Наста не слышит. Он не хочет слышать. Он не должен слышать. Неужели наши все еще не пошли в наступление? Его старики даже не знают, что он здесь в деревне. Лишь бы не сказала им об этом Нуца или ее отец! Может, их и дома нет. Может, они убежали в поле. Впрочем, нет, ведь гитлеровцы никого не пускают. Они хорошо знают, что румыны и русские делают все возможное, чтобы не пострадало мирное население.
— Ну, давайте соли. И пригоршни хватит. Вот так!
Будто что-то ударило его по позвоночнику. Тысячи, десятки тысяч острых игл пронизали его грудь, лицо, глаза, мозг. Хоть бы потерять сознание и ничего не чувствовать, ничего не знать. Если бы он мог умереть! Тогда все узнают — село, Нуца, товарищи, что он погиб, но не проронил ни слова. Нуца, Нуца, я больше не могу терпеть… Помоги мне, Нуца! Нуца, я больше не могу… Рот — закройся! Мысли — остановитесь! Тело — умри наконец! Отчего вы мучаете мою душу?
— Хватит, оставьте его. Дайте мне сигарету! Самое большее через десять секунд он заговорит!
— Может, зашить его рану нитками, чтобы не рассыпалась соль.
— Не надо.
— Лишь бы он не потерял сознание.
— Ничего, он крепкий. Сутки промучается, но сознания не потеряет. Потом будет заражение крови и он умрет.
Наста не может больше терпеть. Он бьется об пол, корчится от боли. Нет, он не в силах выдержать! Почему он не теряет сознания? Боже, как жжет!
— Убейте меня, прошу вас. Стреляйте вот сюда, сюда, где так жжет…
— Нет, старший сержант, мы тебя не убьем. Если все скажешь, я сделаю тебе укол, ты успокоишься, не будешь чувствовать никакой боли, мы промоем твою рану, вымоем всю соль, и через два дня ты будешь здоров.
— Я скажу все, абсолютно все…
— Позовите доктора, пусть сделает укол. А пока ты говори, я буду записывать. Кто командир корпуса?
— Я не знаю, честное слово, не знаю.
— А командир дивизии?
— Командир дивизии… Какой-то советский генерал.
— Ты лжешь… Позавчера большевиков здесь не было.
— Тогда, тогда…
— Говори!
— Я не помню, я ничего не могу вспомнить. От боли. Расстреляйте меня, прошу вас, господин младший лейтенант. Избавьте меня от этих мук.
— Нет, ты должен сказать все. Не будь дураком. Когда-нибудь ты будешь мне благодарен за это. Германия непобедима. Хория Сима[34] станет архангелом Румынии. К чему тебе умирать? Ну, скажи мне, к какому полку вас придали?
— К первому зенитному полку…
— Ага… Кто командир?
— Майор Фронеску.
— Та-ак. Значит, он перешел из дивизиона в полк? Скажи, как нам с ним связаться?
— Не знаю, меня жжет, я ничего не понимаю… Сделайте мне укол, тогда я расскажу вам все.
Вошел офицер в очках. В руках у него была санитарная сумка с медицинскими инструментами. Сасу сказал ему что-то по-немецки. Офицер вынул из сумки ампулу, отломил головку и вобрал содержимое в шприц. Затем он перевернул пленного на живот и вонзил иглу в разъеденное солью тело. Боль понемногу успокоилась. Наста почувствовал, что может заснуть. И вдруг ему показалось, что перед окном проскользнула какая-то тень. Даже не одна, а две…
— Ну что ж, Наста, ты, я вижу, немного успокоился. Итак, на чем мы остановились? Ах да, на Фронеску. Очень хорошо. Где размещен полк?
— На холме Аринь. Я его оставил там.
— Скотина ты этакая! Об этом ты должен был сказать мне с самого начала. Я напрасно только потерял полчаса. Но если ты врешь, я тебя заживо набью соломой. Так и знай!
Вдруг раздалась автоматная очередь. Наста увидел, как Сасу и доктор упали. В окно прыгнули сначала Илиуц, потом Ставараке и Безня.
Дверь отворилась, и в комнату вбежали два легионера. Илиуц прошил их короткой очередью из автомата.
С улицы доносились выстрелы, слышались радостные крики людей. Старший сержант смотрел снизу вверх и чувствовал, что погружается в какую-то обволакивающую бездну. Он боролся с собой, но ничего не мог сделать. Он почувствовал, что кто-то перерезал связывавшие его веревки и попытался открыть глаза. Рядом стояли Ботяну и Нуца. Увидев друзей, он забормотал возбужденно:
— Я сказал им неправду. Они от меня ничего не узнали. Я не нарушил военной присяги.
И, успокоенный, впал в забытье.
Через некоторое время в сооруженном под навесом медпункте старшему сержанту Насте была оказана необходимая медицинская помощь. Его жизнь теперь была в безопасности.
VII. В БУДАПЕШТЕ
Равнина! Насколько хватает глаз, все занесено снегом. Осень пролетела так же незаметно, как и началась. На фронте некогда считать дни. Страшно надоели окопы. Иной раз даже предпочитаешь стоять в карауле. Можно хоть немного поразмяться. Но лучше всего в походе: все время утешаешь себя мыслью о том, что скоро войдешь в город и разместишься на ночлег в теплом доме.
Какое сегодня число? Погоди, погоди… Кто-то начинает считать: в Ораде были в октябре. В Дебрецене — в ноябре… в Бекешчабе — в декабре…
— Где погиб полковник Бузояну?
— В Ораде, браток, разве не помнишь? В один день с советским майором Щербой, их отвезли вместе на танке на Руликовское кладбище.
Илиуц шагает по глубокому снегу. Поднял воротник шинели почти до самой шапки. Идет медленно, стараясь отогнать от себя всякие воспоминания.
Но разве забудешь то, что произошло в Ораде?
В течение трех дней фашисты контратаковали в Ораде пандуров и горных стрелков.
Некоторые солдаты при виде наступающего противника бросились бежать. Их, правда, немного, но все же такие были. Ведь на руке, как говорится, только пять пальцев и то друг на друга не похожи, а что и говорить о людях, которых тысячи…
— Ребята! — обратился полковник Бузояну к солдатам. — Рядом с нами советские войска. Враг не должен пройти! За свободную и демократическую Румынию вперед, ребята! Не посрамим наших отцов и дедов — солдат Мэрэшешти[35] и Плевны[36]!
— Нажмем, господин полковник, пусть услышат наши из Рымнику-Сэрата.
Полковник повернул голову в сторону капрала:
— Значит, ты тоже из Рымника?
— А как же! Моя мать носила вашей семье молоко и после того как вы ушли на фронт. И я тоже носил вам молоко. Все думали, что вы погибли на Дону. Жена ваша ходила все время в трауре.
— Капрал, дай-ка мне еще гранаты!
Олтенаку был очень доволен, что встретил земляка, тем более этот земляк был не кто-нибудь, а полковник. Да еще такой, который сражается рядом с ним на передовой.
— Берегите себя, господин полковник!
— А ты сам почему не бережешь себя?
— Я — капрал… таких, как я, сколько угодно… столько же, сколько листьев на деревьях, а полковников-то…
— Полковник — тот же солдат!
— Ура!… Вперед… — доносится слева и справа. Только здесь, в центре, пока нет успеха. «Пантеры» вырвались вперед. Противнику удалось захватить небольшой плацдарм. Стоит только солдатам подняться в атаку, как сразу же град пуль прижимает их к земле. Подходят все новые и новые танки. Фашисты продолжают контратаковать со стороны Леш и Ножорид, а также со стороны Бэиле Феликс.
Наступил решающий момент. Танки все ближе и ближе.
— Бей их, бей гранатами!
На головных фашистских танках появились языки пламени. Гитлеровцы выскакивают из машин, но их тут же прошивают автоматной очередью. Огромный столб дыма подымается к небу. Но танки все ползут и ползут.
— Вперед, пехота! — раздается голос Бузояну.
Вдруг он споткнулся, наклонился, рядом с ним упал и советский майор Щерба.
— Господин полковник, товарищ майор… — На глаза Олтенаку навернулись слезы.
— Никто не должен знать. Скажи, что я, что мы, мы с вами… Говори, капрал, я хочу услышать, что ты им скажешь…
Олтенаку сжал кулаки. Прыжок — и он очутился на поврежденном немецком танке. Укрываясь за башней от пуль, он кричит, кричит так, что его слышат все:
— Ребята, бейте, крушите врага… Полковник Бузояну и майор Щерба — здесь, среди нас…
К полудню немецкая контратака была отбита. Вскоре все узнали, что румынский полковник и советский майор погибли на передовой. Солдаты поклялись отомстить за них врагу.
А теперь Олтенаку молча шагал по замерзшей венгерской равнине рядом с Илиуцем и младшим лейтенантом Настой. Наста месяц пролежал в госпитале и догнал их у переправы через Тиссу.
Нет только Тудора. За неделю до рождества он прислал им письмо из тылового госпиталя в Фэгэраше. Вскоре он выписался оттуда и уехал неизвестно куда.
Рождество 2-я рота справляла в Бекешчабе. Лука поймал борова, или, как он говорил, «экспроприировал имущество бежавшего венгерского графа».
Ботяну для виду пожурил его немного:
— Как тебе не стыдно, Лука! Ты, видно, забыл, что мы не захватчики, а освободители?
— А что я такого сделал, господин младший лейтенант? Я освободил борова от эксплуатации графа. Эх, если бы мне удалось «освободить» еще и бочонок дрэгэшаньского вина…
