Бедный Жак! Голос его дрожал, в тоне его слышалась мольба. Он думал, что обращается к человеку, когда перед ним был только бездушный, честолюбивый судья, заранее убежденный, что подсудимый — закоренелый преступник.
«Трудности оттеняют славу, — думал он, слушая Жака. — Чем больше их будет, тем ярче торжество победы».
— Вы были гравером? — спросил он своим монотонным голосом, как будто не услышав последней тирады Жака.
— Да, сударь, — отвечал молодой человек с жестом, выражавшим отчаяние.
— Вы были выгнаны из многих мастерских!
— Совершенно не заслуживая этого. О, Боже мой! Что же все это значит? Я был хорошим работником, честным, исправным. И, как на зло, всегда какой-нибудь нелепый случай ставил мне поперек дороги непредвиденные препятствия.
— Например, обвинение в воровстве у некоего Лиоре, гравера.
— Я не воровал!
— Обвинение в буйстве у какого-то Томоссёна.
— Не я был зачинщиком, меня довели до крайности. Я только защищался.
— Браво! Воплощенная невинность! Нечего и спрашивать у вас, знаете ли вы настоящее имя дяди Жана!
— Клянусь вам, я не знал его.
— Вы клянетесь на каждом шагу. Ваша клятва ничего не стоит! Вы были там с неким Дьюлуфе, звавшимся «Китом», содержавшим таверну «Зеленый Медведь».
— Этот великан кроткий, как ребенок!
— Вполне. И добродетельный до такой степени, что ему позавидовали бы даже святые! Жаль только, что он совершил два-три убийства, до десяти краж со взломом и сидел уже раз в Тулонской тюрьме!
Жак судорожно вцепился ногтями себе в грудь.
— Оставим это, — продолжал следователь. — Вы знаете «Поджигательницу», эту негодяйку, павшую от руки Бискара?
— Я часто видел ее в «Зеленом Медведе»!
— А зачем пробрались вы в комнату умирающей, выдав себя за доктора?
— Хорошо! Я сейчас скажу вам это, но, увы, я боюсь, что вы заранее сочтете мои объяснения ложными! Это герцог де Белен первый обвинил меня в сообщничестве с «Волками Парижа» и для того, чтобы получить точные сведения об этой шайке, существование которой было мне до сих пор не известно, я принялся разыскивать Дьюлуфе, который тогда исчез. Я узнал, что «Поджигательница» была жертвой несчастного случая и хотел расспросить ее.
— И она вам ответила?
Жак хотел было продолжать рассказ. Вдруг он вспомнил, что «Поджигательница» тоже обвиняла его в сообщничестве с Бискаром! Он молчал.
— Что сказала она вам? Снабдила ли она вас желанными сведениями?
— Нет, — отвечал Жак, понурив голову.
— Досадно, право! Но по какому случаю герцог де Белен обвинил вас, как вы сами только что признались в этом?
— Герцог де Белен принял меня к себе, а потом счел себя обманутым.
— Не перехватил ли он некоего письма, адресованного вам вашим покровителем Манкалем?
— Я не держал в руках подобного письма!
— Вот оно! Здесь все ясно. Оно доказывает, что вы поселились у герцога де Белена только для того, чтобы содействовать одному преступному делу, уже давно задуманному вашими сообщниками!
— Я никогда не знал, и сейчас не знаю, что там написано!
— Подобное незнание кажется странным. Но не будем останавливаться на мелочах. Одним словом, герцог де Белен вас вышвырнул из своего дома.
— Милостивый государь!
— Да, вышвырнул! Он велел своим лакеям вытолкать вас!
— Это была подлость! Несправедливость, которая ни в коем случае не оправдывалась моим поведением!
— Вы славно отплатили ему за это! — улыбаясь, произнес следователь.
Жак невольно увлекся чувством негодования, которое пробудило в нем воспоминание о нанесенной ему обиде.
Гнев послужил новым аргументом против него.
— Вы, конечно, знаете, — продолжал Варнэ, — что герцог де Белен решился прибегнуть к помощи правосудия?
— Что вы хотите этим сказать?
— Читайте!
И следователь подал ему письмо, которое герцог за несколько часов до смерти адресовал государственному прокурору. Это было новым ударом для бедного Жака.
Итак, он был опозорен! Обвинения, самые постыдные, со всех сторон сыпались на него!
— Так как мы уже заговорили о герцоге де Белене, — тем же спокойным тоном продолжал следователь, — то не можете ли вы сказать мне, где и когда виделись вы с ним в последний раз?
Жак открыл уже рот, чтобы отвечать. Его природная откровенность едва не одержала верх. Однако он замялся. Надо было упомянуть дом герцогини Торрес.
— Я не принуждаю вас, — сказал с некоторым добродушием Варнэ. — Если хотите, обойдем этот вопрос. Перейдем к другому. Вы имели серьезные причины ненавидеть барона де Сильвереаля?
— Я? Но ведь я не знал его.
— Вы его никогда не видели?
Жак снова смутился и пробормотал нечто сбивчивое и невнятное.
И в самом деле, до встречи у герцогини Жаку не приходилось никогда видеть Сильвереаля.
Но все же он хоть раз да видел, и при таких обстоятельствах, о которых ему стыдно было говорить следователю.
— Разве не существовало между вами некоторое соперничество в любви? — спросил Варнэ.
Жак продолжал молчать.
— Полноте, прервите компрометирующее вас молчание. Часто увлечения молодости, безрассудная страсть могут в какой-то мере служить оправданием. Вы были, не так ли, в связи с одной женщиной, поклонником которой долгое время был барон Сильвереаль?
— Как! Вам и это известно?
— А! Неужели вы можете предполагать, чтобы суд не знал того, что, в сущности, ни для кого не было тайной? Вы были любовником герцогини Торрес, и с некоторого времени живете с ней чуть ли не в пустыне. Заметьте, я не обращаюсь к вам с пуританской строгостью. Я знаю, что такое молодость. Итак, вы любили эту женщину?
— Милостивый государь!
— Я не буду говорить вам о ее позорной репутации. Как и все влюбленные, вы были слепы, а, возможно, слепы еще и теперь. Но ведь вам известно, что она была содержанкой Сильвереаля?
— Еще вчера я не знал этого, — простодушно сказал Жак.
— Но как же узнали вы об этом со вчерашнего дня? — живо спросил следователь. Он увидел, что Жак выдает себя.
Вопрос этот был ловким ударом, который попал прямо в цель.
Жак сделал жест, выражавший полнейшую решимость.
— Милостивый государь, — сказал он глухим голосом, — в моей жизни есть одна ошибка. Я готов вам в ней признаться.
Варнэ насмешливо прищурил глаза.
Ошибка! Как забавно звучало это слово в устах убийцы!
— Я вас слушаю, — отвечал он, опершись подбородком на руки и внимательно глядя на Жака.
Жак на минуту остановился, чтобы собраться с мыслями.
— Прошу вас вооружиться терпением, — начал он. — Я намерен рассказать вам всю свою жизнь.
Варнэ с трудом подавил радостный крик.
Как правило, рассказом о своей жизни, которому судья, разумеется, не верит, считая его искусно придуманным романом, подсудимый только придает дополнительную силу обвинению.
Но Жак видел в этом единственный путь к спасению. Он чувствовал себя невиновным и в сознании этого находил силу и утешение.
Глубоким знатоком судебной практики был тот, кто сказал: «Единственный выгодный для подсудимого ответ на допросе — это молчание».
Но Жак не последовал этому правилу. Он говорил.
Уйдя в прошлое, он рассказывал о своем детстве, о своей юности, о дяде Жане, о том странном воспоминании, которое сначала предоставило ему полную свободу действий, отвергая все, что могло бы служить препятствием развития каких бы то ни было страстей молодого человека, потом, вдруг изменив курс, направило его к труду, к знанию, открыв новые горизонты, показав ему новый, незнакомый мир.
Таким, действительно, был таинственный план Бискара.
Сначала он хотел сделать из Жака злого, порочного, буйного мальчишку, бандита. Но столкнувшись в нем с истинной честностью и благородством, он постарался пробудить в душе молодого человека вкусы и желания, которые могли бы впоследствии увлечь его на путь зла.
Рассказ был, впрочем, довольно короток.
До того дня, когда Манкаль открыл ему тайну его рождения, правдивую или вымышленную, — у Жака не было никаких особенно ярких воспоминаний.
Он защищал свою невиновность с таким жаром, что заставил Варнэ уважать себя как сильного противника. «Право, — думал следователь, — он с искусством пройдохи разыгрывает из себя олицетворенное простодушие и откровенность, но какое искусство!»
Не будем судить так строго Варнэ, не будем слишком поспешно обвинять его в пристрастии.
Как мы уже знаем, эта адская машина, которая должна была раздавить Жака, была придумана Бискаром с дьявольской хитростью. Все силы ада были пущены в ход. Каждая мелочь имела определенную цель, так или иначе ведущую к одному конечному результату — гибели Жака.
Слушая рассказ Жака о тяжких гонениях, которым он подвергался в разных мастерских, где работал, беспрестанных обвинениях в нерадивости, в обмане, даже в воровстве, мог ли следователь поверить в его невиновность?
