«Вот это другой разговор!» — Эдик даже повеселел, он никак не ожидал такого резкого разворота в своём деле.
— Давай хоть познакомимся! Всеволод Васильевич! — врач пожал руку пациенту. — Ща выпьем по первой и можно просто Сева!
— Эдуард!
— Я в курсе, — ухмыльнулся доктор, скосив глаз в медкарту, и подмигнул.
Выпили по полстакана, и полковник, занюхав корочкой, продолжил развивать тему.
— Знаешь, у меня молодая и красивая жена. Я её страстно люблю и сильно ревную. В последнее время нутром чую… Ну, да ладно… С любовником не ловил, но если негодяя поймаю…, то тоже выброшу с балкона! Причём не как ты, жалостливо поступил, а обоих. И у меня ситуация суровее, у меня восьмой этаж!
Офицеры, не чокаясь, молча, выпили по второму разу, в тишине пустые стаканы звякнули о столешницу. Эдик закусил шоколадкой, полковник огурцом. Повторили за здоровье, потом третий тост — молча.
— Сева, так ведь если что, тебя на долгий срок посадят!
— Не посадят, не забывай — я же профессионал! Высококлассный специалист! Я такой шикарный диагноз себе организую, ни одна медэкспертиза не подкопается. У себя же в отделении оклемаюсь, а потом и выйду…
Эдик не удержался и улыбнулся.
— Ты чего? — набычился полковник.
— Прям по Антон Палычу… Палата?6… Санитары порадуются…
— Чудак, я ж отделение не сдам, так и буду командовать… Ладно, чуть выпили и несём всякий бред! Хватит болтать! Перейдём к нашему делу.
В голосе полковника послышался металл, а в глазах холодок. Эдик напрягся.
— Топай-ка ты, брат, домой, но только больше не хулигань! Выпущу под свою ответственность. Как я понимаю, начальство за тебя решило не заступаться и даже наоборот, топит подобными характеристиками…
Ничмед подтолкнул рукописный листок Эдику. Он пробежал глазами по тексту, взглянул на подпись. Понятно, начальник политотдела Орлович подстраховался. С такой характеристикой и в тюрьму не возьмут…
— Уроды! Крысы тыловые! — сжал кулаки Эдик. — Вернее — крыса политическая!
— Кстати, я тоже был в Афгане в восемьдесят первом, работал в Кабуле, в госпитале, а потом защитил диссертацию по патологиям. Я тебя выпускаю под честное слово не шалить, не буянить и не бузить. Даёшь?
— Даю!
— Вещи заберёшь в приёмном отделении. Ступай. Удачи, капитан! Не подведи меня…
Полковник подписал справку, поставил штамп и протянул бумажку.
— Спасибо, Всеволод Васильевич! — Громобоев сглотнул слюну и крепко пожал руку психиатру.
Эдик вышел из кабинета и направился к выходу. У дверей сидела дородная злая санитарка.
— Ку-у-уда?! — рявкнула она.
— Я? В приёмное… На выход…
— А ну назад. Кто сказал? Отойди по-хорошему!
Громобоев растерялся. Неужели полковник подшутил?
Но нет, Всеволод Васильевич выглянул из кабинета, кивнул головой.
— Галина, этого пропусти…
Суровая бабища окинула худощавую фигуру Громобоева взглядом полным сожаления, тряхнула связкой ключей, отворила дверь.
— Ну что ж, гуляй пока что…
Свобода! Сердце капитана бешено колотилось от радости, он вихрем спустился с третьего этажа, прыгая через три-четыре ступеньки и буквально меньше чем через минуту, помчался прочь из отделения. Сырой прохладный октябрьский ветер ударил в грудь и лицо. Эдуард запахнул посильнее госпитальный халат и, помчался на выписку, перемахивая через лужи, рискуя потерять больничные тапочки на бегу.
Глава 9. Увлечение политикой
Глава, в которой наш герой начинает увлекаться политической деятельностью, решает послужить стране на новом поприще.Ну и куда же умному и энергичному человеку после выхода из психушки и общения с сидельцами психиатрического отделения военного госпиталя податься? Да к тому же успев прежде начитаться продвинутых текстов на ночных дежурствах по полку, типа: «В круге первом», «Один день Ивана Денисовича», «Доктор Живаго», «Чевенгур», «Колымские рассказы» и прочих откровений об истории правящей партии и жизни родного государства? Всё верно — прямой путь просвещенному в политику, к бунтарям.
С нелегальной и неформальной политической деятельностью страны Эдуард впервые пересёкся именно в тот день, когда железные двери мозгоправной лечебницы распахнули перед ним свои жадно-гостеприимные ворота и с сожалением выпустили наружу невинно пострадавшего сидельца. Настроение было паршивым, и Громобоев решил не спешить в родной гарнизон, а прогуляться по узким улочкам и переулкам исторического центра.
Капитан бесцельно и бездумно брёл по старым улочкам, вышагивая то по асфальту, то по брусчатке, и одновременно глазел по сторонам на старые дома, разглядывал пыльные, и давно не мытые окна, мансарды с ржавыми крышами, рассматривал лепнину, барельефы и прочие архитектурные излишества, смотрел на корявые водостоки, и обваливающиеся скульптуры, на висящие в воздухе, и удерживающие на честном слове массивные балконы. Он шёл наслаждаясь жизнью и свободой. Великолепный в прошлом город (это было заметно и невооружённым глазом), стремительно ветшал, причём рассыпалось всё: падали балконы, фронтоны, балюстрады, с грохотом, вместе с намёрзшим льдом срывались водоотводные трубы, ежедневно прорывало трубопроводы, обваливались подоконники, стены домов и порой, словно от прямого попадания авиабомбы рушились сами здания. Историческая часть Северной столицы хирела и медленно умирала. Стены памятников архитектуры посерели из-за оседавшей на них слоями многолетней пыли, от копоти, осыпавшейся на город сажи из сотен заводских труб и многочисленных ТЭЦ и котельных, от выхлопных труб сотен тысяч чадящих автомобилей. Да, наверное, в Северной столице жителям гораздо легче дышалось, когда по мостовым передвигались лишь на каретах и печи топили дровами!
Впрочем, агонизировали и новостройки: во дворах скапливались горы мусора, регулярно отключалась электроэнергия, то тут, то там происходили разрывы на сетях горячего теплоснабжения, и в кипящих озерах тонули и варились заживо, случайные невезучие пешеходы, случалось даже, что в промоины проваливались целиком грузовые и легковые машины с пассажирами.
Но в тот момент, шагая, под накрапывающим дождиком Громобоев не слишком переживал о здоровье города, он радовался своему чудом сохранённому физическому и психическому здоровью, свободе, глубоко вдыхал воздух, радостно смотрел по сторонам, и жизнь виделась ему по-новому. Взгляд фиксировал разные мелочи: бесчисленные небрежные объявления на дверях, на стенах, на водосточных трубах. Над окнами и дверями магазинов висели грубо налепленные вывески и плакаты. Много было наклеено на водостоках всякой всячины: то информация о продаже собачек, то крик о помощи (пропал и разыскивается котик), то амурное (кто-то искал себе мужа или любовника), то предлагали запчасти для автомобиля (скорее всего украденные), а ещё о снятии порчи, о ворожбе, приворотах и заговорах, об исцелениях от всех болезней (в последнее время такой бред часто стал встречаться в объявлениях).
Дождик шёл летний, тёплый, поэтому Громобоев не прятался от него, а наоборот, долго и неторопливо брёл вдоль старинной гранитной набережной. Дошёл до моста, перешёл через него и двинулся по Петроградской стороне. Капитан заходил в магазины, в какие-то бесцельно, а в другие в поисках продуктов на ужин, снова замечал на стенах доски объявлений и его глаза от нечего делать, пробегали по рядам объявлений.
Именно тогда ему и попалось самое первое воззвание демократов. Объявление болталось на ветру, на ржавом и кривом водостоке, и заинтересовало «психа-вольноотпущенника» своей необычной темой. Написано оно было ручкой, торопливым неровным почерком, писавший его человек явно спешил сделать много копий. Прокламация состояла в основном из лозунгов и призывов типа: необходима борьба с кровавым и реакционным, антинародным, человеконенавистническим коммунистическим режимом. Неизвестный оповещал о съезде Народного фронта и призывал всех неравнодушных вливаться в его ряды. Вторая часть объявления была чьей-то рукой оборвана. Ни адреса, ни телефона.
Эдик усмехнулся, быстро пробежав глазами по тексту воззвания, и пошлёпал дальше, хлюпая ботинками по бесконечным лужам. Он уже основательно промочил ноги и решил завершить первую прогулку на свободе. Те два часа, которые Громобоев провёл, гуляя под дождём, он беспрерывно размышлял, как ему жить дальше. Пока в голову ничего путного не приходило. На душе и сердце было муторно.
Возвращаться в квартиру к подлой изменнице Ирке не хотелось, уж слишком сильна была обида за то предательство, которое она совершила! И ладно бы только изменила, но ведь ещё и содействовала заточению в психбольницу (хотя бы тем, что не возражала и не выручала), а потом помалкивала и не раскрывала друзьям места его заточения! Хорошо, что у Эдика хватило ума и выдержки, чтоб не начать буйствовать в отделении, иначе не миновать многомесячного курса отупляющих уколов, сильнодействующих таблеток и смирительной рубашки.
