— Сашка…
— Ну?
— Обещай, что в половине десятого будешь уже спать.
— Да ладно, ладно…
— Клянись!
— Ма, ну ты как маленькая…
Все… теперь до самого утра он не услышит маминого голоса, но зато утром он услышит его уже не по телефону а прямо у себя над ухом.
Надо только пережить эту ночь.
Она не такая уж долгая — эта ночь. Если удастся быстро уснуть, то она пролетит очень быстро…
Саша уснул в десять, засунув голову под подушку, чтобы не было слышно телевизора, отец никогда не выключал его раньше двенадцати. Под подушкой было жарко и душно, а выстрелы и вопли слышались все равно, поэтому первый сашин сон был о джугнлях и о бандитах, которые гнались за ним, громко кричали и стреляли… А потом бандиты исчезли где-то позади, а Саша заблудился и устал… Идти было тяжело, ноги увязали в густой траве, а в воздухе стоял горячий туман и стало трудно дышать… Все труднее и труднее… Потом что-то громко затрезвонило, и от этого звона Саша проснулся.
«Дверной звонок или будильник?» — успел подумать он прежде чем проснулся окончательно.
Когда он проснулся, то сперва подумал, что на самом деле все еще спит, а потом решил, что к ним в квартиру забрался кто-то чужой… и очень злой.
Саша услышал треск. И скрежет. Там, у отца… за шкафом…
— Мама! — закричал он, потом вспомнил, что мамы нет и испугался еще больше.
Вокруг клубился дым, черный и зловонный, (неужели папа так накурил?!) дыма было так много, что Саша больше не смог кричать, он задохнулся и закашлялся.
Дым…
Огонь…
Рубиновые отблески плясали на стенах, ярко освещая комнату. Они пока еще были за шкафом — злобные, яростные чудовища беснующиеся между огнем и дымом, хохочущие, бормочущие, рычащие, они творили какой-то свой особенный чудовищный ритуал…
Саша всегда ложился спать при открытом окне, пусть бывало холодно, но зато табачный дым к утру выветривался совсем… Может быть, благодаря распахнутым рамам, сквозь которые дым валил наружу, мальчик был еще жив…
Саша сидел на кровати парализованный ужасом, он кашлял-кашлял и не мог остановиться, пока его не вырвало прямо на белоснежные простыни.
— Мамочка, — тоненько заскулил он и потянулся к телефону на столе.
Он попытался набрать номер, но цифры как-то вдруг перепутались в его голове и так и не смогли выстроиться в правильном порядке.
Никто не поможет, никто не успеет! Нужно попробовать добраться до двери… выйти на лестницу… позвонить в квартиру тете Марине…
Саша выглянул из-за шкафа, и пламя опалило его. Вся комната уже была в огне. В ослепительно-оранжевом мареве дрожали черные скелеты горящей мебели, золотое море разливалось по лакированному паркету… как огромный костер полыхал диван. Саша пронзительно завизжал, когда в этом огненном буйстве увидел скорченную в предсмертной судороге, уже обугленную человеческую фигуру.
Саша отпрыгнул за шкаф, забрался в постель и укрылся с головой одеялом, он не хотел больше видеть… Не хотел видеть как пламя сожрет последнюю преграду на своем пути и доберется до него.
Он ждал, когда придет боль… И она пришла.
Очень быстро на улице у горящего подъезда собиралось много народа. Разбуженные криками и воем сирен, люди выходили во двор, в окна дома напротив пялились зеваки. Рыдала только та женщина, что вызывала пожарных, остальные молчали, стояли тихо и смотрели вверх.
Маша отошла подальше от других, села на детские качели, у нее подкашивались ноги и немного тошнило от волнения.
«Что мне делать? Что же мне делать?» — думала она, перебирая в голове возможные варианты, как она могла бы помочь.
Если люди там наверху сгорели — а они сгорели наверняка — она уже никак не сможет помочь, Маша знала это, но все равно пыталась придумать что-то, наверное, просто не могла смириться с тем, что она — такая могущественная, и совершенно бессильна…
Через несколько минут после того как пожарники скрылись в горящей квартире, в толпе у подъезда внезапно поднялась какая-то суета.
Кто-то закричал.
Кто-то громко матюгнулся, призывая толпу расступиться, и к одной из машин «скорой помощи» пронеслись два санитара с носилками.
Толпа заволновалась, загудела.
Маша вскочила с качелей и кинулась туда, но уже не успела ничего увидеть — дверцы «скорой помощи» захлопнулись, и машина с громким завыванием сирен унеслась со двора.
— Это ребенок… — услышала Маша чей-то взволнованный шепот.
— Еще жив…
— Может спасут?!.
— Помоги ему, Господи…
Толпа примолкла когда из подъезда выносили аккуратно прикрытые белоснежной простыней останки другого человека. На сей раз санитары не спешили, они шли медленно, как похоронная процессия, и люди сами расступились перед ними — отпрянули в ужасе. Что-то скрюченное и неправдоподобно короткое, что было покрыто простыней, никак не походило на тело взрослого мужчины.
Маша вернулась в свою машину и сидела до тех пор, пока не уехала «скорая» с телом, пока не разошлись зеваки — все самое интересное уже кончилось, только пожарные еще работали, им нужно было убедиться, что огонь погашен, скорее всего они не покинут этот дворик до утра.
«Мальчику помогут, — думала Маша, заводя мотор, — Его спасут. Я не должна вмешиваться — все это совершенно не мое дело! Я не могу помогать всем в этом чертовом городе!»
Она выехала на шоссе и поехала к дому.
«Тем более, что я просто не смогу ему помочь! Как, скажите на милость, я смогу пробраться в больницу и подключить к кому-то машинку?! Меня туда просто не пустят… Или, еще хуже, заберут в милицию.»
До самого утра Маша пролежала в постели без сна, как только рассвело, она подошла к телефону и набрала номер справочной службы.
Выяснить куда отвезли жертву ночного пожара оказалось не сложно. Маша записала адрес, быстро оделась, и выскочила из дома.
Мальчика отправили в детский областной ожоговый центр, что находился где-то у черта на куличиках — в подмосковных Люберцах. Почему именно туда? Может быть там было какое-то особенное оборудование?
Не стоит ехать! Это просто безумие! Если мальчик смог пережить эту ночь — он выкарабкается и без машиной помощи, а если нет… тем более не стоит ехать.
В приемном отделении Маше сказали, что ребенок находится в интенсивной терапии, что рядом с ним мать… Что больше никого к нему не пропустят…
— В каком он состоянии? — спросила Маша.
Медсестра посмотрела сочувственно и развела руками.
— Врачи делают все возможное, — произнесла она дежурную фразу.
Маша бродила возле больницы до вечера. У нее не было никакого плана, походив по округе, она поняла только то, что проникнуть в ожоговый центр большого труда не составит, если не ломиться через центральный вход, а подняться по боковой лестнице.
Она проникнет туда, как только у врачей закончится рабочий день а медсестры отправятся пить чай и смотреть телевизор — а дальше придется действовать по обстоятельствам, и остается только молиться и надеяться, что хотя бы на несколько минут мальчика оставят в палате одного…
Она решилась идти, когда еще не было совсем поздно — боялась, что закроют входную дверь, в подъезде сняла куртку и шапку, сложила под лестницу. В ожоговом центре могли находиться взрослые, многие малыши лежали в палатах с мамами, но эти взрослые, разумеется, не должны были ходить по отделению в верхней одежде. Маша подумала и сняла ботинки — если она пойдет по коридору в одних носках, это вызовет гораздо меньше подозрений, чем если она будет бродить в ботинках.
Черт, до чего же холодные бетонные ступени!
Маша быстро поднялась на нужный этаж, выглянула в коридор… Тускло светила единственная лампочка у лифта, зловеще гудел ветер в шахте, ледяной сквозняк стелился по полу.
Искать реанимационную палату придется на ощупь, проверять каждую, рассматривать всех забинтованных детишек…
«Что я здесь делаю?!» — в ужасе завопил здравый смысл, неожиданно вырвавшись из пут и тенет.
Из коридора вели две двери, одна направо, другая налево, к счастью, каждая из них была снабжена табличкой. Маша потянула ручку левой. Открыла. Вошла.
И тут же наткнулась на идущую по коридору медсестру.
Медсестра остановилась, смерила ее взглядом.
— С ума сошла?
— Что?.. — пискнула Маша.
— Тапки надень, ноябрь на дворе!
— Мне не холодно.
Медсестра скрылась за дверью кабинета, надпись на которой гласила «Посторонним вход воспрещен. Стучите.» Там, за дверью, работал телевизор, звучали голоса, из всех щелей тянуло табачным дымом.
«Нам туда не надо», — сказала себе Маша и пошла по коридору дальше.
Ей не пришлось заходить во все палаты и осматривать всех забинтованных детишек. Ожоговое отделение совсем не было переполнено.
