возможно, что и рядом, в деревне Шишкино, следующей через ключ-ручей Гремячий от Телегино. Вода в ключе очень вкусная была, ходили за ней, прямо к источнику, почти за километр от дома. В колодце у дома Лапиных, что через дорогу от нашего дома, тоже хорошая вода, но та – лучше. А вот рядом от колодца Лапиных, буквально в пятидесяти метрах, вода годилась только для скота, такая приторно-солёная. Вот что геология родная делает! Брат бабушкин Иван, если по крещению, а Пётр – если по паспорту. Время наше революционное это и сделало. В 1929-м году, когда семью их раскулачивали, его больную мать (парализованную) с кровати столкнули, чтобы перину забрать. Её, конечно, не столкнули, а просто выдернули из-под неё перину так, что она упала с кровати на пол, а Иван (тогда Иван) заступился за неё, оттолкнул красноармейца. За это приговорили Ивана к расстрелу (ему тогда было 17 лет). А он сумел сбежать, скрывался, документы другие достал. Да вот так и прожил всю оставшуюся жизнь Петром. Мы-то, дети, об этом узнали только через почти сорок лет после расстрельного приговора. Да уж и не дети мы были маленькие, я, например, уже в институте учился, брат старше меня почти на два года, сестра – на шесть лет моложе. Но об этом же, о том, что Иван жив, не намного раньше узнали родители и бабушка…
Следующая маленькая фотография: лошадь везёт телегу, на телеге мешки с картошкой, значит – сентябрь месяц. На мешках сидит Оля, племянница, по ту сторону от фотографа, меня, шагает за телегой брат – кудри колесом, а с другой стороны – отец, с вожжами в руках. Это тоже Телегино. За мной, фотографом, наш дом, у которого как раз в это время на лавочке и сидели уже сфотографированные мной бабушка с дядей Петей (Иваном). Немного подальше ряд старых вётел, посаженных вдоль дороги ещё при помещике. Вот туда вдоль по дороге и надо идти к дому дяди Пети, в Шишкино. А через дорогу, слева, тогда стоял домик, в котором жила дочка владельца Телегино, помещика, Кошелева Сергея. За её домом и был наш огород. Семью она нашу любила. Часто пирожки приносила, особенно, когда я приезжал на каникулы. Родных у неё не было, только остался выделенный ей в своё время домик, да ещё и вот эта национализированная и освободившаяся от помещичьего гнёта деревня. А сейчас она вообще освобождается и от жителей. Как пятнадцать лет назад полностью освободилась от последнего жителя моя родная деревня, на юге Тамбовской области. Было об этом торжественное объявление, что деревня эта прекратила существование, поскольку умер последний её житель…
И здесь – осень, но, скорее, самый конец августа. Чуть-чуть дождит. Но не настолько, чтобы мама раскрыла захваченный дома зонтик. Мы уезжаем после отпуска от родителей из в Москву. И Марина, моя жена, конечно, с нами, но здесь она в роли фотографа. Помнится, что есть и фотография, где мы с Мариной поменялись местами. Не видно вещей наших, которых на вагон наберётся. Посадка, помнится, была со штурмом. Да по-другому тогда и не было. В то время ходила электричка в сторону Москвы от Павельца до Ожерелья, а потом уже нужно было пересаживаться на московскую электричку. Это был какой-то кошмар. Словом получалось, что отпуск равнялся одному возвращению. Что накопилось, то и растерялось. Мы-то, как родители привыкли, за час до отхода уже на месте были. «Лучше пусть останется, чем не хватит», – так отец говорил насчёт излишков урожая с огорода. Но это выражение полностью относится и к переездам, то есть – ко времени. Поэтому времени ожидания здесь хватило с избытком, но поезд стоит всего две-три минуты. Наконец, после бесконечного ожидания, подошла электричка, которая может спокойно и опоздать на полчаса, а то и больше. Первой в вагон забралась мама, хотя в Москву и не собиралась. Забралась потому, что платформа низкая была, а тамбурную площадку перед дверью над ступеньками никто открывать и не собирался, да и тамбур был уже полный. Погрузились. Но самым сложным оказалось возвратить маму обратно на платформу. Кое-как это удалось сделать, но зонтик так и поехал с нами в Москву.
До свидания! До следующей встречи!..
Кто-то нас запечатлел на наш фотоаппарат у дома на Пятницкой, в Москве. Мы с Мариной уходили на работу, а ребятишки – в школу. Скорее всего, что дочка – во второй класс, а сын – в первый. Получается, что это 1985-й год, судя по одежде – осенняя пора. Дочка уже октябрёнок, значок у неё на форме. Принимали их в помещении «Траурного поезда В.И.Ленина», что у Павелецкого вокзала. И сын был октябрёнком. И пионерами оба побывали. А вот дальше – не получилось. Началась перестройка, а потом и отмена всего, в том числе и крепостного права. Были октябрята, меньшие братья пионеров, пионеры – младшие братья комсомольцев, да и комсомольцы оставались какое-то время, по инерции, тоже младшие сыны и дочки уже последней инстанции. Но нашим детям не посчастливилось. Не то, что их не «охватили», как тогда выражались в охватывающих комсомольских кругах. Больше стали заботиться о том, чтобы ухватить самим что-нибудь. Не до других. С «охватом» нас с Мариной в коммунистическую партию сложнее. Я в институте преподавателем работал, Марина – в школе. Но приняли и нас, хотя мы совсем даже и не из рабочих и крестьян по службе, а не по происхождению. Но перестройка продолжилась, в 93 году я заявление написал о выходе из КПСС, пробыв в ней десять лет, а потом и Марина. Но она лучше сделала. Сумочку у неё украли в детской поликлинике, в которой был партийный билет. Не отыскалась. После обязательного шума и выговора билет новый она получила, а практически на следующий день и подала заявление о выходе. Тогда в ряды коммунистической партии принимали не всех желающих, как сейчас. Был строгий отбор, определявшийся процентным соотношением рабочих (крестьян) и трудовой интеллигенции, т.н. прослойки. Поэтому нам с Мариной было несколько затруднительно «пролезть» в сплочённые ряды. Продвижение до партийного билета было сродни переходу Суворова через Альпы (вот, например, для меня, тогда – преподавателя вуза): собрание партийной ячейки (кафедры), партийное бюро факультета, партийное собрание института, комиссия ветеранов партии райкома района города, решение бюро райкома этого района. После этого получаешь карточку кандидата в члены партии. Через год всё это движение по лестнице «от простого к сложному» повторяется, но уже получаешь партийный билет…
Худущий, как бельчонок, одни глаза. В руках – белый
