– Марси, мы так рады, что вы приехали, – произнесла мама, – мы вас очень ждали.
– Я благодарна за ваше приглашение, – скромно ответила Марси.
Какая откровенная, просто блистательная чушь! Две леди с утонченным воспитанием обменивались избитыми фразами, в которых заключалась вся суть их социального положения. Потом последовали заявления из серии «Должно быть, вас измотала длительная поездка!» и «Ах, эти рождественские хлопоты – все это, наверное, для вас было так утомительно!».
Вошел отец, и леди зашли на второй круг. С той только разницей, что папа не скрывал своего восхищения красотой нашей гостьи. Затем, так как того требовали правила приличия, Марси поднялась в свою комнату, чтобы немного отдохнуть – ей ведь подобало выглядеть усталой после подобного путешествия.
А мы остались в комнате. Мама, папа и я. Началось все с расспросов, как жизнь. Мы удостоверились, что у всех все отлично. Что, естественно, было приятно слышать. Не слишком ли устала «очаровательная девушка» – так Марси охарактеризовала мама, – чтобы спеть с нами несколько рождественских гимнов? На улице лютый мороз!
– Марси – крепкая девушка, – ответил я, по-моему, имея в виду не только телосложение. – Она сможет петь хоть в самую пургу!
И тут она вошла, одетая в лыжный костюм, которые будут носить в Санкт-Морице[67] в этом году.
– Надеюсь, за завываниями ветра не будет слышно, как я не попадаю в ноты, – улыбнулась Марси.
– Это неважно, дорогая, – судя по всему, мама поняла ее буквально, – важен esprit.
Мама всегда готова вставить словечко на французском. Все-таки она целых два года проучилась в колледже Смит – и ей не стыдно было этим щеголять.
– Потрясающий наряд, Марси, – заметил отец. Уверен, он восхищался тем, что крой лыжного костюма не скрывал ее… аппетитных форм.
– Неплохо защищает от ветра, – ответила Марси.
– В это время года здесь бывает очень холодно, – добавила мама.
Да уж, некоторые могут прожить долгую и счастливую жизнь, не обсуждая вообще никаких тем, кроме погоды!
– Да, Оливер мне сказал об этом, – ответила Марси. Ее выдержка поражала – она переносила все эти светские беседы с удивительной легкостью, словно болтала с друзьями у костра.
В полвосьмого мы присоединились к сливкам общества Ипсвича, собравшимся в церкви, коих было порядка двух десятков. Самым старым в нашем хоре был Лайман Николс (выпускник Гарварда 1910 года), самой молодой – дочь моего одноклассника Стюарта, малютка по имени Эми Харрис, которой едва исполнилось пять лет.
Стюарт оказался единственным, на кого моя избранница не произвела впечатления. Да и с чего ему было думать о Марси? Он был вполне счастлив с маленькой Эми (взаимно) и со своей женой Сарой, которая осталась дома с десятимесячным Бенджамином.
Я вдруг почти физически ощутил, как быстро летит время, и мое сердце наполнилось грустью. У Стюарта был свой мини-фургон, так что мы поехали с ним. Всю дорогу я держал малышку Эми на коленях.
– Тебе очень повезло, Оливер, – сказал Стюарт.
– Знаю, – буркнул я.
Марси изображала зависть, как ей и подобало.
«Вести ангельской внемли…»
Репертуар был столь же затасканным, сколь и аудитория. Сливки местного общества наградили нас за выступление аплодисментами, вежливо подтрунивая над тем, как мы не попадаем в ноты. Детям же раздали печенье и по стаканчику молока.
Марси, как видно, понимала значение всего этого ритуала.
– Провинциальные нравы, Оливер, – заметила она.
К половине десятого мы сделали все полагающиеся визиты и, как того требовала традиция, завершили шествие в замке герцога – Довер-Хаусе.
«Ступайте, все верные, пойте, торжествуя…»
Я видел, как отец с матерью смотрят на нас из окна. К моему удивлению, они улыбались. Интересно, это из-за Марси? Или просто им, как и мне, пришлась по душе крошка Эми Харрис?
В нашем особняке угощение и напитки оказались куда лучше – не только дети получили положенное молоко, но и взрослые – стакан согревающего пунша. «Спаситель!» – возблагодарил Барретта-старшего престарелый Николс.
Выпив и закусив, все довольно быстро разбежались по домам.
Я основательно заправился пуншем.
Марси предпочла обезжиренный гоголь-моголь.
– Здесь так мило, Оливер, – сказала она и дотронулась до моей руки.
Думаю, это не укрылось от маминого взгляда. И, судя по всему, она осталась довольна. А вот лицо отца если что-то и выражало, то лишь легкую зависть.
Мы занялись украшением рождественской ели. Марси без умолку нахваливала красивые игрушки, что очень нравилось маме. Хрусталь, из которого была сделана звезда, показался ей знакомым.
– Как красиво, миссис Барретт. Выглядит, как чешский!
– Вы угадали, милочка. Моя мать купила его перед войной.
Затем мы распаковали свертки с самыми старыми елочными украшениями, среди которых были древности, сохранившиеся с таких времен, о которых, по-моему, моей семье помнить даже не стоит. Когда Марси вместе с мамой развешивала на ветки гирлянды из попкорна и сушеной клюквы, она тихонько заметила:
– Потребовался, наверное, адский труд, чтобы все это сделать.
Отец легко перехватил подачу:
– Моя жена только этим и занималась всю неделю.
– Ну что ты, – смутилась мама.
Наряжать елку не казалось столь увлекательным занятием, поэтому я расположился в кресле, потягивая пунш. И с каждой минутой убеждался: Марси совершенно очаровала родителей.
К половине двенадцатого ель была уже украшена, подарки разложены, а мой древний носок висел рядом с новым – но не менее древним – для моей гостьи.
Пришло время разойтись по комнатам. С маминого благословения мы поднялись наверх. На лестничной площадке все пожелали друг другу приятных сновидений.
– Спокойной ночи, Марси, – сказала мама.
– Спокойной ночи и большое спасибо, – эхом отозвалась та.
– Спокойной ночи, дорогой, – пожелала мама и поцеловала меня в щеку. Что, судя по всему, означало, что кандидатура Марси прошла одобрение.
Оливер Барретт Третий с супругой отбыли. Марси повернулась ко мне.
– Теперь я незаметно проберусь к тебе в комнату, – предложил я.
– Ты сумасшедший?
– Нет, просто я тебя хочу. Слушай, Марси, это все-таки Рождество!
– Подумай о своих родителях, – похоже, она на самом деле думала то, что произнесла вслух.
– Да спорим, что даже им этой ночью будет не до сна!
– Они женаты, – ответила Марси. И, торопливо поцеловав меня, испарилась.
Что за хрень?!
Я дотащился до своей древней комнаты. Которая превратилась в музей подростковой культуры: повсюду были развешаны постеры и фотографии футбольных команд, и все это в состоянии удивительной сохранности.
Прямо хоть звони на лайнер, на котором плывет Фил, и кричи в трубку: «Фил, надеюсь, хоть у тебя все в порядке?» Но нет. Я просто пошел спать, окончательно запутавшись в том, какого же подарка ждать на Рождество.
Доброе утро! С Рождеством! А вот и подарок специально для вас!
Мама подарила отцу очередной набор галстуков и хлопковых носовых платков. По-моему, все это ничем не отличалось от того, что она дарила папе все предыдущие годы. Впрочем, так же обстояло дело с халатом, который тот подарил ей.
Я стал столь же гордым обладателем, как и отец, еще одной пачки галстуков – наверняка, Брукс и Бразерс[68] назвали бы их прекрасным выбором для молодого человека. Марси же достались самые последние духи Daphne du Maurier от мамы.
Как и каждый год, я не особо раздумывал над тем, что кому подарить на Рождество, и не особо это скрывал. Маме досталась очередная порция платков, папе – очередная дюжина галстуков, а Марси я приготовил книгу «Радость кулинарного искусства» (интересно, как она отреагирует!).
Внимание теперь было приковано к подаркам нашей гостьи. Начнем с того, что их, в отличие от наших, не заворачивали дома. Все было профессионально упаковано. Мама получила светло-синий кашемировый шарф («Ах, зачем же так тратиться?..»). Отцу досталась продолговатая коробочка, в которой оказалась бутылка «Шато От-Брион» 1959 года.
– Прекрасный выбор, – сказал он. Честно говоря, выдающимся ценителем винной продукции папу не назовешь. В «винных погребах» нашего особняка были лишь запасы скотча для папиных гостей, шерри – для маминых, да пара бутылок хорошего шампанского на случай пышного празднества.
Мне она подарила пару перчаток. Несмотря на их элегантность, надеть их я отказался – какой-то совершенно безличный подарок.
– А что я должна была тебе подарить – норковые трусы? – недоумевала потом Марси.
– Да. Именно там мне было холоднее всего! – ответил я.
Но венцом всего этого изобилия был неизменный подарок от отца – банковский чек.
Под звуки псалма «Радости миру», виртуозно исполняемого органистом по фамилии Уикс, мы вошли в церковь и прошествовали к своим местам. Зал был полон прихожан, которые пялились исподтишка на нашу гостью. Уверен, при этом они приговаривали: «Я ее здесь раньше не видел». В открытую никто пялиться не решился – кроме разве что миссис Родс, чей возраст «за девяносто» (и хорошо за девяносто) – служил для нее смягчающим обстоятельством.
