Западная система, конечно, эффективна как спринтер. Превращая рабочих в раскаленные винтики механизмов, она способна вырваться вперед, но лишь на определенном участке и ненадолго, ибо она — вне людей, и последствия этой безжалостной системы та же Америка до сих пор не может расхлебать.
Антиалкогольная кампания и прочность советской экономики
Эффективность советской системы доказывает и то, что она обладала громадным запасом прочности. Это было прекрасно продемонстрировано во время войны, когда даже на оккупированных территориях использовалась советская валюта. Это мы наблюдаем и сейчас, когда вся экономика держится на инфраструктуре, созданной еще в советское время, а большинство людей обитает в тех квартирах, которые им бесплатно предоставила советская власть.
Прочность советской экономики продемонстрировали и горбачевские эксперименты. Немного найдется в мировой истории примеров, когда руководство страны добровольно отказывалось от громадных бюджетных поступлений. Я имею в виду антиалкогольную компанию Горбачева, из-за которой бюджет в первые годы потерял около 12 процентов. Сухой закон иногда вводили и в других странах, но обычно в тех, где государство не обладало монополией на винную торговлю и, соответственно, не несло существенных финансовых потерь. В тех странах, где государство не имело таких обязательств перед населением, которые взяла на себя Советская держава. Ведь оплата жилья и коммунальных услуг, транспорта, высококачественной медицины и образования осуществлялись государством. Часть денег просто не выдавалась на руки населению, а сразу шла на оплату вышеперечисленных услуг. И то, что Горбачев сознательно лишил бюджет громадных поступлений, а после фактически ликвидировал государственную монополию на торговлю спиртным, и система при этом не рухнула, демонстрирует колоссальный запас прочности советской экономической модели.
Шесть лет руководство фактически уничтожало экономику своего государства, но не смогло ее уничтожить. Для того чтобы уничтожить державу, уже преданную ее властями, пришлось спровоцировать межнациональные конфликты, раздачу ресурсов, усилить внешнеполитическое давление, путем надругательства над историей и культурой морально дезориентировать население, превратить государственные СМИ в антинародные, создать искусственный путч… Продолжать не буду, чтобы не выходить за рамки собственно экономических вопросов, — вернемся к дефициту.
Благодаря подрывной работе СМИ многие люди, особенно те, кто не застал нормальный советский строй, ассоциируют СССР с пустыми прилавками. Картинки пустых полок советских магазинов постоянно вертятся в информационном пространстве. На самом деле, тотальный дефицит появился лишь в результате горбачевской перестройки. А до того дела обстояли гораздо лучше. Буквально перед перестройкой, при Андропове, в СССР произошло очередное понижение цен. Это отражено в той же программе «Намедни». Почти в два раза снизили цены на ряд рыбопродуктов, появилась более дешевая водка, примерно в это же время понизили цены на часы, велосипеды и многие другие товары. Я сам, кстати, велосипед тогда купил.
Да и про очереди в советских магазинах сейчас много обманывают — были, конечно, и очереди, но и сейчас они бывают. Вообще про очереди в СССР современные СМИ рассказывают с большими преувеличениями. До горбачевских «реформ» не были очереди в магазинах Советского Союза таким уж масштабным явлением.
Но нынешние историки не любят вспоминать такие факты. И результаты разрушительной перестройки они выдают за социализм.
Конечно, советская система не успела раскрыть свой потенциал, она нуждалась в постоянном усовершенствовании. И задачи, поставленные перед ней, поэтапно решались. Смогли накормить, обуть и одеть население, создать тяжелую индустрию, лучшую в мире оборонную промышленность, успешно решали вопросы с жильем, лечением, образованием. Рассматривая динамику развития экономики СССР, надо сказать, что лозунг «догнать и перегнать Америку» не выглядит каким-то фантастичным. Нам просто не хватило времени. Систему надо было не разваливать, а модернизировать…
И еще хочу подчеркнуть, что идеи плановой экономики не чужды и западному миру. Их сейчас повсеместно внедряют в той или иной степени. А в чрезвычайных ситуациях такая модель — единственно возможная. Природа плановой системы позволяет справиться с дефицитом не хуже рыночной. Какая разница, кто примет решение о повышении цен на продукцию, которая стала дефицитной, — руководитель Госплана или менеджер корпорации? Но советское общество имело традиционную патриархальную ментальность, поэтому советское руководство искало иные, не связанные с повышением цен, пути ликвидации дефицита. По многим позициям это удалось, по некоторым просто не успели.
Интеллигенция как разрушительный фактор
Большую роль в разрушении советской системы сыграла интеллигенция. Сначала необходимо разобраться в самом термине, чтобы сразу стало понятно о какой именно «интеллигенции» (от лат. intelligens — мыслящий, разумный) мы будем говорить. Слово это можно понимать как минимум в трех значениях. В бытовом употреблении выражение «интеллигентный человек» обычно подразумевает того, кто не бросает окурок мимо урны, не плюет на улице, не хамит окружающим. То есть в данном случае слово «интеллигенция» неразрывно связывается со словом «человек, люди» и означает культурное, порядочное поведение человека в обществе. Ничего плохого в таком поведении нет, в общем-то, именно так нас и учили в школе: интеллигентным/культурным быть хорошо, некультурным — плохо. Такое определение слова «интеллигенция» можно считать общенародным, потому что в советское время в школах учились все.
Второе определение этого слова тоже можно считать общенародным, его также распространяли через советские школы на уроках общественных наук. Советская власть приняла на вооружение определение, что советская интеллигенция (в отличие от буржуазной) — это социальная трудовая прослойка, существующая наряду с классами рабочих и крестьян. То есть статуса класса ее не удостоили, но к трудящимся причислили. В этом понимании интеллигенция — чисто профессиональный слой, и если убрать привязки к идеологии, она во многом сродни западному понятию «интеллектуал», подразумевающему прежде всего лиц, получивших высшее образование и работающих в сферах, где данное образование необходимо. Другими словами, это люди преимущественно умственного труда: врачи, учителя, инженеры, писатели и т. п. Естественно, интеллигенция в таком понимании — это тоже хорошо.
Нас интересует третье значение слова «интеллигенция», то значение, которое и является на самом деле изначальным, мало того — сформировавшимся именно в российской культуре.
До недавних пор оно приписывалось второразрядному, но весьма плодовитому писателю П.Д. Боборыкину (1836–1921). Авторство Боборыкина зафиксировано во многих солидных справочниках. Однако на самом деле все оказалось сложнее. Сначала термин появился в повседневной речи, а в литературу его (независимо друг от друга) ввели в 1868 г. Н.В. Шелгунов, П.Н. Ткачев. Н.К. Михайловский. А Боборыкин в 90-х годах XIX в. этот термин популяризировал и ввел в широкое обращение.
В этом третьем значении интеллигенция определяется не по социально-профессиональным, а по нравственно-этическим критериям. То есть к интеллигенции принадлежат лица высокой умственной и этической культуры, и не обязательно все они работники умственного труда. Интеллигенция претендует на то, что она выражает высшие нравственные идеалы, стоит в духовном плане над толпой, несет в общество либеральные ценности, обладает внутренней свободой, а сами интеллигенты — образованные люди с мессианскими чертами (сеющие «разумное, доброе, вечное»), способные нравственно сопереживать униженным и оскорбленным, носители общественной совести. И самое главное — они должны быть оппозиционны к доминирующим в обществе институтам.
* * *
Я извиняюсь за «навороченную» терминологию — определения брал у самих интеллигентов, из разных источников. Добавлю к этому два самоопределения интеллигенции из первоисточников. Первое — из Н. Бердяева (1874–1948). Дал он это определение, когда сам перестал позиционировать себя интеллигентом, поэтому в нем заметны критические нотки. Бердяев в «Истоках и смысле русского коммунизма» пишет, что к интеллигенции «…могли принадлежать люди, не занимающиеся интеллектуальным трудом и вообще особенно не интеллектуальные. И многие русские ученые и писатели совсем не могли быть причислены к интеллигенции в точном смысле слова. Интеллигенция скорее напоминала монашеский орден или религиозную секту со своей особой моралью, очень нетерпимой, со своим обязательным миросозерцанием, со своими особыми нравами и обычаями и даже со своеобразным физическим обликом, по которому всегда можно было узнать интеллигента и отличить его от других социальных групп. Интеллигенция была у нас идеологической, а не профессиональной и экономической группой…».
