Аттила не сомневался, что римский император сочтет за честь иметь его своим зятем и… глубоко ошибся в этом. Валентиниан лишь вежливо поблагодарил его, но решительно отказался исполнить его желание, объяснив это тем, что Гонория не может быть выдана за Аттилу, ибо она уже вышла замуж за другого. Кроме того, пояснил он, престол она не наследует, потому что верховная власть у римлян принадлежит мужскому, а не женскому полу. Дальнейшее историки описывают по-разному. Большинство из них утверждает, что, даже получив отказ, владыка гуннов продолжал требовать Гонорию. Он заявлял, что она помолвлена с ним (в доказательство чего приводил присланный ею перстень) и что Валентиниан должен уступить ему половину своей державы, ибо Гонория наследовала после отца власть, отнятую у нее алчностью брата. Однако император категорически отверг все эти притязания. Именно это, по мнению ученых, и послужило поводом для войны с империей, которую Аттила развязал в 451 году.
Существует и другая точка зрения относительно обстоятельств накануне нападения гуннов на земли Западной Римской империи. Так Бувье-Ажан, на основе анализа хроник того времени и переписки предводителя гуннов с Валентинианом и королем вестготов Теодорихом (Теодориком), считает, что эта масштабная военная кампания Аттилы стала результатом хорошо продуманной и хитро сплетенной им политической интриги. Что же касается его дальнейших притязаний на руку и приданое Гонории, то, как пишет французский историк, он через того же Константа сразу же отправил Валентиниану вполне мирное послание. В нем, в частности, писалось следующее: «Аттила отлично понимает, что, будучи замужем, принцесса Гонория не может принять ранее сделанное ей лестное предложение; он рад, что она счастлива и свободна; он возвращает императору полученное от нее письмо и кольцо, которое он с того времени носил на пальце! Единственное, что его печалит, так это невозможность в силу сложившихся обстоятельств стать зятем римского императора. Но что тут поделаешь? Ничего, не так ли? Вождь гуннов просит принять серебряный меч с чеканной рукоятью, переданный с гонцом, и заверяет, что во всем мире у императора нет столь преданного друга, как Аттила! Впрочем, в ближайшее время он получит тому доказательство».
Как потом оказалось, вся соль этого послания заключалась именно в его последней фразе. Вскоре суть ее прояснилась. Очередной гонец от Аттилы прибыл к Валентиниану с уверениями в дружбе и просьбой помочь гуннскому царю наказать за вероломство короля вестготов Теодориха, правящего в Аквитании. Дело заключалось в том, что тот обещал гуннам выдать дезертиров и не сдержал слова, не заключил он и договор о дружбе. А кроме того, Аттила располагает доказательствами его происков, имеющих целью отвратить других готов от союза с гуннами, в частности Теодорих якобы пытался даже поссорить его с гепидами. Да и вообще можно ли ему верить, если Аттиле известно, что король вестготов готовит новые набеги, ищет поддержки у варваров за границами Римской империи и в ней самой, плетет заговоры против власти и самой жизни императора? Поэтому в доказательство дружеских отношений между Римом и Гуннией Аттила собирается образумить Теодориха и наказать его за непокорность, для чего просит римского императора разрешить ему перейти Рейн и вторгнуться в Галлию с целью карательной экспедиции, которая позволит ему самому захватить дезертиров, не выданных королем вестготов.
Эти уверения в дружбе и преданности, сдобренные лестью, усыпили бдительность Валентиниана. Он не только поверил речам Аттилы, но и был польщен его просьбой. Между тем в них не было ни единого слова правды: Теодорих не нарушал никаких договоренностей, а отношения между вестготами и остготами подрывались не им, а стараниями самого Аттилы. В отличие от императора, Аэций очень хорошо понимал действительные намерения предводителя гуннов и объяснил наивному и самовлюбленному Валентиниану, что просьба о введении гуннских войск в Галлию не что иное, как начало вражеского вторжения на территорию империи, причем с согласия самого Рима! Но окончательно тот убедился в коварстве Аттилы лишь после прибытия посла от Теодориха, который привез копию письма короля гуннов к королю вестготов, в котором гунн объяснял Теодориху, что у него личные счеты с Римом, а потому он намерен захватить Галлию. А для этого ему пришлось сообщить Валентиниану, что экспедиция направлена против вестготов. Но он, Атилла, питает дружеские чувства к Теодориху и не причинит ему зла. Он только просит Теодориха не поднимать тревоги, а в нужный момент прийти ему на помощь. А после победы над Римом император гуннов и король вестготов разделят Галлию!
Таким образом, надуманный повод «наказания Теодориха за непокорность» хитрый Аттила мастерски превратил в средство разобщения и ослабления сразу двух противников — и римского императора, и короля вестготов. Осознав это, Валентиниан и Аэций незамедлительно написали Теодориху ответное письмо, текст которого был приведен Иорданом Готским: «Наихрабрейший из варваров проявит всю свою проницательность, соединив с нами усилия в борьбе со вселенским тираном, с тем, кто хочет поработить весь мир, с тем, для кого пригоден любой предлог, чтобы развязать войну, с тем, кто считает законной любую свою прихоть. Его загребущие руки тянутся далеко, а честолюбие ненасытно (ambitum suum brachio metitur, superbiam licentia satiat). He следуя ни законам, ни морали, он враждебен всем на земле (…). У тебя сильное войско, подумай о собственных страданиях, пожмем друг другу руки; придите на подмогу сообществу, членом которого являетесь». По словам Бувье-Ажана, получив это послание, Теодорих гневно воскликнул: «Вы, римляне, добились, чего хотели! Вы сделали Аттилу врагом и для нас!» Тем не менее, он согласился поддержать Рим в случае, «если Аттила доберется до самой Аквитании с враждебными намерениями, в чем он нисколько не сомневается».
Посылая предводителю гуннов официальный ответ на его просьбу, Валентиниан был весьма осторожен и предельно любезен. В пересказе французского историка, его содержание сводилось к следующему: «Он (Валентиниан) благодарит императора гуннов за его послание и хорошо понимает его доводы. Вместе с тем, поскольку не было замечено каких-либо злоупотреблений римским гостеприимством со стороны вестготов, и он, со своей стороны, не может рассматривать вопрос даже о малейшей карательной акции. Если возникнет необходимость в усмирении вестготов, он сделает это без помощи извне. В правовом отношении нападение на тех, кто пользуется гостеприимством Рима, означает нападение на саму Римскую империю. И, наконец, сколь бы дисциплинированны ни были войска гуннов, они не смогут дойти до Аквитании, не подвергнув основательному разорению римской Галлии. Он убежден, что император гуннов, в свою очередь, внемлет доводам римлян и воздержится от похода, доверив Риму следить за лояльностью вестготов».
Но «внимать доводам римлян» Аттила конечно же не собирался. Тем более что кроме надуманного им повода о наказании непокорного Теодориха к концу 450 года появился еще один. Вот что пишет в связи с этим украинский военный историк, полковник Алексей Паталах: «…после смерти франкского короля Хлодиона началась борьба за власть между его сыновьями, один из которых обратился за помощью к предводителю гуннов, другой — к главнокомандующему римскими войсками Флавию Аэцию». Так что и без несостоявшегося брака с Гонорией поводов для объявления войны Риму у Аттилы хватало. Поэтому в январе 451 года он, как пишет Бувье-Ажан, «объявил варварам, собравшимся под его командованием, что им предстоят решительные сражения, война будет беспощадной, а опустошения будут неслыханными». Историки наперебой утверждают, что именно по этому случаю Аттилой были якобы произнесены слова, приписываемые ему древними авторами, в частности Приском: «Там, где ступит копыто моего коня, больше не вырастет трава». В действительности же, по мнению французского историка, если эта знаменитая фраза и была им сказана, то скорее всего только «с целью запугать врага перспективой беспощадного опустошения и тем самым лишить его воли к сопротивлению». Ибо «хотя Аттила и прибегал к показательным опустошениям с целью запугивания населения, он воздерживался от систематического применения тактики выжженной земли».
Тем не менее, огромная разноплеменная орда, переправившаяся через Рейн у границ римской провинции Галии, несла всему населению Западной Римской империи смерть и разрушения. Вот как описывал это нашествие гуннов французский ученый Амедей Тьерри в «Истории Аттилы», изданной в 1884 году: «Никогда еще со времен Ксеркса не видела Европа такого скопления народов, ведомых и неведомых; в поход выступило не менее пятисот тысяч воинов. Азия выставила самых уродливых и самых свирепых своих представителей — черных гуннов и акациров с колчанами длинных стрел, аланов с длинными копьями и роговыми панцирями, невров, беллонотов, раскрашенных и татуированных гелонов, вооруженных косами и облаченных в куртки из человеческой кожи. Из сарматских степей примчались на своих колесницах полукровные племена, наполовину славяне, наполовину азиаты — оружие, как у германцев, нравы, как у скифов, полигамия, как у гуннов. Германия направила свои самые отдаленные западные и северные племена — ругов с берегов Одера и Вислы, скиров и тукилингов с верховьев Немана и Дюны (…); они шли в бой, вооружась коротким скандинавским мечом и круглым щитом. Были здесь и герулы, быстрые наездники и неустрашимые воины, но жестокие и наводившие страх на все другие германские племена, которые смогли в конце концов обрести покой, лишь полностью их истребив. На призыв Аттилы откликнулись остготы и гепиды. Их тяжелая пехота столько раз повергала в ужас римлян. (…) Такова была эта армия, которая, казалось, вобрала в себя весь варварский мир и притом была еще далеко не полной. Перемещение стольких народов стало почти революцией на обширной североевропейской равнине. Славяне спустились к берегам Черного моря, чтобы занять свои прежние земли, с которых их когда-то вытеснили ушедшие теперь остготы; арьергард черных гуннов и авангард белых гуннов — авары, болгары, гунугары, турки — сделали еще один шаг к Европе. В гигантской армии перемешались грабители всех мастей, вожди и чернь, друзья и враги, будущие властители Италии, занявшие место западных цезарей. (…) Все обломки цивилизованного мира и все лучшие силы варварского мира, казалось, составляли свиту гения разрушения».
