца, оставив за собой возможность поторговаться. А требования были простыми и ясными: расторгнуть все союзы, заключенные де-юре или де-факто между Константинополем и странами, вошедшими в Гуннскую империю; отказать в какой-либо поддержке дунайским и каспийским племенам и отозвать эмиссаров; уволить со службы всех гуннов, нанятых без согласия Роаса; выдать всех гуннов, предательски укрываемых Феодосием II, и всех дезертиров, нашедших прибежище в Римской империи; торжественно обещать никогда не оказывать, прямо или косвенно, помощи врагам гуннов».
Когда посол Феодосия Плинфас наконец смог вставить несколько слов, то сказал, что император Восточной Римской империи не держит наемников-гуннов, это требование следовало бы предъявить императору Запада. Затем Плинфас заявил, что хочет убедиться, правильно ли он понял требования вождя гуннов, и повторил их все одно за другим, каждый раз спрашивая: «И что будет, если император не согласится?..» На что Аттила каждый раз отвечал: «Значит, он выберет войну». Столкнувшись с подобной решимостью и уверенностью в собственной правоте, Плинфас отступил. Аттила, увидев, что противник готов уступить, усилил нажим. Во-первых, он напомнил, что несколько римских заложников сбежали, не заплатив выкупа. Их надо либо вернуть, либо заплатить восемь золотых монет за каждого [28]. Но главный вопрос касается возмещения ущерба, нанесенного гуннам происками римлян в дунайских и каспийских землях. Кроме того, чтоб вы знали, все изменилось, и теперь дружба гуннов стоит дороже чем вчера, и те 350 фунтов золота, которые платили «римскому полководцу» Роасу, должны стать ежегодной данью в 700 фунтов золота, которую император Восточной Римской империи будет платить императору гуннов.
Эпигений резко ответил, что император на это не пойдет никогда! Ответом ему были слова: «Тогда он выберет войну». Послам дали одну ночь на размышления и назначили встречу на утро следующего дня.
Послы провели трудную ночь. Аэций предупреждал их, что к угрозам Аттилы нельзя относиться легкомысленно, что у того слова не расходятся с делом. Феодосий II сам рекомендовал им соблюдать максимальную осторожность и передал Эпигению императорскую печать, которой скреплялся любой договор от имени императора. Но согласится ли император, у которого казна опустела, на такую дань? Проговорив всю ночь, послы решили, что стоит поторговаться о размере дани, к тому же они надеялись, что, возможно, платить и не придется.
Теперь снова предоставим слово Бувье-Ажану: «Утром стороны снова встретились на равнине в окрестностях Маргуса… Пришлось ждать, пока Аттила, Орест и Онегез соизволят, наконец, прибыть. Орест передал послам уже подготовленный договор на безупречной латыни. Плинфас заявил, что, по его убеждению, Феодосий откажется увеличивать размер жалованья. Орест забрал договор и объявил переговоры оконченными: пусть будет война, если византийский император этого хочет. Эпигений поспешил вмешаться: у него есть печать, договор можно подписывать!
Маргусский договор был немедленно подписан».
История его подписания красноречиво свидетельствует о том, что молодой правитель гуннов вовсе не походил на грубого и невежественного вождя варваров, каким его пытались представить европейские венценосцы. На этих переговорах он сумел заявить о себе так, как и подобало императору огромной империи. Бувье-Ажан считает, что Аттила хорошо понимал, что «должен был всегда и везде оставаться дипломатом: в оттенках поведения, в осознании важности внешнего облика, в выборе послов, в торжественности или разгульном веселье приемов, в грубом нажиме или тонкостях заключаемых договоров». Это позволило ему впоследствии стать «выдающимся актером политической игры, обладая врожденным талантом подчинять себе людей». Того же мнения о дипломатических способностях короля варваров придерживаются и другие современные историки, изучавшие жизнь и характер Аттилы. Они отмечают то, как умело и своевременно он использовал при установлении контактов с дунайскими племенами или во время поездок на Восток и Дальний Восток присущие ему скрытность и недоверчивость, с одной стороны, и склонность к наблюдению и анализу, сообразительность, ловкость и развитый интеллект — с другой.
Нетрудно догадаться, какова была реакция императора Восточной Римской империи на Маргусский договор. Вот что пишет об этом французский историк: «Известие о заключении договора успокоило Феодосия II, но он пришел в бешенство, узнав, что должен выплачивать 700 фунтов золота в год, и решил про себя, что платить будет недолго. Пока же было необходимо показать Аттиле, что его признают императором и принимают его императорские требования: Феодосий приказал взять под стражу двух сыновей гуннских вождей, находившихся у него на службе, и передать их Аттиле на римской территории у Карса — города в дунайской Фракии. Аттила распорядился распять их на глазах у римских конвоиров в назидание предателям, шпионам, дезертирам… и тем, кто дает им прибежище».
Впоследствии, чтобы досадить римскому императору и получить дополнительную дань, Аттила настойчиво и многократно требовал от него выдачи своих соплеменников. Как пишет И. А. Стучевский, «вопрос о "перебежчиках" стал удобным предлогом для ссор с Константинополем и бесконечных вымогательств»: «Чуть что, Аттила слал новое посольство в столицу Восточной Римской империи с требованием выдачи этих лиц. Феодосий был вынужден щедро одаривать посольства и отправлять в ставку Аттилы своих представителей с богатыми дарами. Подобная дипломатическая активность была выгодна для Аттилы, не только обогащавшегося таким способом, но и державшего империю в постоянном страхе перед новым нашествием в случае невыполнения его требований. Уступчивость константинопольского двора, впрочем, не избавляла Балканский полуостров от неоднократных грабительских рейдов гуннов. И все же Феодосий предпочитал переговоры открытым военным действиям. Аттила получил от императора высокое и почетное военное звание magister militum, дань ему была увеличена».
Однако мир, доставшийся римлянам столь дорогой ценой, оказался непрочным. И виновными в этом стали обе стороны: и неоднократно нарушавший договор глупый и слабовольный Феодосий II, и алчный предводитель гуннов, не прощавший ему предательства. Но сразу после принятия Маргусского договора Аттила отказался от агрессивных намерений в отношении Восточной Римской империи и окунулся во внутренние заботы своей державы, одной из которых стала реформа армии.
Армия из диких орд и легионов
Аттилу не зря называли дипломатом с мечом в руке. Во всех международных спорах самым главным его аргументом была сила, а дипломатические хитрости служили лишь одним из средств для достижения впоследствии новых воинских побед. По мнению всех биографов Аттилы, его воинский талант, помноженный на многолетние завоевательные традиции гуннов, во много раз превосходил дипломатический. Этот варвар прекрасно владел тактикой применения легкой кавалерии и, по словам авторов «Всемирной истории войн» Э. Эрнста и Тревора Н. Дюпюи, «обладал задатками стратегического мышления». В его войсках всегда царили железная дисциплина и боевая выучка. Основываясь на свидетельствах готских и римских историков, Бувье-Ажан справедливо отмечал, что «Аттила создал мощную армию, вернее, армии, а еще точнее — орды и легионы. Он умело сочетал дисциплинированность регулярных частей и дикость варваров».
